[53].
В 1924 году пишет уже четвертый (и, как выясняется, последний) роман из «псмитской» серии – «Положитесь на Псмита», где на первый план выдвигается уже хорошо знакомый нам владелец замка Бландингс лорд Эмсворт со своим постоянным эскортом, Псмит же, наоборот, отступает в тень. Изобретательности и обаяния при этом не теряет.
Продолжает исправно, не реже раза в год, пересекать океан. Рождественские каникулы – в компании жены, Гая Болтона, Фло Зигфелда и его «шалуний», а также автомобильного короля Уолтера Крайслера и прочих «владельцев заводов, газет, пароходов» – проводит, если он в Америке, на Палм-Бич, во Флориде либо в Южной Каролине. Или, оторвав день-другой от работы, катается на «Деве», роскошной яхте Зигфелда, – опять же в обществе Этель и Гая с женой или с подругой. Или – когда он в Англии – отправляется на матч по регби и футболу: всегда был ярым болельщиком, знающим толк в игре и разбирающимся в игроках. Или участвует в спиритических сеансах; убежденный атеист, Вудхаус тем не менее отдает дань, вслед за старшим братом Армином, теософии. Или, прихватив приемную дочь, уже в конце двадцатых едет через всю Америку на Запад посмотреть «Певца в джазе», первый в истории кино звуковой фильм. И в Санта-Монике, на берегу океана, обедает в компании великих мира сего – Дугласа Фэрбенкса, Мэй Уэст, Уильяма Рэндольфа Херста и его личного гостя Уинстона Черчилля, с которым Вудхауса уже не раз знакомили и который спустя лет двадцать скажет, что его, Вудхауса, имя «дурно пахнет».
Или играет в гольф, которому посвятит целую серию коротких рассказов, своего рода юмористических зарисовок. В гольф Вудхаус играл, по его собственным словам, не слишком хорошо, а вот писал о гольфе – легко, живо, непринужденно, изобретательно. И до того остроумно, что читателю (мне, во всяком случае) нисколько не мешает, если не знаешь, что такое «половинное поле о девяти лунках», «выводящий удар за раунд», «шестой бункер». Если даже не догадываешься, «как выйти на флажок седьмым» и что такое «выйти на грин». Гольф в этих рассказах – лишь своего рода отвлекающий маневр, предлог, чтобы в очередной раз порадовать читателя, поместив его (английского читателя, естественно) в знакомую среду. И, как всегда, порассуждать о жизни – то бишь, о гольфе: «Не в меру разговорчивый гольфист – вне всяких сомнений, худшее из зол, порожденных современной цивилизацией»[54].
Вновь (теперь уже совсем ненадолго) сойдясь с Керном, репетирует в тиши Грейт-Нека новые мюзиклы, заказанные Зигфелдом: «Салли», «Пэт», «Хорошо устроились» («Sitting Pretty»), «Девушка из кабаре». Последний – типичный продукт «века джаза» – имел в Лондоне оглушительный успех.
«Такой премьеры я, честно сказать, не припомню, – писал Вудхаус Леоноре 20 сентября 1922 года, наутро после лондонской премьеры «Девушки из кабаре» в Зимнем саду. – Зрительный зал аплодировал стоя и едва ли не полчаса, а в сцене кабаре попросту сходил с ума».
Купается в лучах славы, дает многочисленные интервью, фотографируется, сияя обаятельной, насквозь фальшивой улыбкой (отрывают от работы!), и с напускным интересом глядя в объектив: на палубе транс-атлантического лайнера, на подножке пульмановского вагона, на фоне книжных шкафов в своей библиотеке; в столичных магазинах, где Этель, вертясь перед зеркалом, ненасытно примеряет наряды. На этих фотографиях его держат под руку с одной стороны жена, с другой – приемная дочь, обе высокие, статные, в модных шляпках – сразу и не скажешь, где Леонора, а где Этель.
И мечтает только об одном: поскорей бы вновь оказаться наедине со старым, верным «Монархом». Завидует Таунэнду: тот в это время живет «вдали от суетной толпы» в сельском коттедже, «похоронил себя в деревенской глуши», как приятель Вустера Гасси Финк-Ноттлом из романа «Фамильная честь Вустеров».
«Даже если у тебя протекает крыша, – пишет Вудхаус другу 12 декабря 1924 года, – ты, по крайней мере, можешь работать. А у меня сесть за письменный стол ну никак не получается! У нас тут что ни день эти распроклятые званые обеды и ленчи, они съедают всё свободное время. Ленч, точно дамоклов меч, висит надо мной и губит всю мою утреннюю работу. Да и обед ничуть не лучше… Если пишешь роман, то с ним надо жить. Если хотя бы на день забросишь своих героев, они деревенеют (they go cold), и я забываю, что́ они собой представляют».
