и, разгромив всю шестерку наших соперников в квалификационном раунде, добившись, таким образом, того, чего никогда не случалось ранее.
К сожалению, у Салданьи имелась и темная сторона. То, что поначалу казалось уверенностью в себе, на деле обернулось опасным, непредсказуемым высокомерием. Он был очень неустойчивым, и каждому было известно, как он любил выпить. В «Нью-Йорк таймс» разместили его развернутую характеристику, в которой он был назван «откровенным, вспыльчивым, агрессивным и донкихотствующим». У него выработалась привычка осыпать ругательствами любого журналиста и даже болельщика на трибунах, если те осмеливались ставить под вопрос его тренерскую работу. Печально известен один инцидент, когда Салданья был настолько взбешен критическими замечаниями тренера клубной команды в Рио, что, по свидетельствам очевидцев, погнался за ним с пистолетом. Чудо, что в результате никто не пострадал.
Все эти «особенности» начали сказываться на нашей игре. В конце года мы проиграли товарищеский матч «Атлетико Минейро» – клубной команде, в которой в 1942 году пробовался Дондиньо, – со счетом 1:2. Играя в Южной Бразилии, мы проиграли матч Аргентине в Порту-Алегри уже со счетом 0:2. Тем временем Салданья отправился в Мексику и Европу, чтобы прощупать наших будущих соперников. После своего возвращения он начал наугад исключать некоторых футболистов из команды и приглашать в нее других, тем самым разбивая ядро, которое, несмотря ни на что, продолжало довольно прилично играть.
На этот раз я решил не повторять своих ошибок, сделанных в 1966 году, я не собирался и далее оставаться молчаливой суперзвездой. Я усвоил урок и решил высказаться открыто. Сначала я попробовал поговорить с Салданья, но не смог даже уговорить его сесть со мной. Поэтому я с определенной неохотой обратился к прессе. «Не слишком ли рано вносить столько изменений в команду? – спрашивал я. – Не думаю, что сейчас лучшее время для набора новых игроков».
Полагаю, мне повезло, что Салданья не бросился с пистолетом и за мной. Но он точно был близок к этому! Салданья начал говорить журналистам, что пришло время дать шанс «новому поколению» бразильских футболистов. Перед матчем с Аргентиной он вывел меня из стартового состава, как он выразился, по дисциплинарным соображениям. Когда подошло время другого матча, с Чили, Салданья сообщил, что вообще подумывает о моем исключении из команды, аргументируя свое решение тем, что мое плохое зрение – близорукость – якобы мешает моей игре в ночное время. Обвинение в близорукости в общем-то было довольно смешным. То, что я близорук, – правда, близорукость была у меня всегда, и ее диагностировали врачи в «Сантосе», еще когда я в пятнадцатилетнем возрасте впервые приехал в клуб. Но этот недостаток никогда не сказывался на моей игре – на самом деле он мне даже помогал. На протяжении многих лет в попытке объяснить секрет моего успеха выдвигались разные теории, и одним из наиболее интересных предположений, сделанных некоторыми журналистами, было то, что у меня чрезвычайно развито периферийное зрение, позволяющее охватывать взглядом более широкую полосу футбольного поля, чем это могли сделать большинство других игроков. Понятия не имею, так ли это на самом деле, но главное здесь в том, что мое зрение, разумеется, никакой проблемы не представляло.
Все понимали, к чему клонит Салданья. Его поведение стало неустойчивым. Перед игрой с Чили руководство нашей команды уволило Салданья. Я был включен в стартовый состав и забил в этом матче два из наших пяти голов.
Наступил ли конец происходящему кавардаку? Боже правый, ну конечно же нет! Вернувшись в сферу журналистики, Салданья со всей силой своего остервенения и жажды мести, при полном отсутствии прежней ответственности набросился на всех нас. Он заявил, что Жерсон, один из наших лучших полузащитников, страдает от психологических проблем; Леро, наш резервный голкипер, с трудом справляется со своей задачей, поскольку, как выразился Салданья, у него слишком короткие руки. Что до меня, то, когда история с моей близорукостью была разоблачена, Салданья сменил тактику, заявив, что я сильно потерял в физической форме. Так как и это тоже было ложью, он вскоре вновь изменил свою басню. Выступая как-то вечером по телевидению, Салданья объявил, что печальная правда заключается в том, что Пеле очень серьезно болен, но он не вправе раскрыть, чем именно.
Я был дома в тот вечер и смотрел прямую трансляцию его выступления. Сообщение звучало фальшиво, да и я, разумеется, чувствовал себя прекрасно, но Салданья выглядел таким убедительным, что даже я начал задаваться вопросом, не могло ли случиться так, что Салданье удалось узнать нечто, что неизвестно мне? Может ли руководство команды скрывать от меня что-то из жалости или, что более вероятно, из стремления дать мне выиграть Кубок 1970 года, ни на что не отвлекаясь? В конце концов, это было то же руководство, которое когда-то вскрывало нашу почту и запрещало нам ставить под сомнение свои распоряжения. В Бразилии той эпохи с футболистами обращались как с собственностью, так что возможно было все.
