— Полно, полно, — с грустной усмешкой много пожившего человека и, тем не менее, заметно потеплевшим голосом проговорил барон. — Все замечают не бегущего коня, а споткнувшегося, не пролетевшего голубя — он промелькнул и скрылся — а валяющегося под ногами с растерзанной грудью и окостенелыми крыльями.
Игнатьеву показалось, что говоря о голубе, французский посланник имел в виду себя, измученного вероломством китайцев и сознанием того, что печальная участь вернувшихся в гробах парламентёров требует отмщения. А мстителем надо родиться — яркий тому пример лорд Эльджин, человек, пришедший в мир скандалить.
— Вы, несомненно, устали, — сказал он сочувствующим тоном. — Иначе не судили бы сейчас столь мрачно.
— Видимо, да. Я устал, — согласился с ним барон, — Поэтому я лишний раз признаюсь: я очень рад и видеть вас, и слышать.
— Весьма польщён и чрезвычайно горд такой оценкой наших отношений, — с воодушевлением ответил Николай и поспешил выразить барону восхищение по поводу его умения смягчать довольно острые углы. — Я вижу, что сжигание мостов не входит в сферу ваших интересов. — Он намекал на трения, возникшие между ним и лордом Эльджином.
— Восстанавливать порушенные отношения всегда невероятно сложно, — ответил французский посланник, великолепно понимая, о каких острых углах заикнулся Игнатьев, — а что касается сжигания мостов, — он повертел на безымянном пальце перстень, — то я вам скажу так: лучше памятливый враг, чем беспамятный друг, вернее, приятель, поскольку друг всегда носитель памяти. Всегда страшится нанести обиду.
— Без памяти нет дружбы, — согласился Николай.
— А вот любовь чаще беспамятна, — оставил в покое свой перстень барон Гро и, не дожидаясь ответа, поинтересовался, что нового в Пекине? — Ваш архимандрит вам пишет?
— Не далее, как вчера утром получил от него весточку, — поделился новостью Игнатьев. — Комендант пекинского гарнизона распорядился сузить и забаррикадировать улицы, а всем мужчинам взять в руки оружие.
— Из столичных арсеналов?
— Нет, какое у кого имелось: мечи, пожарные багры, большие портняжные ножницы.
— Боится вооружать народ. Надеется на дух сопротивления.
— И у безумцев есть замыслы.
— Экстаз распада, — вынес приговор тому, что творится в Пекине, барон Гро и негромко добавил: — Сотрясают основы, а рушится кровля.
— Одни думают, не делая, другие делают, не думая. Тут-то все и спотыкаются, и расшибают себе лбы, — весело сказал Игнатьев. — Я не мог удержаться от смеха, когда узнал, что пекинский полководец выдвинул на городские стены монголов и татар, вооружив их луками и стрелами.
— Вы шутите?
— Нисколько. Поэтому и уточняю: по девять стрел на два колчана.
— А почему не по четыре на воина?
Николай благодушно рассмеялся.
— Надо знать китайцев: лишняя стрела — иллюзия запаса, избытка боевых средств.
— Тупицы! — воскликнул барон. — Авангард идиотов.
— Это воинство должно стать живым щитом Пекина.
— Они не понимают своей обречённости.
Игнатьев задумался над сказанным. Перед отъездом в Китай, он зашёл попрощаться с князем Горчаковым и тот не преминул сказать: «Всё время будьте начеку: не доверяйте чувству. Сомневайтесь даже в тех слухах, что вам преподнесут, как очевидный факт. Ошибки нежелательны». А Егор Петрович Ковалевский, вышедший вместе с Игнатьевым на крыльцо Азиатского департамента, сухо обронил: «Будьте скрупулёзны, как аптекарь». Вряд ли он имел в виду посольскую казну.
От француза Николай поехал к англичанину. Тот расхаживал по выгороженной ему в кумирне комнате и потрясал кулаками.
— Мерзавцы! Они умертвили тринадцать человек.
Понимая, что речь идёт о палачах-китайцах, истязавших пленных парламентёров, Игнатьев рассказал лорду Эльджину о мучениях, которым подверглись французы.
— Капитана Шануа живого разорвали на части, а лейтенанта Османа изрубили на кусочки.
— Так им и надо! — гневно сверкнул глазами англичанин. — Заварили кашу, устроили побоище под Чанцзяванем, пускай теперь кусают локти. — Немного успокоившись, он стал рассказывать о бедах и муках, перенесённых его соплеменниками:
— Можете вообразить. Пленников возили по городам Китая, осыпали проклятиями и камнями, причём, верёвки постоянно смачивали, чтобы они туже стягивали руки и ноги, связанные между собой. — "Сапой, сапой, сапой, " — подхватил попугай, прыгая по клетке. — Лорд Эльджин погрозил ему пальцем. — Вместо пищи наливали в лохань нечистоты, содержали в выгребных ямах. Днём они страдали от солнца, ночью от холода. Он поджал губы и посмотрел на Игнатьева, который, непонятно почему, светился счастьем. — У поручика Андерсона началась горячка с бредом. Его руки распухли, раны нагноились — в них копошились белые черви. — Лорд Эльджин вновь прошёлся по комнате. — Толпы китайских обывателей сбегались любоваться мучениями пленников. Затем их отвезли в крепость и посадили на цепь. На девятый день Андерсон умер: его мышцы отстали от костей.