И нередко и совершенно неожиданно убегает из клуба или ресторана, а то и из собственной столовой во время приема гостей; в этом случае, правда, найти его несложно: наверняка сидит у себя в кабинете и вдохновенно колотит по клавишам пишущей машинки. Может, к примеру, сидеть в лондонском элитном клубе «Гаррик», или в «Сэведже», или в «Бифстейке», вести оживленную, неторопливую беседу с Милном или Конан-Дойлом (это, кстати, Конан-Дойл приохотил Вудхауса к спиритизму), – а в следующий момент вдруг исчезнет, не попрощавшись, теряется в уличной толпе. Может куда-то подеваться и на пароходе: спрячется где-нибудь на нижней палубе – ищи его! А может исчезнуть – и не убегая, не прячась. Сидит в кругу друзей и знакомых, выпивает, покуривает, добродушно, как всегда, улыбается, изредка вставит реплику-другую. Однако если к нему присмотреться, то замечаешь: отрешен, непроницаем, погружен в себя, ведет разговор не столько с гостями, сколько с самим собой, со своими героями. Наш Лесков называл таких, как Плам, «тайнодумами».
«Как же мало на свете людей, которых хочется видеть, – пишет он Таунэнду 12 февраля 1927 года. – Вчера в обеденное время я заглянул в “Гаррик” – и, с отвращением окинув взглядом присутствующих, ушел в “Чеширский сыр” пообедать наедине с самим собой».
Всё время раздумывает, где ему всё-таки лучше жить: в Англии, где теперь у него свой дом в центре Лондона, или в Америке, на Лонг-Айленде, или в любимом Грейт-Неке, где так хорошо работается.
«Что, собственно, происходит с Лондоном и Англией? – задается он риторическим вопросом в письме Таунэнду из Лондона 24 августа 1923 года. – Я считаю дни, когда можно отсюда уехать. Решение принято: впредь жить буду в Америке. В Лондоне есть что-то мертвое, что-то гнетущее, сам не пойму что… Хочется только одного: поскорей вернуться в Америку и вновь слышать американскую речь».
Относительно «мертвого», «гнетущего» Лондона заметим мимоходом, что живет Вудхаус в это время не где-нибудь, а в Мэйфере, в доме, как сам он выразился, «черт знает на что похожем». В распоряжении Вудхаусов 16-комнатный особняк, в услужении – дворецкий, повар, целый выводок горничных и ливрейных лакеев в зеленых камзолах с серебряными пуговицами, а также два секретаря (оба подчиняются Этель) и водитель, который возит хозяев на «роллс-ройсе» с фамильным гербом Вудхаусов на дверце. «Кто б мог подумать, что я так опущусь», – невесело шутил владелец особняка, целиком подчиняясь вкусам и жизненным принципам супруги.
Не проходит, однако, и двух месяцев, и 4 ноября того же года Вудхаус пишет Таунэнду совсем другое письмо:
«Америка годна только для визитов. Нью-Йорк чудовищен. Ничего, кроме шума и вони».
И – мог бы он добавить – безрассудных водителей. 23 июля 1923 года Вудхаус – он тогда жил на Лонг-Айленде – отправляется встречать Леонору: падчерица поехала в гости в Ист-Хэмптон и взяла семейный «бьюик», чтобы доехать до станции. На обратном пути, издали заметив на шоссе приближающегося отчима, Леонора тормозит и съезжает на обочину. Вудхаус направился было к «бьюику», но, переходя дорогу, был сбит «фордом»: водитель «форда», объезжая притормозивший «бьюик», выехал на встречную полосу и не обратил внимания, что прямо перед ним дорогу переходит высокий, плотно сбитый, лысоватый господин лет сорока, в очках и с трубкой. Вудхаус – спортсмен как-никак – успевает в последний момент отпрыгнуть в сторону, но нога у него попадает под переднее левое колесо «форда».
«Я решил, что наступил конец света, – пишет он Таунэнду. – Я совершил немыслимый цирковой кульбит и приземлился на асфальт лицом вниз… Господи, лишнее доказательство того, что сегодня мы есть на этом свете, а завтра нас уже нет. – И, как водится, напоследок пошутил: – Не будь я в такой приличной форме, от его машины ничего бы не осталось».
Даже в этом невеселом эпизоде нашел, над чем – а верней, над кем – посмеяться. Над собой же смеется всего охотней. И в этом весь Вудхаус.
«Весь Вудхаус» еще и в том, что обычно он увлечен работой и не видит – не желает видеть, – что́ происходит вокруг него. Права была Этель, когда однажды сказала про мужа, что тот живет на Луне. Живет на Луне и не замечает даже самого очевидного. Того, например, что в их доме (домах) объявилось – и утвердилось – новое лицо. В гости к Этель зачастил недавно мобилизовавшийся американец, капитан Бобби Денби, человек молодой, отзывчивый и очень обаятельный – «симпатизант», как он сам себя называл. С Вудхаусом Бобби вежлив, предупредителен, не устает хвалить его книги и даже выполняет (не иначе как по просьбе Этель) кое-какие его издательские поручения, поскольку в Нью-Йорке бывает чаще Вудхаусов. Одним словом, делает всё то, что полагается делать «другу семьи». Времени при этом зря не теряет. Идет учиться на юриста по правовым вопросам, потом, когда становится ясно, что юриста из бравого фронтового офицера не получится, одно время подвизается литературным негром у популярного автора триллеров Рекса Бича. А потом устраивается в нью-йоркский еженедельник «Liberty», который Вудхаус (в угоду жене) предпочел «Post» – по счастью, ненадолго. И это притом, что условия в «Liberty» были заметно хуже, и «Post» (и Лоримеру) он был многим обязан. Бобби ни в чем себе не отказывает: снимает номер в фешенебельном «Ройялтоне», причем за счет Вудхауса, которому, случалось, без малейшего стеснения, залезает в карман. А когда о