Почему? Смотрите сами. Я бывал в Лиссабоне много раз, в этом городе очень прохладно. А в Рио принца окружали пляжи, покрытые мелким белым песком, выгибающиеся полумесяцем заливы, горы с пышной растительностью и красивые, такие разные, гостеприимные люди. Каждое утро Педро I мог выходить из дворца и спускаться по небольшой улочке, засаженной королевскими пальмами, к морю, чтобы окунуться в воды залива Фламенго, любуясь во время прогулки горой Сахарная голова. Не удивительно, что, получив в 1822 году письмо от королевской семьи с требованием вернуться в Португалию, Педру I сделал логичную вещь – послал их ко всем чертям. «Fico! – воскликнул он. – Я остаюсь!» И вот так, совершенно без кровопролития, Бразилия появилась на свет как независимое государство. Случилось это 7 сентября, в тот самый день, в честь которого была названа моя первая команда, и до сих пор известный как день Фику.
Прекрасная история, которую не стоит списывать на чудачество, – ведь не обязательно быть монархом, чтобы по-настоящему получать удовольствие от Бразилии. Многие миллионы иммигрантов со всех концов земного шара прибыли сюда и точно так же, как принц, были заворожены местным населением, красотой природы и возможностями и решили остаться. Однако история Педру I проливает свет на то, почему должностные лица нашего правительства так нервничали в 1950 году: после провозглашения независимости прошло чуть больше ста лет, и в нашей политике по-прежнему царил хаос. Со дня Фику Бразилия то и дело погружалась в какой-нибудь кризис, постоянно страдала от революций, переворотов и региональных бунтов. Всего за двадцать лет до чемпионата в Сан-Паулу вспыхнуло неудачное восстание против правительства в Рио. Во время Второй мировой войны бразильские солдаты храбро сражались на стороне союзников – на стороне демократии, – а дома их ждала диктатура. К началу мирового чемпионата по футболу Бразилия, совсем еще младенец, пробовала делать первые шаги на пути к прогрессу, и ее место в современном мире представлялось еще весьма неопределенным. «Бразилия была страной, лишенной славы, только что освободившейся от диктатуры, объятой депрессией, вызванной политикой правительства президента Дутры», – писал Педро Пердигао в своей книге о Чемпионате мира 1950 года. Другими словами, в 1950 году нашим политикам казалось, что им необходимо что-то доказать. И они сделали ставку на футбол.
Наконец, была еще одна проблема, по своей серьезности и масштабам превосходившая все остальные. А связана она еще с одной страницей истории, имеющей особое значение для семьи Насименту.
Мы полагаем, основываясь на расследовании, проведенном за прошедшие годы журналистами, что наши предки первоначально прибыли из мест, известных теперь как Нигерия или Ангола. Сама фамилия Насименту, вероятно, перешла к нам от семьи скотоводов, живших на ранчо на северо-востоке Бразилии. Дело в том, что наши предки были среди 5,8 миллиона рабов, ввозимых в Бразилию в течение ряда поколений. По некоторым оценкам, их число почти в двадцать раз превысило количество невольников, завезенных в Соединенные Штаты. Судя по всему, в какой-то момент рабов в Бразилии было больше, чем свободных людей! Бразилия также стала одной из последних стран, в которых было упразднено рабство, – это случилось в 1888 году, через два десятилетия после окончания Гражданской войны в США.
Другими словами, период рабства – огромная часть истории нашей страны. Фернандо Энрике Кардозо, известный социолог, ставший в 1990-е годы президентом Бразилии (и моим начальником в течение нескольких лет!), назвал его «первопричиной бразильского неравенства». Правда, мы никогда не насаждали сегрегацию по расовому признаку, как это было в Америке, – отчасти потому, что за долгие годы произошла масса смешений, и в результате любой, кто попытался бы выяснить, кто у нас белый, а кто черный, получил бы от этого жуткую головную боль. Случаи насилия на почве расовой ненависти были также редки. Когда я был подростком, Бразилию часто называли «расовой демократией». Еженедельник «Спортс иллюстрейтед» как-то написал, что я «счастливо жил в одном из немногих мест в мире, где цвет кожи никак не влияет на жизнь человека».
Но все это было верно лишь наполовину: жизнь освобожденных рабов и их потомков в Бразилии была тяжелее, чем у остального населения. Хотя никакой официальной дискриминации не было, на практике чернокожие бразильцы не имели практически никакой возможности выбиться в люди: часто доступ в школы, больницы и другие места был для них закрыт. Размышляя о нищете, в которой я вырос и которую испытали мои родители будучи детьми, я прихожу к выводу, что наша история сыграла в этом свою роль, хотя и не всегда понятно, каким образом. Разумеется, о рабстве в нашей семье никогда не судили как о чем-то далеком или абстрактном – дона Амброзина, моя бабушка, жившая с нами, сама была дочерью рабов. В нашей семье гордились прогрессом, которого мы добились, и я очень гордился – и до сих пор горжусь – тем, что я чернокожий. Но тогда, как и сейчас, всем было очевидно, что чем темнее ваша кожа, тем выше вероятность того, что вы окажетесь беднее.
