Мы играли везде: в таких мировых столицах, как Париж и Нью-Йорк, и в менее посещаемых туристами местах – Канзас-Сити в штате Миссури, Александрия в Египте и Турин в Италии. В Республике Берег Слоновой Кости (Кот-д’Ивуар), в Африке, вдоль дороги из аэропорта до центра города выстроилось пятнадцать тысяч человек, когда я прилетел сыграть в матче в их столице, Абиджане. Как-то раз я ехал в открытой машине по Елисейским Полям в Париже, спеша на матч с командой Франции. В этот момент на стадионе появилась французская кинозвезда Бриджит Бардо, одетая в цвета французского триколора: красные сапожки, белые мини-шорты и облегающий голубой свитер. Все на стадионе моментально забыли обо мне и об игре и на протяжении почти всего матча глазели только на нее. Французская команда выиграла. После матча Бардо вручила французскому капитану кубок и наградила его поцелуем – он настолько ошалел, что после церемонии, как сообщили потом в газетах, ушел, забыв кубок! Бриджит собралась было и меня поцеловать, но я уклонился, полагая, что Розе все равно будут безразличны фотографии этого действа, появись они хоть на всех страницах спортивных изданий в Бразилии.
Внимание фанатов было и лестным, и беспощадным. Как-то во время перелета из Мехико в Нью-Йорк я просто откинулся в кресле назад и заснул. Это мне всегда удавалось сделать – закрыть глаза и вздремнуть, даже если весь мир вокруг меня рушился. Пока я спал, пассажиры начали выстраиваться в очередь к головному салону в ожидании получить мой автограф. (Это было в 1960-е годы, когда еще можно было встать со своего места и ходить по самолету, не вызывая при этом паники.) К счастью, никто меня не разбудил. Когда наш самолет пошел на посадку в Нью-Йорке, раздалось пение. Пассажиры затянули хором серенаду по-испански: «Despierta, Pele, despiertaaaaaa!» – «Просыпайся, Пеле, просыпааааааайся уже!» Это пение потихоньку пробудило меня ото сна. Когда я проморгался, то увидел сидящего рядом со мной человека – Орландо Дуарте. Мне потребовалось несколько минут, чтобы осознать, что происходит.
«Боже мой, – наконец проговорил я, обращаясь к Орландо. – Мне показалось, что я умер!» Мы оба рассмеялись. После приземления я раздал автографы всем желающим.
Я всегда старался сделать из игры хорошее шоу, потому что знал – я был той причиной, по которой люди приходили на наши матчи. «Сантос» иногда получал по сто тысяч долларов за игры, в которых я участвовал, и всего по тридцать тысяч за матчи, в которых я не играл. Я ценил то, что люди тратят свои с трудом заработанные деньги на то, чтобы увидеть меня. В общей сложности я забил 127 голов в 1959 и 110 в 1961 году – такое количество мячей и в то время казалось не вполне реальным, а сегодня это что-то совсем немыслимое. Помимо забивания голов я также пытался удовлетворить особые просьбы, поступавшие как от моей команды, так и от принимавших нас хозяев, и некоторые из таких просьб были весьма странными. Пару раз, особенно в странах, где появление чернокожих было редким событием, организаторы просили меня или Коутиньо надеть на руку белую повязку, поскольку болельщики иначе не могли отличить одного из нас от другого. Полагаю, подобные просьбы в современных условиях могут показаться несколько оскорбительными, но тогда я получал слишком много удовольствия от процесса, чтобы зацикливаться на подобном.
Даже небольшие «кризисы», время от времени случавшиеся у нас, почти всегда хорошо заканчивались. В июле 1968 года мы проводили матч в Колумбии, когда я с нашими футболистами затеял спор с арбитром, Гильермо «Чато» Веласкесом, потому что мы считали, что он должен был отменить забитый нам гол. Один из моих товарищей по команде, Лима, отправился к нему опротестовывать его решение. Арбитр, крупный малый – вообще-то бывший боксер, – набычившись, уставился на Лиму, глаза в глаза, а затем удалил его с поля.
Я был возмущен, потому подошел к нему и продолжил спор, после чего Чато моментально удалил с поля и меня. Возможно, я и вправду заслуживал удаления. Но когда я покидал поле, толпа колумбийских болельщиков пришла в полное неистовство. Люди стали швырять с трибун подушки, бумагу и мусор на поле, в судью и друг в друга. «Пеле! Пеле!» – кричали они. Полицейские повскакивали со своих скамеек и бросились на защиту Чато.
Я убежал в раздевалку под трибунами, но доносившийся шум толпы и там был оглушителен. Слышались топанье, взрывы петард и пронзительный рев. Все это очень походило на начало Третьей мировой войны.
Я уже начал снимать бутсы, когда в раздевалку вбежал запыхавшийся директор «Сантоса».
– Ты возвращаешься в игру, – проговорил он.
– Что? – переспросил я, не веря своим ушам. – Вы с ума сошли? Меня удалили.
– Нет, нет, – отвечал он, мотая головой. – Удален судья, а ты возвращаешься в игру.
Я поверить не мог в это, однако директор на самом деле говорил правду!
Когда разбушевался весь стадион, власти решили, что только мое возвращение в игру поможет избежать полномасштабного бунта. Так что я вновь натянул бутсы и выбежал на поле, на котором и следа Чато не осталось.
