Санди таймс» написала, что вид покидающего поле травмированного Пеле усиливает его образ «печального миллионера… замкнутого, устранившегося от мира человека, запертого в скорлупе, защищающей его от всесокрушающего бремени славы».
В основном эту и подобную чушь журналисты придумывали для того, чтобы спровоцировать полемику и поднять спрос на газеты. В начале 1960-х в прессе поползли слухи, будто мы с Гарринчей не ладим. Большей частью они основывались на предположении, что мы поссорились из-за женщины – Эльзы Соареш, известной бразильской исполнительницы самбы.
Правда же была на самом деле довольно забавной. После того как я повредил себе пах на Чемпионате мира 1962 года, я прошел все виды реабилитации в отчаянной попытке вернуться на поле. Как-то днем, еще находясь в Чили, я полуголым восседал на тренировочном столе, когда в нашу раздевалку вошла Эльза – кого угодно можно было ожидать, но только не ее. Выглядела она как всегда великолепно – знойная, уверенно держащаяся, полная жизни. Понятия не имею, однако, как ей удалось пройти в раздевалку спортсменов! Я в удивлении схватил полотенце, прикрылся и начал непринужденно болтать с ней. Вскоре в комнату вошел Гарринча и присоединился к нам. Я видел, что он околдован, даже когда она ушла, он все еще, казалось, был как в тумане.
– Ну, Пеле, – тихо произнес он. – Чувааак, эта девица Эльза действительно клёвая.
– Угу, – согласился я.
– Слушай, да она просто чудо. Ну и ну! Что за девчонка!
Я продолжал молча сидеть, и улыбка расползалась по моему лицу.
– Чувак, если б… – Гарринча оборвал себя на полуслове, а затем продолжил: – Да-а, как жаль, что я женат!
В итоге это его не остановило. Гарринча и Эльза начали встречаться во время того самого Кубка мира, на котором Гарринча продемонстрировал одно из лучших индивидуальных выступлений в истории футбола, что привело нас к участию в Чемпионате 1962 года, в то время как все усилия медиков, направленные на то, чтобы вернуть меня на поле, оказались безуспешными. Гарринча в итоге оставил жену ради того, чтобы быть с Эльзой, на которой он впоследствии женился. Эта история породила шепоток, будто он «украл» ее у меня, за что я его возненавидел. Разумеется, в этом не было ни капли правды! На самом деле я любил Гарринчу. Любил его игривый дух. Любил за то, что, даже после того, как он дважды завоевал звание чемпиона мира, он остался тем же, все так же продолжал бегать по автобусу бразильской сборной, обрызгивая ребят ледяной водой, чтобы разбудить их. Я всегда был ему благодарен за то, что он подбежал ко мне и оказал помощь, когда я потерял сознание во время матча в Швеции. Объединяло нас и то, что обоих – двух деревенских парней, провинциалов – недооценивали из-за нашего скромного происхождения и в 1958 году с особым пристрастием обследовали спортивные врачи. После полученной мной в 1962 году травмы Гарринча сразу стал настойчиво убеждать меня в том, что я в кратчайшие сроки смогу вернуться на поле. «Ты же не собираешься бросить меня?» – добродушно вопрошал он, обращаясь ко мне. Он также сказал, что, если все попытки вылечить меня окажутся неудачными, он предложит врачам сборной отправить меня в его родной город Пау-Гранде к целительнице – уж она-то точно поставит меня на ноги.
Я хорошо ладил с Гарринчей, как, в общем-то, и все остальные. С возрастом я, однако, стал понимать, что «ладить» не всегда достаточно. Я был все так же обходителен и упорно работал. Всегда отдавал все свои силы, выходя на поле. Но первая глава моей жизни, в которой мне было достаточно забить максимум голов, и никакой другой более важной задачи я для себя не видел, явно подошла к концу.
Глубоко в душе я чувствовал, что мне надо взрослеть. В конце концов, я уже не был тем мальчишкой, который вышел на поле в Швеции, и даже тем двадцатиоднолетним парнем, игравшим в Кубке мира 1962 года в Чили. Теперь я был мужчиной. К началу Кубка 1970-го мне исполнится двадцать девять – я буду лишь на год моложе Диди, когда он стал в Швеции лидером нашей молодой команды благодаря своей зрелости и умению вносить в игру стабилизирующее начало. Думаю, в жизни каждого человека наступает момент, когда он осознает, что надо жить для других, а не только ради себя. Ко мне это понимание не пришло в одночасье, но главное – оно не пришло в силу чего-либо, что случилось на футбольном поле. Скорее всего, толчком послужило рождение в 1967 году моего первого ребенка – Келли-Кристины. По мере того как она росла и становилась все больше похожа на маленького человечка, менялся мой взгляд на всех, включая моих товарищей по команде. Я стал получать глубокое удовлетворение от стремления заботиться о других, помогать людям. Я понял – раз Эдсон был способен на это, то и Пеле сможет.
