я и помочь ему вызволить My Лань из плена.
— Я чувствую, что она там! Сегодня же пойдём!
Старик задумался.
— Не строй себе препятствие: не торопись.
Часа через три он поделился с Поповым своим планом. Попову он очень понравился. Оказывается, и короткую мысль можно обдумывать долго.
Глава VI
Вместе с союзными войсками к Пекину подступала осень. Она кружила палую листву, сбивала в стаи перелётных птиц, кричала их простуженными голосами. Уже с утра холодный мглистый свет терялся в далях, налетал гудящий ветер, и тогда придавленные его тёмной силой тучи долго тёрлись влажными боками о шумящие вершины сосен, стряхивая с них хвойные иглы.
Ни от Попова, ни от монаха Бао никаких известий не было, и это угнетало. Чтобы иметь хоть какое-то представление о том, что происходит за пределами Тунчжоу, Игнатьев направил Татаринова к областному начальнику под благовидным предлогом: спросить, доставлены ли письма русского посланника в Верховный совет?
Не прошло и часа, как Татаринов вернулся и принёс новость.
— Богдыхан скрылся из Пекина.
— Этого следовало ожидать, — сказал Николай и тотчас сообщил об этом союзным послам. Хотя бегство богдыхана соответствовало задуманному им плану, мысли о возможных беспорядках в городе, тревога за безопасность членов Духовной миссии не покидали его. Пассивное ожидание развязки предпринимаемых союзниками действий для его деятельной натуры было тягостным и грустным испытанием. Нет ничего хуже: ждать и догонять! Но вот, извольте… Понимая, что пока парламентёры находятся в плену, англичане и французы, так или иначе, постараются отомстить за злоключения своих соплеменников, он не на шутку забеспокоился о судьбе русского дипломатического архива, часть которого, по словам монаха Бао, была переправлена в Летний дворец несколько недель тому назад. Эта загородная резиденция Сянь Фэна находилась в Хайдэне, верстах в двадцати к северо-западу от столицы и носила пышное название: Юаньминюань. Монах Бао рассказывал, что Летний дворец строили португальцы-иезуиты; первые особняки были возведены сто лет назад и поражали великолепием убранства. В Юаньминюане хранились бесчисленные подарки императорам Поднебесной от правителей всех близлежащих и подвластных Китаю государств; гуаньси — приветливая деловитость. Без самоуважения нет ни личности, ни государства. О несказанной красоте Юаньминюань Игнатьеву говорил и отец Гурий. Он подчёркивал, что над интерьером дворцовых построек трудились самые искусные живописцы и непревзойдённые резчики по дереву и слоновой кости.
"Какую вещь ни возьми, — восхищался священник, словно держал в своих руках фарфоровую статуэтку или яшмовую вазу, — чего ни коснись, всё исполнено с таким усердием и выдумкой, что диву даёшься, и оторопь берёт: как может простой смертный сотворить такую красоту?"
Николай представил себе возможные действия союзников и, памятуя о бешеном честолюбии генерала Монтобана, устроившего сражение под Чанцзяванем и захватившего мост Бали-цяо, пришёл к выводу, что неуёмный полководец попытается захватить Летний дворец и тем самым вдохновить своих вояк на штурм столицы. Что будет с Юаньминюань и пострадает ли его великолепие от действий союзников, Игнатьев не думал, но он не мог допустить, чтобы русский дипломатический архив, тексты Тяньцзиньского и Айгунского договоров, бумаги, хранившие секретную переписку России с Китаем, оказались в руках англичан или французов. Ко всему прочему, он страшился, что его личная переписка с китайским правительством, в которой он предлагал себя в качестве посредника при переговорах с союзниками, попадёт на глаза барона Гро или, чем чёрт не шутит! — окажется в руках лорда Эльджина. Если это произойдёт, скандал неизбежен! А вместе со скандалом и полный провал того, что он задумал.
Николай занервничал. Надо было либо опередить союзников, что в общем-то, конечно, нереально, либо отбить у них русский архив, если не удастся завладеть им преждевременно. Лучше утратить переписку, нежели отдать её в руки врага. Не для того он столько времени провёл в Китае, чтобы его усилия оказались напрасными! Дудки, господа хорошие! не выйдет.
— Дмитрий! — крикнул он камердинеру. — Вызови ко мне прапорщика Шимковича и капитана Баллюзена. Живо!
Отдав распоряжение, он повернулся к Вульфу.
— Боюсь, наша переписка с китайцами будет захвачена союзника ми.
— Это провал, — закусил губу секретарь. — Всё псу под хвост, а главное — Бог знает, как потом аукнется нам этот казус.
Когда пришли капитан Баллюзен и прапорщик Шимкович, Игнатьев спросил у последнего, не составил ли он случайно со слов отца Гурия, план Хайдэна — Летнего дворца богдыхана?
— Хотя бы самый приблизительный, — добавил Вульф с молящей интонацией.
Шимкович зарделся.
— Нет.
Игнатьев выругался.
— Чёрт! всё против нас.
Видя, что его ответ вызвал такую ожесточённую досаду, топограф покраснел ещё больше и вскинул руку к козырьку.
— Разрешите, ваше превосходительство.
— Что? — сверкнул глазами Николай. — Что разрешить?
— Припомнить… на бумаге... — голос Шимковича дрогнул. — У меня память хорошая.
— Сейчас, — засуетился Вульф, раскладывая на столе бумагу. — Вот карандаши, я подточил, вот чистые листы...
То, что карандаши заточены до игольчатой остроты и так было видно, но Вульф не преминул обратить внимание присутствующих на свою аккуратность и предупредительность.
Шимкович приступил к работе.
