По правде говоря, мое физическое состояние было отличным. Но после пятнадцати лет профессионального футбола я устал психически – особенно из-за всех этих поездок. Наш сын Эдиньо родился буквально через шесть недель после завершения Чемпионата мира 1970 года, и я стал чувствовать еще б́о́льшую тягу к дому. Мне было точно известно, что значит быть мальчишкой в Бразилии, и я был обеспокоен тем, что, если не буду больше времени проводить с ним, он собьется с пути. Между тем Розе чувствовала себя одинокой и неудовлетворенной условиями жизни, которые диктовались футболом и славой; приблизительно в то время она призналась в одном интервью, что жизнь в Сантусе, когда я был на выезде, для нее была «похожа на жизнь в клетке».
Так началось мое долгое – я действительно имею в виду до-о-о-олгое – прощание. Вначале я, как и планировал, попрощался с бразильской национальной сборной. Но прежде команда захотела провести несколько специальных матчей в мою честь в Рио и Сан-Паулу. Я согласился, хотя у меня оставались некоторые сомнения относительно того, смогу ли я выдержать это. За редким исключением, я почти никогда не нервничал перед началом футбольных матчей, даже финальных игр чемпионатов мира. Я был так спокоен, что, признаюсь, часто пытался воспользоваться нервным состоянием других игроков, чтобы исполнить какой-нибудь обманный прием – как, например, тот удар с центральной линии во время матча с Чехословакией в 1970-м. Но на тех прощальных играх – иначе говоря, на матчах, организованных как коллективный дар в знак уважения, – я ощущал себя просто комком нервов. На самом деле не могу объяснить почему. Возможно, потому, что все внимание во время этих матчей было сконцентрировано исключительно на мне, а сами они не были настолько состязательны, чтобы мое сознание смогло сфокусироваться только на футболе. Какова бы ни была причина, я чувствовал себя как ребенок, ожидающий, принесет ли Санта-Клаус ему подарок на Рождество. Даже еще более странно: несмотря на обыкновенно хорошую память, я был настолько напряжен во время тех матчей, что ничегошеньки после них не помнил.
Тем не менее вырезки из газет того времени подтверждают, что эти прощальные матчи на самом деле имели место, включая завершающий матч с Югославией в присутствии ста восьмидесяти тысяч орущих болельщиков на (ну а где же еще?) «Маракане» в Рио. Игра транслировалась по всему миру – газеты сообщили, что в Севилье, Испания, были даже отменены бои быков, с тем чтобы люди смогли посмотреть матч по телевидению. На самом стадионе болельщики жгли файеры и махали белыми носовыми платками. Когда игра завершилась, я в последний раз снял свою футболку с десятым номером и сделал круг по стадиону, а следом за мной бежала группа футболистов-юниоров, которые, как мы предполагали, олицетворяет для Бразилии перспективное следующее поколение. Толпа кричала: «Fica! Fica!» – «Останься, останься!»
Их скандирование было лестно и одновременно явилось своего рода знаком будущих событий. Поскольку я уже однажды, в 1966 году, объявлял об «уходе» и потом менял свое решение, все были уверены, что это вновь будет моим очередным чудачеством. По сути, конечно, винить в этом мне надо было только себя! Позже совершалась масса попыток склонить меня к тому, чтобы я выступил на Кубке мира 1974 года, проведение которого намечалось в Западной Германии. Болельщики спрашивали меня об этом везде, где бы я ни был. На протяжении нескольких лет я не мог ни дать интервью средствам массовой информации, ни просто показаться на публике, не слыша этого вопроса. Некий юрист даже сделал в Бразильском федеральном суде заявление под присягой о том, что меня, поскольку я нахожусь «под юрисдикцией» Спортивной конфедерации Бразилии, можно по закону принудить играть за Бразилию! К счастью, суд его не поддержал. Новый глава ФИФА бразилец Жоао Авеланж постоянно напоминал мне о необходимости вернуться, а за несколько месяцев до игр Кубка мира 1974 года направил мне письмо, преданное им огласке, в котором призывал меня заблаговременно, до начала турнира, «пересмотреть» мое решение.
«Я уповаю, – писал Авеланж, – на то, что мы услышим от вас ободряющее слово, которое окрылит надежду и позволит ей расцвести во всей красе на тучных полях, приносящих плоды благодаря страстной приверженности бразильского народа тому виду спорта, в котором вы стали идолом».
Как лихо завернул! Не так-то просто было ответить на такое отказом! Загалло, мой друг и тренер с 1970 года, тоже просил меня передумать, говоря, что я как раз то самое недостающее звено, необходимое Бразилии в нападении. Поднимая уровень давления еще выше, новый глава военного правительства президент Эрнесто Гейсель публично заявил, что он хочет, чтобы я вернулся в национальную сборную. Я остался при своем решении, и тогда меня в Сантусе посетила родная дочь Гейселя. «Если вы будете играть в 1974-м, это будет иметь огромное значение для Бразилии и для моего отца, – сказала она. – Это принесет пользу стране».
