ин самостоятельный вдох.
Заключение было неопровержимо – и безнадежно.
Кэт утратила не только высшие мозговые функции; она не демонстрировала больше никаких признаков активности ствола головного мозга – тех базовых рефлексов, отсутствие которых заставляет медиков вынести вердикт: «Мозг мертв».
Кэт больше нет.
Рука ее в руке Лизы была по-прежнему теплой и казалась живой; но Лиза знала, что это иллюзия. Одеяла с подогревом и теплое внутривенное питание поддерживают в теле постоянную температуру. Такую же иллюзию создает аппарат искусственного дыхания, ритмично поднимающий и опускающий грудь. Даже гормоны, необходимые для нормальной работы организма – вазопрессин для почек, тиреоидин для обмена веществ, другие гормоны, поддерживающие иммунную систему, – теперь поступают в тело извне: мозг больше не отдает команды, позволяющие их вырабатывать.
Единственное в теле Кэт, что еще работало самостоятельно, – сердце, упрямое, как и она сама. Сердце продолжало биться в мертвом теле, словно призрак былой жизни, не желающий уходить. Однако признаком жизни это назвать было нельзя – известно, что сердечная мышца способна некоторое время сокращаться даже вне тела. Без искусственного дыхания сердце Кэт остановилось бы в течение часа.
Медики в таких случаях говорят о «поддержании жизни»; но это неверно. Жизни в теле Кэт больше не осталось; не было и надежды на воскресение. Все аппараты вокруг постели, весь уход за этим безжизненным телом служат иной цели – поддержанию функционирования органов.
Эта процедура применяется, чтобы дать родственникам возможность приехать издалека и попрощаться с умирающим, пока в нем сохраняется хотя бы подобие жизни.
Однако, по сути, это обман, жестокая насмешка.
Любимый человек, с которым они прощаются, уже мертв. Здесь его нет.
Во время перелета Монка во Францию Лиза сообщила ему о состоянии Кэт. Медицинское образование не позволяло Коккалису обманываться, питать ложные надежды. И все же Лиза предложила ему держать Кэт на аппаратах, пока он не вернется. В состоянии «живой смерти», сказала она, тело можно поддерживать около недели.
Монк отказался.
«Пусть упокоится в мире, – решил он. – Я с ней уже попрощался, поцеловал – зная, что этот поцелуй будет последним».
Так что сейчас врачи поддерживали в Кэт подобие жизни ради иной цели.
Вошел врач – как его зовут, Лиза не помнила – в сопровождении двух медсестер и ординатора.
– Операционная готова, – сообщил он.
Лиза кивнула, не в силах говорить; она боролась с рыданиями. Встала, в последний раз сжала руку Кэт и отошла от постели. Врач и медсестры заняли ее место, начали отсоединять аппаратуру и готовить тело к транспортировке в операционную.
При жизни Кэт подписала согласие на посмертное донорство органов.
Когда Лиза узнала об этом, это совсем ее не удивило. Такова была Кэт – стремилась спасать других даже после собственной смерти.
Лиза стояла посреди палаты, пока тело не выкатили наружу, затем устало опустилась на стул. Она знала, что Кэт покинула тело задолго до того, как тело покинуло палату. И все же без нее палата опустела – и страшная тяжесть пустоты обрушилась на плечи Лизы, пригибая ее к земле.
Не в силах даже шевельнуться, она сидела в скорбном оцепенении.
Затем какое-то движение у дверей заставило ее поднять голову.
Вошел Джулиан вместе с незнакомой женщиной. Быстро оглядел палату.
– Где Кэтрин?
Лиза встала. На лице доктора она прочла тревогу – тревогу, причины которой не понимала, но от которой у нее заколотилось сердце:
– Ее перевезли в операционную, чтобы извлечь ор…
Джулиан развернулся и кинулся к дверям.
– Надо остановить их!
Глава 21
26 декабря, 01 час 08 минут
по центральноевропейскому времени
Париж, Франция
Согнувшись в три погибели, Грей пробирался под растрескавшимися каменными сводами.
По катакомбам они брели всего четверть часа, но коммандер уже с трудом понимал, где находится. Симон уверенно вел их по хитросплетениям тоннелей, через пещеры с граффити на стенах; по узким выщербленным колодцам, так называемым chatières, или «кошачьим лазам», они спускались все ниже и ниже. Впрочем, и Симон один раз затоптался на месте, а потом повернул назад, бормоча что-то о провале, которого раньше здесь не было.
По счастью, время от времени их проводник рисовал на стенах мелом стрелки и кресты, которые должны были, при необходимости, помочь экспедиции найти дорогу назад. Но все же Грей старался не отставать от Симона.
У него имелся единственный в группе ультрафиолетовый фонарь, закрепленный под стволом «зиг-зауэра». Свет его, не видимый невооруженным глазом, улавливали чувствительные детекторы очков ночного видения. Он позволял группе видеть в темноте, однако Грей использовал фонарик осторожно, включив на самую малую яркость: он опасался, что ультрафиолетовые лучи отразятся от какого-нибудь источника свечения и выдадут их присутствие.
Как сейчас.