Это происшествие выглядело довольно смешным, тем не менее оно оставило после себя ощущение неправильности происходящего. Чато был арбитром, и он принял решение удалить меня с поля. К его решению должны были отнестись с уважением. В течение многих лет после этого я каждый раз нехорошо себя чувствовал, вспоминая то, что произошло в тот день. К счастью, в конце концов, мне удалось немного загладить вину. Улаживание наших отношений началось с того момента, когда я в Бразилии повстречался с Чато в гостинице. Мы обнялись и обменялись контактной информацией. Когда уже ближе к концу моей футбольной карьеры я играл в Нью-Йорке, я отправил ему с семьей билеты на один из наших матчей. И, наконец, в Майами, во время одной из моих прощальных игр, журналисты предложили нам «воссоздать» сцену удаления. Чато вытащил красную карточку, чтобы еще раз отправить меня с поля. Я же выхватил у него эту карточку и продолжил игру в точности, как тогда в Колумбии! Все мы от души посмеялись, особенно Чато. То, что могло стать обидой на всю жизнь, закончилось дружбой. Это еще одна замечательная сторона футбола – в большинстве случаев все остаются довольными.
Профессор Маццея
Каким бы все это ни казалось веселым, однако кое-чего в моей жизни все же не хватало. И люди постоянно напоминали мне об этом снова и снова.
«Не скучаешь по игре за свою страну? – спрашивали они. – Хочешь, чтобы 1966 год остался у нас в памяти, как последний год, когда мы видели тебя в форме бразильской сборной?» Болельщики, руководители клуба «Сантос», простые бразильцы на улице, журналисты, другие футболисты – у всех один и тот же вопрос, на который у меня ни одного убедительного ответа. Да, конечно, я, бывало, говорил что-то о том, что уже играл в трех чемпионатах мира и был травмирован в каждом из них, что арбитры не защищали меня, ну и тому подобное. Но все это звучало как-то не так, будто я играл какую-то иную роль – Пеле такого бы не сказал.
За несколько лет до этого, в 1964 году, в «Сантос» пришел новый технический директор – профессор Жулио Маццеи. Очень быстро он занял место одного из самых важных людей в моей жизни. Чрезвычайно образованный человек, учившийся в Соединенных Штатах, профессор Маццеи в основном занимался всеми сторонами физической подготовки команды. Помимо проведения тренировок он также консультировал нас, помогая всем игрокам освоить правила поведения в гостиницах, аэропортах и в других местах, которые мы посещали во время выездов. Он стал своеобразным мостом, по которому в 1960 и 1970-е годы мы из мира любительского спорта перенеслись в тот, где ощущалось растущее влияние профессионального спорта. Он помог всем нам, мальчишкам, встать на путь взросления. С годами мы стали видеть в профессоре Маццеи постоянный источник стабильности и перспективы; часто он оказывался единственным, кто мог, находясь на расстоянии, хорошо разглядеть тех людей, которые встречались в моей сумасшедшей жизни, и те события, которые имели в ней место, и я безмерно доверял ему. Он заменил мне старшего брата, которого у меня никогда не было.
«Королем футбола» окрестили Пеле французские журналисты команды «Сантос» по всей стране
Еще одной особенностью профессора Маццеи, которая мне нравилась, было то, что ему удавалось поговорить со мной так, как никому другому. Он никогда не принуждал и всегда был доброжелателен. Однако, пытаясь подтолкнуть меня в правильном направлении, он оставался исключительно честен. Наблюдая за тем, как я тренировался и отрабатывал упражнения на поле, он повторял:
«Ну, Пеле, смотришься ты хорошо. Ты готов к тому, чтобы выиграть третий кубок для Бразилии!»
Я в ответ просто улыбался и что-то бормотал себе под нос.
«Чем оправдаешься, когда наступит 1970 год, а ты будешь продолжать сидеть дома? – вопрошал он, смеясь. – Что ты собираешься сказать своей семье?»
«Они-то как раз и хотели, чтобы я ушел! – протестовал я. – Мой ответ все тот же – нет, профессор!»
Профессор Маццеи вскидывал руки в притворном отчаянии и уходил.
Что же происходило со мной на самом деле?
Приближаясь к тридцати, я, полагаю, в каких-то ситуациях стал походить на довольно упрямого парня. В течение почти целого десятилетия я оставался в центре внимания, и к тому времени уже не раз обжегся в футболе, бизнесе и в личной жизни. На горьком опыте я познал, что, когда речь шла о моей карьере, важно было чаще говорить «нет», чем «да». Сказав однажды «нет», я уже редко передумывал. Был ли это лучший способ прожить жизнь? Нет, но это помогало защититься. Это приносило мне немного покоя. По правде говоря, я сильно тосковал по игре в бразильской сборной. Но я также верил, что, прежде чем я смогу вернуться, что-то должно кардинально измениться.
Это что-то было во мне.
Первый чемпионат мира, проходивший в Швеции, несомненно, был волшебной поездкой. Мой имидж феномена-подростка, достигшего только благодаря таланту таких высот в футболе, до которых мало кому удавалось подняться, продолжал выдерживать испытание временем. Я по-прежнему преуспевал, являясь просто парнем, которому нравился футбол и который любил забивать голы. Но в последние годы все чаще говорили о том, что, несмотря на свои способности на поле, я вел одинокий, даже отчужденный, замкнутый образ жизни. К примеру, после того как нас вышибли из Кубка мира 1966 года в Англии, лондонская «