Через полчаса Игнатьев и Баллюзен изучали схему основных дорог, ведущих к Хайдэну и паутину парковых тропинок, по которым можно было пройти к тому или иному павильону. Помимо основного дворца с окружающей его площадкой, в прилегающем парке было ещё два основных здания: одно располагалось в роще вековых сосен, которая окружала площадку с круглым бассейном, а второе здание находилось у западной стены, на небольшом возвышении.
— Я помню, — сказал Шимкович, вставая из-за стола и уступая место Баллюзену, — что первоначально композиция дворца была рассчитана на широкий обзор окружающей природы, но позднейшие перепланировки и реконструкции привели к загромождению пространства дополнительными строениями и новыми посадками деревьев экзотических пород.
— Неужели и пальмы растут? — удивился Вульф. — Наряду с елями?
— Не думаю, — убрал руки за спину топограф. — Скорее всего, высаживали вечнозелёную крушину и японские криптомерии. — Да, — вспомнил он, обращаясь к Игнатьеву. — В центре дворца находится бассейн с изваянием зелёного дракона. Кажется, из изумрудов.
— Хороший ориентир, — сказал Николай и объяснил ему, для чего столь срочно понадобился план Летнего дворца. — Надо выручать архив.
— Немедля, — приказным тоном добавил Вульф и посмотрел на Баллюзена, который и без того понял, что выполнять распоряжение Игнатьева придётся лично ему — гвардии капитану конной артиллерии, самому подготовленному для намеченной вылазки офицеру посольства.
— Лев Фёдорович, — уловил ход его мыслей Николай. — Придётся вам.
— Я сам хотел просить.
— Тогда берите двух охотников, экипируйтесь — и в дорогу! Действуйте по усмотрению. Думаю, архив находится в одном из флигелей у западной стены. Если не удастся завладеть им, уничтожьте.
Рисковать жизнью вызвались несколько человек: урядники Стрижеусов, Шарпанов, Беззубец и рядовой Курихин.
— Двоих хватит, — сказал Игнатьев, поблагодарив казаков за храбрость и готовность послужить короне Российской империи. — А чтоб всё было по чести, бросьте жребий.
Баллюзен вытащил из кармана медный пятак и попросил казаков "загадать".
— Орёл, — выпалил Шарпанов.
— Решка, — воскликнул Беззубец.
— Решка, — почесал за ухом Стрижеусов и махнул рукой, мол, надо было ставить на "орла".
— Орёл, — вытянул шею Курихин.
Баллюзен подкинул монету, и она плотно прилегла к земле.
Орел! — в две глотки проорали Курихин и Шарпанов, бросившись в объятия друг друга. — Едем!
Можно было подумать, что их отправляют домой.
Беззубец предложил Курихину обменяться конями: «Мой порезвее будет», но тот потёр рубец на скуле и бесшабашно сплюнул: «Обойдусь»! Зато от револьвера, который сунул ему в руки прапорщик Шимкович, отказываться не стал: провернул барабан, пересчитал и оценил на вид капсюли — вроде, всё в норме, осечки быть не должно, и опустил пистолет в карман казачьих шаровар. — Авось, не пригодится. — Он приосанился и даже сдвинул каблуки, прихлопнув рукой шашку.
Николай наблюдал за сборами казаков и представлял себе лорда Эльджина, довольно потирающего руки по случаю захвата русского архива. «Если нож не входит в грудь, он может войти в спину» — это была одна из любимых поговорок английского посланника.
— Ваше превосходительство, — обратился Баллюзен к Игнатьеву, — разрешите приступить?
Видение лорда Эльджина исчезло.
Николай посмотрел на капитана и тот, вытянувшись, щёлкнул каблуками. — Команда к вылазке готова!
— С Богом! — напутствовал его Игнатьев. — И зря не рискуйте: люди дороже.
Шарпанов и Курихин приторочили к сёдлам карабины.
— Куда навострились? — шёпотом спросил Савельев, и Курихин уклончиво хмыкнул. — Допрежь не знали, а ноне как вчерась.
— Не закудыкивай, — буркнул Шарпанов.
— Ладныть, — сконфуженно сказал Савельев и похлопал его по плечу. — Я не глазливый.
— А я и не, — мигом очутился в седле Семён. Даже стремя не качнулось. — Казак струсит, девка мамкою не станет.
Вид лихой, глаза блестят.
Счастливый.
В это время Игнатьев давал Баллюзену последние наставления.
— Англичане будут принимать вас за французов, а французы сочтут за англичан. Поскольку и у тех и у других много наёмников со всех концов света, орите по любому поводу: «Мой Бог!»
и вас поймут.
— По крайней мере, примут за контуженных, — рассмеялся Баллюзен и молодецки сдвинул фуражку.
Из Тунчжоу выехали рысью, затем пришпорили коней.
Шарпанов с цыганистым смуглым лицом и выбивавшимся из-под фуражки смоляным чубом скакал впереди — его отчаянная храбрость и неуёмная прыть рвались наружу. Неожиданно из придорожных кустов выпрыгнул заяц, и он едва удержал своего жеребца на краю обрыва, с которого запросто можно было свалиться в реку. Лошадь Баллюзена шарахнулась вбок, осела на задние ноги и, напружинив шею, кося глазом, стала выбиваться передними копытами из топкой канавы. Пришлось капитану соскочить на землю, а Курихину поддёрнуть гнедую за нарыльник, благо, ремни уздечки были крепкими. Тут же, напуганная лошадиным храпом и людской вознёй, из прибрежного камыша взлетела цапля, чиркая по воде длинными ногами и маховыми перьями своих огромных крыльев.