Международный олимпийский комитет включил Пеле в ТОП-5 великих спортсменов XX века
Чем больше я об этом думал, тем больше убеждал себя в том, что у меня вполне может быть какая-нибудь страшная болезнь, например рак. Я уснуть не мог в ту ночь. На следующее утро я отправился к руководителю технической комиссии и к врачу нашей сборной, потребовав у них сказать мне правду: болен я или нет? Они ответили, что все это чушь, очередная попытка Салданьи сохранить лицо в глазах общественности. Но успокаиваться я начал лишь после того, как лично проверил свои медицинские карты, новые и старые.
Прошло время, и мой гнев по поводу всего произошедшего улегся. Салданье выпало многое испытать, и некоторые проблемы, с которыми он столкнулся, возможно, действительно были за пределами его возможностей. Он определенно заслуживает похвалы за то, что заложил фундамент сборной 1970 года, и за то, что содействовал возвращению самоуважения бразильскому футболу. Более того, он скончался, занимаясь любимым делом, в Италии на Чемпионате мира 1990 года, где присутствовал в качестве журналиста.
Как зародилась сборная
Наш новый тренер Марио Загалло был не только анти-Салданья в смысле своего поведения, но и моим бывшим товарищем по команде и моим близким другом. Будучи ключевым игроком в составе наших сборных, выигравших чемпионаты мира 1958 и 1962 годов, Загалло всегда играл в футбол агрессивно, как бы в отместку за обиду, груз которой я, разумеется, полностью разделял. Загалло был на футбольном поле «Мараканы» в 1950 году, будучи восемнадцатилетним солдатом, принимавшим участие в праздничном предматчевом представлении. Он остался посмотреть игру и после нее стал одним из многих бразильцев, поклявшихся, каждый по-своему, отомстить за поражение с Уругваем.
Несмотря на то что ему было лишь тридцать девять, когда он принял на себя обязанности нашего главного тренера – он был всего лишь на шесть лет старше самого взрослого игрока команды, – Загалло за очень короткое время зарекомендовал себя опытным тактиком, который – и в этом был освежающий момент – отказывался играть в интеллектуальные игры. Он пользовался уважением среди футболистов как за свою чемпионскую родословную, так и за обладание огромной физической силой: Загалло вырос, плавая среди бурных приливных волн на северо-востоке Бразилии, и от каждого его движения исходило ощущение властной силы и уверенности в себе. На самом деле из всех, кого я знал, он был самым спокойным человеком.
Я сразу же разыскал Загалло и заверил его, что со мной не будет проблем и что ситуация с Салданьей была уникальной и повториться не может.
«Если ты не хочешь, чтобы я играл, то я пойму, – сказал я. – Обещаю, возражать не стану. Но прошу, пожалуйста, скажи мне об этом прямо, не играя в игры».
Загалло просто рассмеялся. «Пеле, – проговорил он, сжимая своей огромной ладонью мое плечо, – я не дурак. Ты выйдешь на поле, верь мне».
Загалло был достаточно уверен в себе, чтобы сохранить тот костяк команды, который собрал воедино Салданья, внеся лишь несколько изменений. Среди них очень важным решением было продвижение Эдуардо Гонсалвеса де Андраде, прозванного Тостао – «монетка», – одного из величайших талантов и самых ярких личностей, когда-либо игравших за Бразилию. Дебют Тостао в играх больших лиг состоялся в возрасте пятнадцати лет, и его юность и мастерство атакующего форварда навело на мысль прозвать его «белым Пеле». Исключительно умный на поле и за его пределами, Тостао позже станет врачом. В прессе появятся домыслы о том, будто нам двоим невозможно быть на поле вместе, – наши стили игры были очень похожи, – но у Загалло хватило уверенности и мудрости, чтобы развеять эти опасения. На самом деле позже многие отмечали, что в сборной 1970 года на поле, по сути, одновременно выходило четыре или пять игроков под десятым номером.
Это было столь необычно, что некоторые критики с пренебрежением отзывались о нас, как о команде, состоявшей сплошь из нападающих и не имевшей защиты. Но Загалло был уверен, что может выпускать на поле столько талантливых футболистов, сколько хочет, до тех пор пока он может воодушевлять нас на совместную игру. Звучит эта мысль просто, но за свою карьеру я смог убедиться, насколько тяжело претворить ее в жизнь. Загалло побуждал нас давать обратную связь и помогать ему в принятии решений. Эта ситуация была прямо противоположна авторитарному, не допускавшему никаких расхождений во мнениях климату 1966 года. У нас проходили собрания сборной, на которых высказывались все. Загалло обычно сидел и слушал. Он был преисполнен уверенности в том, что должен получить информацию от всех присутствующих. Таким образом медленно зарождалась настоящая сборная.
Мы были футболистами, не политиками
В то время как мы готовились к отъезду в Мексику, политика вновь вмешалась в нашу подготовку, возможно, самым удивительным и небывалым образом.