Подобные обращения ко мне были очень лестны, но мой ответ оставался твердым: спасибо, нет. У меня были свои причины для ухода – и личные, и политические, как я уже говорил. Мне повезло сыграть в четырех чемпионатах мира, последний из которых был лучшим. В общей сложности на протяжении всей своей карьеры я забил семьдесят семь голов, выступая за бразильскую сборную – национальный рекорд, не превзойденный до сих пор. Я действительно иссяк. Представлять Бразилию было для меня великой честью, и я с удовольствием продолжил бы делать это с большой гордостью до конца жизни. Но не как игрок национальной сборной.
Выступая за сборную Бразилии, Пеле сыграл 92 матча, забив в ворота соперников 77 голов.
Покинув национальную сборную, я оставался связанным с «Сантосом» контрактом, истекавшим только через два года. Однако дни клубной славы 1960-х прошли, закончили свои выступления многие мои старые друзья, включая Пепе и Жилмара Сантоса. Складывалось впечатление, что каждый день к нам приходил новый тренер. Клуб даже совершил ужасную ошибку, уволив моего ближайшего друга и советника профессора Маццеи. В 1972 году в какой-то газете о нас написали, как о «некогда великой команде, когда-то игравшей в привлекательный футбол». Может быть, это звучало резковато, но автор был прав. В 1973 году мы проиграли даже английскому клубу третьего дивизиона «Плимут Аргайл» со счетом 2:3. Тем временем «Сантос», похоже, был настроен на то, чтобы выжать все до последнего цента до того, как я уйду. За восемнадцать месяцев до моего ухода мы совершили турне по Южной Америке, странам Карибского бассейна, Северной Америке, Европе, Азии и Австралии. Полагаю, Тимбукту осталось единственным местом, где мы не играли. Еще никогда в жизни я столько не путешествовал – происходило нечто совершенно противоположное тому, о чем я мечтал после рождения Эдиньо. К тому времени я сыграл за «Сантос» более тысячи матчей, и постоянные разъезды только укрепили мою решимость – пришло время уходить.
Тем не менее прощальный тур в составе «Сантоса» оказался столь же эмоциональным, как и прощание с национальной сборной, если не более. Одним из самых трогательных моментов для меня стал последний мой матч с «Коринтианс». Игра против «Тимао» – «Командищи» – как ее прозвали, всегда словно придавала мне дополнительную энергию, и за всю карьеру я забил им сорок девять голов в сорока девяти матчах – довольно высокий показатель. Обычно, когда мы играли против них, я на все сто процентов сосредоточивался на том, чтобы забить и потом отпраздновать победу. Но в тот день, когда я прибыл на стадион в Сан-Паулу на свою последнюю игру с ними, я был потрясен, увидев болельщиков «коринфян», размахивающих плакатами с моим именем и приветствующих меня так, будто я был игроком их любимой команды. Клуб даже установил рекорд продаж по билетам на этот матч. Это стало мне очередным напоминанием того, что насколько бы наши самые ярые противники-фанаты ни любили свои команды, футбол они все же любили больше, он для них был превыше всего. Эта любовь объединяла всех болельщиков и футболистов, независимо от того, в какой команде или за какую страну они играли.
Моей самой последней игрой за «Сантос» был матч с командой «Понте-Прета» из штата Сан-Паулу. До этого я перенес довольно много травм, – если честно, стресс, судя по всему, сыграл свою роль – и мне пришлось пройти все возможные виды реабилитации, чтобы быть готовым в последний раз выйти на поле. Я едва мог ходить. Впрочем, как только игра началась, я почувствовал себя лучше. Я все еще не знал точно, что и как мне сказать на прощание собравшимся болельщикам, пока где-то на двадцатой минуте первого тайма мой товарищ по команде не перебросил мне, стоящему в центре поля, верхом мяч. Вместо того чтобы принять его на грудь и опустить на землю, как это я обычно делал, я поймал мяч руками, то есть сделал то, что категорически воспрещается в футболе. Толпа зрителей ахнула. Остальные игроки, остолбенев, уставились на меня.
Это был мой способ сказать – всё, ребята. Это конец. Я пробежал к центру поля, продолжая держать мяч в руках и чувствуя, как слезы катятся по моим щекам. Затем я упал на колени и широко развел руками. Я хотел поблагодарить всех собравшихся, всех болельщиков, всех бразильцев и, разумеется, Господа. Оставалось всего несколько недель до моего тридцать четвертого дня рождения, и я был убежден, что уже никогда не буду играть в профессиональный футбол.
Как на следующий день написала «Нью-Йорк таймс», «Пеле, волшебный бразильский форвард, повсеместно считавшийся лучшим футболистом в мире, начал медленно преображаться, превращаясь в Эдсона Арантиса ду Насименту, богатого молодого бразильского бизнесмена, приятного партнера по охоте и рыбной ловле, преданного мужа и отца двоих детей».
Что ж… в этом и заключался весь смысл.
Дочь своего отца
В течение первых нескольких недель после моего ухода из «Сантоса» обо мне говорили так, будто я умер. Друзья, бывшие товарищи по команде, журналисты и прочие приходили в наш дом в Сантусе и просили не волноваться – они по-прежнему будут время от времени навещать меня. Все спрашивали, в порядке ли я. Я отвечал, что, разумеется, я в