Между тем я вновь ощущал, что мир вокруг быстро меняется. Когда мы ездили в Швецию в 1958 году, Бразилия для всех была сюрпризом. Людям практически ничего не было известно ни о нашей стране, ни о нашей команде. Телевидение было редкостью, и существовало немного киносъемок нашей игры, которые соперники могли бы использовать для того, чтобы изучить наши сильные и слабые стороны. Так продолжалось вплоть до середины 1960-х годов. В самом деле, несколько моих наиболее запоминающихся голов в моей карьере никогда не были засняты кинооператорами или показаны по телевидению. Примером служит так называемый «гол де плака» – «гол, увековеченный в бронзе», – который я забил, выступая за «Сантос» на «Маракане» в 1961 году. Поскольку засвидетельствовать мой проход к воротам на пленку возможности не было, руководство команды пожелало оставить память о нем иным образом: у входа на стадион была установлена мемориальная доска, на которой выгравировано, как я обхожу всех защитников и забиваю мяч. Однако то, что произошло на самом деле, сохранилось лишь в памяти болельщиков, бывших на стадионе в тот день.
Звучит просто, но то, как наша команда выступала и как готовилась к выступлениям, на самом деле имело много последствий. Это касалось даже нашего стиля игры: поскольку наши выступления фактически никак не фиксировались, мы были вольны играть как группа талантливых футболистов-индивидуалов, нежели как настоящая команда. Нам не нужна была какая-то сложная стратегия – мы могли просто полагаться на свои инстинкты и получать удовольствие от игры. Бразилии это удавалось особенно хорошо, собственно, в этом и кроется разгадка того, почему нам сопутствовал успех. Теперь же, хотя и десятка лет еще не прошло после чемпионата в Швеции, телевидение распространилось в огромных масштабах и стало постепенно раздвигать занавес, открывая взору все, что было в мире, включая футбол. Мы уже на ЧМ 1966 года в Англии пожинали плоды происходящего: команды соперников изучили нас и применили сложные планы игры. Теперь было недостаточно просто собрать вместе кучу талантливых ребят и мотивировать их. Требовались тактика, работа в команде и лидерство.
В этом контексте я увидел ошибки 1966 года в новом свете. Именно тогда, после ничьей с Шотландией, когда тренеры ругали нас, нам с Гарринчей не следовало молчать и пожимать плечами. К тому времени мы оба были признанными, важными членами команды и могли бы высказать то, что мы считали правильным, и быть услышанными. Точно так же я мог бы сделать нечто большее, когда в том же году меня решили не выпускать на поле в матче против Венгрии, нежели просто смиренно принять свою судьбу.
Возможно, нам нужно было проиграть в Англии для того, чтобы я осознал все это. Возможно, мне нужно было на какой-то период времени удалиться от мирового футбола. Впрочем, происходили и другие позитивные изменения: «Сантос» выступал хорошо, я был лучшим бомбардиром, мое здоровье поправилось «на все сто», так что я опять мог играть за Бразилию, не переживая о том, что тем самым пренебрегаю своей клубной командой или своим состоянием. Кроме того, атмосфера международных матчей теперь была более сдержанной и контролируемой – после турнира 1966 года в правила были внесены некоторые изменения, в том числе позволявшие заменять игроков, травмированных в ходе матча, как это случилось со мной. На Кубке 1970 года также впервые начнут применять желтые и красные карточки, частично сдерживающие грубое поведение, свидетелями которого мы оказались в Англии.
После долгих раздумий и бесед со всеми, начиная от профессора Маццеи и кончая Розе, мамой и папой, я позвонил менеджерам сборной и спросил, возьмут ли они меня обратно в команду. К счастью, они согласились. Тогда же я дал обещание, что с этого момента я буду сосредоточивать свое внимание на том, чтобы быть не только хорошим бомбардиром, но и хорошим лидером.
Хищники Салданьи
Но легче сказать, чем сделать!
В начале 1969 года, когда до нашего отъезда в Мексику оставалось чуть более года, наши директора удивили нас, назначив нового тренера – Жоао Салданья. Салданья – этот ураган в человеческом обличье, харизматичный, красноречивый, всегда уверенный в себе – был известным журналистом и одним из самых громких критиков нашего хаотичного, чрезмерно самонадеянного стиля игры в 1966 году. Если предыдущие тренеры боялись кого-то обидеть, выделяя того или иного игрока и занимаясь с ним больше, чем с другими, то Салданья сразу же заявил, что собирается отобрать костяк команды и работать с ним.
«Моя команда состоит из готовых на все одиннадцати хищников, – заявил Салданья своим бывшим коллегам-журналистам. – Они будут держаться меня до конца. Это либо слава, либо провал!»
Так мы стали известны как «Хищники Салданьи». И поначалу это казалось вполне приличным сочетанием. Вместо того чтобы набрать сборную из звезд бразильского футбола, Салданьи решил укрепить единство команды, сколотив ядро из игроков, пришедших из нескольких клубных команд. Отобрав, таким образом, сложившиеся группы хорошо друг друга знавших и притертых друг к другу игроков, он надеялся разрешить проблемы взаимодействия, с которыми мы сталкивались в прошлом. В итоге сборная в основном состояла из игроков «Сантоса» и «Ботафоги», двух лучших клубных команд того времени. В 1969 году мы выиграли почти все матч