Войдя в следующую пещеру, Пирс с облегчением выпрямился во весь рост – и тут же дальняя известняковая стена перед ним словно взорвалась красками. Вся она была покрыта росписью. Путешествуя под землей, Грей и его товарищи встретили уже немало цветных надписей и рисунков, но ничего подобного этому шедевру, сокрытому во тьме, еще не видели. В ультрафиолетовых лучах гигантская фреска сияла и переливалась разными красками, словно окно в какой-то волшебный мир.
На фреске иссохший труп правил ладьей, в которой вез свой собственный гроб. Путь его лежал через темные воды к далекому острову, покрытому кипарисами и украшенному портиками, очень напоминающими гробницы.
– На доброе предзнаменование что-то не похоже, – проворчал Ковальски.
– Это работа художника-диггера по прозвищу Одиночка, – шепотом объяснил Симон. – Трудился над ней целый год. Вариация на тему картины Арнольда Беклина «Die Toteninsel» – «Остров мертвых».
Грей прочел латинскую надпись под фреской.
Надпись представляла собой палиндром: ее можно было читать и слева направо, и справа налево. Смысл ее показался Грею туманно-пророческим и пугающим, а звезда, помещенная между строками, вызвала у него нервную дрожь. Пентаграмма – такая же, как символ «Брушас интернэшнл», даже повернута так же. Словно этот символ удостоверял, что они на правильном пути.
И снова Грея охватило странное чувство – чувство, что он идет по дороге, предназначенной ему судьбой.
Заметив, куда он пристально смотрит, Симон перевел палиндром вслух:
– «Мы кружимся в ночи, пожираемые огнем».
Грей долго смотрел на надпись, представляя себе огненный ад там, наверху. Здесь, в катакомбах, ничто не напоминало о трагедии Парижа: воздух был прохладным и сырым, известняковые стены – холодными и влажными. Единственным свидетельством пожара оставались легкий запах дыма да редкие, полупрозрачные дымные облачка, висящие в неподвижном воздухе, словно призраки умерших, ищущие себе прибежища в холодных гробницах.
– Пойдемте, – сказал наконец Монк.
Грей кивнул и махнул Симону, чтобы тот вел их дальше.
Все ниже и ниже, все глубже и глубже в толщу земли.
Еще несколько минут – и впереди замерцал слабый свет. Опасаясь, что они приближаются к врагу, Пирс выключил ультрафиолетовый фонарь. Однако тревога оказалась ложной. В потолке над ними обнаружился круглый колодец, шахта трех футов шириной – и в ней, на головокружительной высоте, ярдах в пятидесяти или более, плясали крохотные оранжевые звезды. Приборы ночного видения многократно усиливали их свет. Грей закрыл линзы своих очков и выдвинул окуляры так, чтобы лучше разглядеть шахту – и обнаружил, что сверху она прикрыта стальной крышкой. Впечатление оранжевых звезд создавали отверстия в этой крышке, в которых мерцали отблески пожара.
Симон указал на серые, безликие известняковые стены рукотворного колодца.
– В тысяча восемьсот семидесятом году кладбище Монпарнас было переполнено, не хватало места для новых захоронений, и по приказу императора могильщики сбрасывали древние останки сюда, в карьеры, по которым мы сейчас идем.
В подтверждение своих слов он указал на россыпь костей на полу – обломки ребер, бедер, разбитых черепов. Группа осторожно пробралась через месиво человеческих останков.
– Сложных конструкций из костей и прочего, что показывают в музеях, вы здесь не найдете. Здесь никто таким не заморачивается.
– Если так, кто сложил вот это? – спросил громким шепотом (точнее, тем, что у него сходило за шепот) Ковальски, указывая рукой в проход слева.
Там, в конце прохода, стоял трон, сложенный из пожелтевших костей, с сиденьем из ребер, спинкой, сложенной из бедренных костей, и черепами вместо подлокотников.
– Хотелось бы надеяться, что человеческие руки, – Симон пожал плечами. – Но вообще об этих местах всякое рассказывают. И о костях, которые двигаются сами по себе, и…
Ковальски заметно вздрогнул и мрачно покосился на Грея.
– Это последний раз, когда ты выбираешь маршрут!
Пирс махнул рукой, призывая всех идти дальше, однако предупредил:
– Мы приближаемся к тому месту, что засекла Мара. Теперь ни звука!
Хоть коммандер и опасался здешней необычной акустики, все же до сих пор чувствовал себя в относительной безопасности. Он постоянно прислушивался, но не слышал звуков – ни голосов, ни эхо, – которые свидетельствовали бы о том, что здесь есть кто-то еще.
Если мы не слышим их – должно быть, и они не слышат нас.
Теперь ситуация в любой момент могла измениться.
И все же его снедало беспокойство. Что, если враг уже ускользнул? Дело сделано, Париж в огне: зачем «Тиглю» здесь задерживаться?
Думая об этом, Грей все ускорял шаг. Еще несколько минут быстрой молчаливой ходьбы в темноте – и вдруг Симон остановился так резко, что Грей едва на него не наткнулся.
Тоннель впереди сужался: на протяжении ярдов тридцати его покрывал плотный слой костей высотой до середины голени.