В результате даже в 1950 году Бразилия все еще оставалась страной бедняков, многие из которых находились в отчаянном состоянии и зачастую жили впроголодь. Понимание этого заставляло бразильских политиков чувствовать себя немного не в своей тарелке, и это обстоятельство, вероятно, объясняет, почему вся эта рекламная шумиха перед чемпионатом мира была раскручена на полную катушку. Чиновники в Рио не просто пытались убедить весь мир в том, что Бразилия идет по пути прогресса, они отчаянно пытались убедить в этом свой собственный народ!
С годами мы ощутим всю глупость своего поведения в 1950 году. Но я уверен: когда Дондиньо воскликнул «Кубок наш!», он вторил тому, что услышал по радио, тому, во что так хотелось верить. Все это, разумеется, шло от политиков – иногда в виде прямых указаний средствам массовой информации. В результате вся Бразилия стала жертвой пропаганды, за что ей пришлось расплачиваться жесточайшим образом. Подробности того матча будут всплывать в моей памяти снова и снова, опять и опять, на протяжении всей моей жизни.
Начало конца
Пока наши друзья и члены семьи заполняли дом, я задал отцу последний остававшийся у меня вопрос:
– Пап?
– Что, Дико?
– Можно я пойду с тобой в город отмечать победу?
Боковым зрением я видел, как мама яростно качает головой, настаивая на отказе. Но папа сделал вид, будто не видит ее.
– Ладно, – проговорил он с улыбкой. – Но ненадолго, только туда и обратно.
Вне себя от счастья, я проследовал к приемнику и сел поближе, чтобы не пропустить ничего из происходящего на стадионе. Огромная толпа на «Маракане» ревела от возбуждения. Радиокомментаторы знакомили слушателей с игроками бразильской команды, называя одно имя за другим. Это была грозная сила, сборная высококлассных игроков и ярких личностей. Среди них был Зизиньо, любимый мой игрок бразильской национальной команды, человек, которого многие сравнивали с Леонардо да Винчи за его виртуозное мастерство на поле. Барбоза, вратарь – ас, пропустил всего четыре мяча в шести матчах нашей сборной. Адемир – Челюсть. Бигоде, левый защитник, игравший тогда за «Фламенго», один из крупнейших клубов Рио, появился на поле под дружные приветствия болельщиков.
И наконец, диктор назвал имя капитана сборной 1950 года. Это был защитник, внушавший страх чужим, и вожак, вдохновлявший своих, игрок, казалось, обладавший иммунитетом к психологическому давлению во время важных матчей. Возможно, это было следствием его прошлого – прежде чем начать карьеру футболиста, он был агентом бразильской федеральной полиции. Бомбардиром его назвать было нельзя, даже по меркам защитников: в двухстах девяноста семи играх, выступая за бразильскую клубную команду «Васко да Гама», он забил ровно ноль голов. Но он был человеком-скалой в обороне, и его присутствие на поле имело успокаивающее воздействие на игроков, что идеально подходило для такого матча.
Капитана звали Аугусто. Это был тот самый Аугусто, который за восемь лет до матча столкнулся с папой на поле во время игры в штате Минас-Жерайс. Вот что такое удача – один выздоравливает и становится капитаном сборной Бразилии, в то время как другой возвращается в Бауру с раздробленным коленом и слушает репортаж о матче по радио. Однако, если папа и испытывал зависть в тот день, он ни разу об этом не обмолвился. Думаю, что он просто желал Бразилии победы.
Вся Бразилия заглянула в бездну
Первый тайм отличился непрерывной борьбой, Бразилия постоянно атаковала. Мощное нападение пяти форвардов нашей сборной во главе с внушающей ужас Челюстью обрушило на уругвайские ворота град ударов. Зрители, бывшие на матче, говорили, что к концу первого тайма счет должен был стать 2:0 или даже 3:0. Однако уругвайскому голкиперу Роке Масполи каким-то образом удавалось останавливать каждый летящий в его сторону мяч. По мнению тех, кто наблюдал за игрой, некоторые сейвы, исполненные им, были чистым везением. В дальнейшем Роке действительно завоюет репутацию очень везучего парня – дважды за свою жизнь он вытянет выигрышный билет национальной лотереи Уругвая. Полагаю, и 16 июля 1950 года был не единственным днем в жизни Роке, когда мяч прыгал прямо ему в руки.
В начале второго тайма Фриаса, в конце концов, получает передачу и посылает мяч в сетку ворот. Мама с папой обнимаются, а я с друзьями выбегаю на улицу. Повсюду вспышки фейерверков и запускаемых ракет, мои уши закладывает от восхитительного гула. На «Маракане» болельщики тоже разбрасывают конфетти и зажигают файеры. Эйфория, в конце концов, прорвалась: началось общенациональное торжество.
Когда мы с друзьями вернулись домой, празднование было в разгаре. Папа с приятелями пил пиво, обсуждал игры в команде БАК и уже не так внимательно следил за тем, что говорилось по радио.
А затем, будто в дурном сне, мы услышали, как диктор национального радио выпалил: