— Да, именно так. Он упрям, как тысяча ослов.
— Или, как его любимый попугай.
— Или, как его любимый попугай, — эхом повторил барон. — Но он не понимает, что память народа впитывает в себя все зверства и ужасы войны, и что однажды эта память станет бить в набат и призывать к возмездию!
— Мне отмщение и аз воздам?
— Вы верно понимаете меня. Лорд Эльджин уничтожил не дворец, он унизил народ, подорвал его веру в христианство, в справедливое мироустройство…
— Ещё бы, — воскликнул Николай. — Китайцы теперь из поколения в поколение станут говорить, что английские солдаты не столько воевали, сколько грабили и разрушали, жгли и пускали по ветру. Я сейчас урывками читаю дневник одного английского солдата, найденный на поле сражения под Чанцзяванем, весьма умный и пытливый человек, надо сказать, так вот, он написал, что если ему удастся унести свои ноги из Китая, то он всю жизнь станет замаливать грехи своих соотечественников. Он так и написал: «В душе я — дезертир".
— Он, прежде всего, чистый человек.
— Возможно, он погиб …
— Чистый и честный, — уточнил барон Гро. — Да, кстати, — произнёс он после некоторой паузы, мы обнаружили в Летнем дворце дипломатические архивы многих государств, но вот российского архива не нашли. Ужели он сгорел?
— Всё может быть, — уклончиво сказал Игнатьев. — Но я надеюсь, он ещё в Пекине. Я ведь не закончил своих дел.
— Тяньцзиньский договор?
— Он самый.
— Я вам желаю всяческих успехов и надеюсь, что с вашими бумагами беды не приключилось. Я понимаю, что такое государственная тайна, дипломатический иммунитет, но вряд ли это понимают мандарины и... английская разведка, — рассмеялся барон Гро, но рассмеялся так, что поддержать его не захотелось.
Николай криво усмехнулся.
— Благодарю, барон. В моих письмах в Верховный Совет нет никаких тайн, которые могут быть восприняты заинтересованной стороной, как леденящие душу откровения... Восемь моих писем — это жалобы по поводу непонимания моих намерений и действий рядом нижестоящих чиновников Палаты внешних сношений, только и всего. Пустое.
Вульф корпел над записью их беседы, будучи уверенным в том, что они станут хорошей основой его будущей диссертации, тему которой он пока не определил, но количество глав уже мысленно видел. Настоящее потчует нас достоверными сведениями, а будущее украшает их подробностями.
Видя, что Игнатьев нисколько не озабочен судьбой своей переписки с китайцами, барон Гро начал прощаться, причём, довольно неохотно.
— Вас что-то тяготит? — участливо спросил Николай. — Может, нужна помощь? Я верен дружбе и ценю мужскую солидарность.
— Я не постигаю, — скорбным голосом заговорил француз, — почему мирные переговоры не улаживаются. Китайцы предлагают мир, мы готовы приступить к переговорам, а сами же китайцы вынуждают нас продолжать военный действия…
— Это их стиль, — сочувствующим тоном отозвался Игнатьев и вышел проводить барона. — В случае решительных затруднений можете всецело рассчитывать на меня.
Если он правильно понял, французский посланник приезжал с одной единственной целью: уговорить его как-то воздействовать на буйный характер лорда Эльджина.
— Вы бы его навестили, — просительным тоном сказал барон Гро. — Мне кажется, он будет рад.
— Но из полученной записки, — сомневающимся тоном заговорил Николай, — я понял, что посланник её величества намерен сам посетить меня, уже в Пекине. Возможно, он сочтёт мой неожиданный визит за фамильярность, дурной тон, или, что ещё хуже, за оскорбляющую его честь развязность... Люди так непредсказуемы, так своенравны... Опрометчивость — их главная черта, хотя, возможно, я и ошибаюсь.
— Нет, нет! — с жаром возразил ему садившийся в карету барон Гро. — Всё не так плачевно. Есть надежда, что мой коллега выберется из трясины своих мрачных заблуждений.
— Что было бы очень кстати, — пожал протянутую руку Игнатьев. — Без твёрдой почвы нет лёгкого шага, верного взгляда на мир. Где твёрдо, там ясно.
— А ясность нам сейчас нужна больше всего, — помахал из глубины кареты барон Гро, и лакей захлопнул дверцу.
«Тьфу, тьфу, — мысленно сплюнул Николай. — Кажется, меня вторично сватают в посредники. Неплохо».
Скрюченная в три погибели старуха собирала по дороге лошадиный помёт, а из здания напротив доносилась песня:
Вороных коней седлали, жёнок целовали…
Глава IX
Вчера он допоздна читал дневник английского солдата, размышлял над вспомнившейся фразой старика Бао: "Желание выделиться обезличивает", потом решил написать в Азиатский департамент о событиях последних дней, взял чистый лист бумаги и… отложил перо. Пока письмо дойдёт, всё может десять раз перемениться. К тому же, он прекрасно понимал, какими нелестными эпитетами награждает его глава департамента Егор Петрович Ковалевский. Николай налёг локтями на стол, уронил голову на руки. Поплыли мысли, образы родных, близких друзей. Задумавшись, он не заметил, как уснул. Во сне пришла Му Лань. Сказала, что её похитил «спящий на ходу».