— Разложился заживо? — ужаснулся Игнатьев.
— Представьте себе! — гневно воскликнул Лорд Эльджин. — Руки бедняги так и остались привязанными к щиколоткам ног.
— Их всех держали вместе? — глухо спросил Николай, почувствовав, как все внутри его окаменело, стоило ему лишь на мгновение представить издевательства, которым могла подвергнуться My Лань.
Англичанин взял сигару, принялся её раскуривать. Выдохнув облако дыма, разогнал его рукой и после этого ответил.
— Нет. Вторую партию парламентёров переправили на запад, в горы, бросили в сырой подвал старой тюрьмы.
"My лань тоже держали в подвале", — едва не проговорился Игнатьев и после небольшой запинки промолвил: — Мужество их поражает!
— Страстотерпцы. Истинные христиане. Мы за них нещадно отомстим.
Николай уже знал, как умеет мстить потомок шотландских королей, и поинтересовался судьбой других несчастных.
— Сколько всего было групп?
— Пять, — ответил лорд Эльджин. — Третья партия парламентёров была отправлена во дворец какой-то крепости на севере страны. Там умер журналист еженедельника «Таймс» господин Булби. Вероятно, вы его помните.
— Прекрасно помню. Очень живой человек.
— К сожалению, был. Этот славный малый умер двадцать четвёртого сентября.
— Трёх дней не дожил до своего освобождения, — посочувствовал Игнатьев лорду Эльджину, всячески опекавшего газетчика и надеявшегося с его помощью создать о себе мнение, как о будущем генерал-губернаторе Индии. Англичанин запыхтел сигарой.
— Труп господина Булби оставался неубранным и разлагался среди живых, пока его не перекинули через забор.
Он вновь окутал себя дымом и остановился в центре комнаты.
— Из четвёртой партии в живых не осталось никого.
Игнатьев удивился.
— Чем же они так провинились?
Лорд Эльджин покачнулся с пятки на носок.
— Эта партия должна была отправиться на юг, но там хозяйничают инсургенты, поэтому их умертвили чохом.
— А Парис?
— Парис и Лок содержались в Пекинской тюрьме.
— В Пекине их две.
— Наверно, в той, где держат государственных преступников, — пожал плечами англичанин. — Знаю, что их сразу заковали в кандалы.
— Пытали?
— Да. Учили "коу-тоу".
— Каким образом? — поинтересовался Николай и тут же понял, что проявил бестактность. Разве дело в пытках? Главное, что люди претерпели муки. Надо ли описывать душераздирающее зрелище?
— Тянули за уши и били головой о землю, — резко ответил лорд Эльджин. — Издевались. — Поджав губы, он долго смотрел в пол, как будто что-то потерял и всё не мог найти, потом заявил: — Я послал принцу И Цину ультиматум: «Тюремный замок, где мучили и умерщвляли подданных её величества, королевы Англии, срыть до основания, сравнять с землёй». Мало того, — пыхнул он дымом, — я потребовал незамедлительно выплатить шестьсот тысяч рублей серебром и безоговорочно подписать конвенцию, составленную ещё в Тяньцзине. — Игнатьев слушал. — В противном случае, — нахмурился лорд Эльджин, — война будет на суше и на море. — Николай вскинул на него глаза. — На суше и на море? — Да! — категорично отрезал лорд Эльджин. — Пекин будет разрушен и династия будет низложена.
— Сурово.
— Признаюсь вам, как частному человеку, что для нас было бы лучше, если бы принц И Цин решился продолжать сопротивление.
— Конечно, — тут же поддержал его Игнатьев. — Руки бы у вас были развязаны.
— Мы разрушили бы Пекин, посадили своего претендента на китайский престол, а столицу перенесли бы в Нанкин.
— Поближе к Гонконгу?
— Поближе к нашим военным судам. Там с четырьмя кораблями можно добиться большего, нежели здесь с такой огромной и дорогостоящей экспедицией.
— А как же север Китая? — озабоченно спросил Николай, понимая, что на эту территорию уже нацелилась Франция.
— Пусть пропадает! — сбил пепел с сигары лорд Эльджин. — Или объявляет себя отдельным государством — у нас тут нет торговых интересов.
— Но вряд ли, — криво усмехнулся Игнатьев, — подобный исход будет соответствовать интересам России или Америки. Окончательное устройство Китая не обойдётся без их вмешательства.
— С Россией мы всегда договоримся, — высокомерно заявил англичанин. — У нас на севере Китая с нею нет противоречий. Вы ведь сами мне об этом все уши прожужжали.
— Говорил, — не обращая внимания на обидную реплику, кивнул головой Николай. — И готов подтвердить сказанное.
— Прекрасно, — с ухмылкой в голосе сказал лорд Эльджин, театрально выставив ногу и отведя руку с сигарой. — А что касается Америки, то она слишком молода, чтобы диктовать свои условия.
— Всё так, всё так, — быстро заговорил Игнатьев, выражая своё несогласие с тем планом, который только что или намного раньше сложился в голове английского посла. — Но сомневаюсь, чтобы общественное мнение поддержало вас в подобном предприятии и одобрило способ ваших действий.
— Отчего? — Разглядывая струйку дыма, тянущуюся от сигары, задался вопросом лорд Эльджин и снова покачнулся с пятки на носок. — Что в моих мыслях крамольного?