Разбудил его Дмитрий, державший в руках свечку. Напомнил о том, что уже поздно, помог снять сапоги. Взбил подушку, укрыл одеялом.
Не придавая особого значения снам, Николай всё же долго думал, кто бы это мог быть — "спящий на ходу"? Император Сянь Фэн? Министр Су Шунь? Кто-то третий? Так и не найдя ответа, он снова задремал, но среди ночи просыпался часто. Будили голоса караульных казаков, лай собак, потом — крик петухов. В печной трубе тоскливо завывал ветер.
Проснулся он с тяжёлой головой, руки не слушались: два раза уронил чайную ложку и едва не опрокинул самовар, неловко встав из-за стола.
— Шпак запечный! — Выругал он сам себя и непонятно почему сунул руку в карман шинели, висевшей на гвозде. Пальцы нащупали круглую деревянную печать, и он вспомнил своё посещение бывшей канцелярии китайского главнокомандующего. Печать принадлежала Сэн Вану и была взята, как сувенир, на память.
Он повертел в пальцах деревянный штемпель, показавшийся ему ненужным, хотел бросить в печь, но что-то заставило переложить его в ящик стола, который он тут же запер на ключ: вошло в привычку. Подальше положишь, поближе возьмёшь. Вынимая ключ из замка, он вспомнил о своём вчерашнем желании написать письмо в Азиатский департамент, понял, что писать не станет, прибрал на столе и велел седлать коня.
— Съезжу к англичанам, — уведомил он Вульфа. — Навещу лорда.
Ветер унялся, стало проглядывать солнце.
Николай взял с собой четырёх казаков, от которых за версту несло водкой и луком, и направился в лагерь союзников.
— Ваша светлость, — с ледяной учтивостью обратился он к лорду Эльджину после взаимного приветствия, — мне стало известно, что архив русской дипломатии попал к вам в руки. Намерен официально заявить, что вы завладели им незаконно и соответственно праву международных отношений я прошу, — он подчеркнул голосом «прошу», — вернуть его мне, как уполномоченному посланнику России.
— Позвольте, — искренно удивился напористости упрекающего тона занятый своими мыслями лорд Эльджин, но он не дал ему договорить.
— Милорд, перестаньте хитрить! Я слишком долго покрывал все ваши шашни за спиной барона Гро, но, видимо, ошибся в вас и склонен думать, что не я иду на ссору.
Уловив явную обиду в его голосе, англичанин закивал и даже замахал руками: «Полно, полно! Вы прекрасно разыграли сцену». У него был вид человека, желавшего что-то возразить, но удержавшегося от соблазна высказать свою гордыню, облечённую в слова.
Игнатьев с радостью почувствовал, что англичанин далеко не равнодушен к его умонастроению и, стараясь всё перевести в шутку, пытается уяснить суть вероятного конфликта, успокоить его, и ни в коем случае не допустить ссоры — это при его-то самолюбии!
— Я и не думал ничего разыгрывать, — смягчил свой тон Николай и рассказал о вчерашнем визите француза, чей намёк на захваченный английской разведкой архив Верховного Совета Китая привёл его к “еретической” мысли: русский архив теперь — в чужих руках! — Говорить он старался ясно, с твёрдой интонацией, но так, чтобы не оставалось ощущение резкости, столь свойственной людям, склонным к безапелляционным заявлениям и категоричности фраз.
Англичанин с облегчением вздохнул.
— Фу, вы меня напугали! Я уж думал, вы полезете стреляться.
— С вами? — усаживаясь на расшатанный стул, снял с головы фуражку Игнатьев и умостил её на колено. — Ни за что! Вы мой учитель дипломатии, как можно!.. Просто, я был вне себя, когда подумал…
— Воображение — плохой советчик, — уселся напротив лорд Эльджин. — Ваши гневные упрёки прозвучали зря. Всё, что говорит барон Гро — ересь и ложь.
— Исполняющий долг благороден.
— Вы это о себе?
— В данный момент, о бароне.
— Печально, — отозвался посланник её величества, хотя и тени скорби не отразилось на его лице. — Вот это-то меня и бесит!
— Что вас бесит? — мягко поинтересовался Николай.
— Сознание того, что мне навязывают роль мальчика для битья: французы грабят, а я — отдувайся.
Игнатьев скрипнул стулом.
— Если врач прописал сотню лекарств, не принимайте ни одно.
— Не обращать внимания?
— Конечно.
— Хороший совет, — проговорил лорд Эльджин и толкнул клетку с попугаем. — Он у меня умница: расширил лексикон. — Попугай завозился на жёрдочке, распустил хохолок, стал охорашиваться. — Слушайте, что он сейчас вас спросит. — Попугай покрутил головой, уставился своим бельмастым глазом на Игнатьева. Мигнул несколько раз и прокартавил:
— Фыпить хочешь? Фыпить хочешь?
Лорд Эльджин захлопал в ладоши.
— Отлично, малыш!
"Фыпить хочешь" Николай услышал раз сто.
— Весьма гостеприимен, — с улыбкой похвалил он попугая и поинтересовался, возвратился ли Парис?
— Ждём со дня на день.
Оказалось, что лорд Эльджин позаботился о своих соотечественниках и отослал им через принца И Цина одежду и всё необходимое.