Смотрелась Этель в эти минуты лучше некуда: «элегантна, модная шубка, щечки пылают…» Не осудил разгневанную супругу и Плам. В его представлении, Этель права была всегда, как говорится – по определению. Даже когда (это воспоминание уже не Фермерена, а Плака), сев однажды завтракать в ресторане отеля и обнаружив, что стол качается, вскочила, схватила буханку хлеба и подложила его под ножку стола – и это в военное время! Плаку же, когда тот подошел, пожаловалась: «Вернер, скажите, сделайте милость, метрдотелю, что я жду официанта уже больше часа!» Надо отдать Этель должное: умела – в отличие от кроткого мужа – настоять на своем, заставить себя уважать. Чудика, вопреки правилам, держала в номере. Да еще у всех на глазах кормила любимого мопса из своей тарелки. И взбалмошной англичанке вышколенная гостиничная прислуга не перечила, Этель всё сходило с рук. Этель – но не ее мужу. Сердобольному Пламу администратор выговаривал всякий раз, когда тот оставлял на подоконнике хлебные крошки для птиц.
Верно, Этель любила пожаловаться, многим была недовольна – но из Берлина, когда зима кончилась, и можно было возвращаться в Дегенерсхаузен, уезжать не торопилась; весну и лето 1942 года супруги вновь провели врозь. Миссис Вудхаус наслаждалась столичной светской жизнью и обществом Вернера Плака, мистер Вудхаус – сельским уединением и обществом Анги фон Боденхаузен и ее дочери.
«Рай на земле» закончился поздней осенью 1942 года. Когда настало время в очередной раз переезжать на зиму в Берлин, Вудхаус, словно предчувствуя, что больше в Дегенерсхаузен не вернется, даже всплакнул.
«Когда наступил день отъезда, и такси уже стояло на гравиевой дорожке перед домом, когда все вещи “дядюшки Пламми”, в том числе и пишущая машинка, были уложены, самого Пламми нигде не было видно. Рейнхильд бегала по всему дому и громко звала своего друга. И тут среди деревьев показался Вудхаус: нетвердой походкой он вышел из парка и направился к баронессе и ее дочери, в глазах у него стояли слёзы»[78].
Больше они не увидятся.
Сочтены были и дни пребывания Вудхаусов в Берлине. В начале 1943 года бомбежки становились с каждым днем всё чаще, всё интенсивнее. После одной из них, особенно массивной и разрушительной, Вудхаус вышел из гостиницы и был потрясен, сражен увиденным.
«Потрясающее зрелище, – пишет он Анге 5 марта 1943 года. – Повсюду пожары, ослепительное пламя, столбы огня и дыма… тут я заметил, что горит наша гостиница. Я бросился к себе в номер и побросал вещи в чемодан… Этель перенесла бомбежку превосходно и совсем не нервничала… Чудик оставался совершенно невозмутим».
Вудхаус и тут верен себе: пожары и разрушения можно пережить – главное, что Чудик «совершенно невозмутим».
«Наша гостиница» – это уже не «Адлон»; в конце 1942 года Вудхаусы переезжают в «Бристоль» на Унтер-ден-Линден: в «Адлоне», который облюбовал себе нацистский генералитет, становилось неуютно и даже опасно, да и держать в номере Чудика было уже невозможно. Но и в «Бристоле» прожили Вудхаус с женой недолго: надо было уезжать из Берлина, и срочно. Наученный горьким опытом, Вудхаус отказался от очередного предложения Министерства пропаганды – поехать в Катынь на место расстрела тысяч польских офицеров; поехать, чтобы потом написать о зверствах большевиков; в качестве свидетелей Геббельсу нужны были известные и честные люди с репутацией.
«Позвали взглянуть на трупы несчастных польских военных, убитых большевиками в 1940 году, – пишет Вудхаус 15 апреля Анге фон Боденхаузен. – Я должен был отказаться – представляете, что сказали бы в Англии, если б я поехал!»
«Должен был»?! А если б в Англии ничего не узнали и ничего не сказали – поехал бы?
На этот раз, покинув Берлин, Вудхаусы нашли приют не в поросших лесом горах Гарца, а на равнине хорошо знакомой Пламу по И-Лагу Верхней Силезии, в Лобрисе, в загородном особняке еще одних своих именитых знакомых, к тому же англофилов, графа и графини фон Волкенштайн. Своими массивными каменными ступенями, рвом, чеканкой на воротах особняк напоминал старинный английский замок, чем-то был отдаленно похож и на Цитадель. Английской, к радости Плама, была и библиотека графа: классики на языке оригинала, подшивки «Punch», «Saturday Review», «Cornhill Magazine», других журналов.
«По-моему, за всё время пребывания в Лобрисе я ни разу не слышал ни одного не английского слова», – писал Вудхаус Таунэнду.
И не видел ни одного дерева: вокруг особняка простирались бескрайние поля пшеницы и свеклы. Гулять – не то, что в Граце, – было особенно негде, и, вероятно, из-за этого работа над «Весенней лихорадкой», очередным дживсовским романом, спорилась, продвигалась в Лобрисе быстрей обычного.
Но и в Силезии к осени 1943 года становилось небезопасно; в Рейхе оставаться было больше нельзя. Этель через влиятельных знакомых пытается добиться – увы, безуспешно – разрешения выехать в Швецию или в Швейцарию. Или, на худой конец, – в Лиссабон, куда Вудхаусы «чуть-чуть» не доехали весной 1940 года. Пришел на помощь Пауль Шмидт. Помог уехать – но не в нейтральные Швецию или Швейцарию, как хотели Вудхаусы, а в оккупированную Францию. Помог и Вернер Плак. Во-первых – с переводом гонораров Вудхауса в парижский банк, что в военное время было совсем не просто и без чего Вудхаусам было в Париже не прожить. И, во-вторых, – с гостиницей. Снял Вудхаусам номер – и тоже в пятизвездочном отеле, и тоже в «Бристоле» – только не в Берлине, а в Париже, куда 7 сентября 1943 года писатель с женой и выехали.
Меньше чем через год в Париж войдут союзники – Вудхауса ждут новые тяготы.
Глава девятнадцатая. Коллаборационист
«Оазисом безопасности и счастья» Париж в 1943–1944 году назвать было никак нельзя: бомбардировки, в гостинице не топят, кормят с каждым днем всё хуже, всё скуднее, стоимость жизни растет. Вудхаус же, по обыкновению, храбрится, подолгу, как всегда, гуляет по рано пустеющим парижским улицам. Больше того, берет, как до войны в Провансе, частные уроки французского, читает в оригинале всё ту же Колетт и даже пытается переводить свой роман на французский. И пишет Анге, что в Париже ему очень хорошо. Так и хочется поинтересоваться: «Господи, а где ж тебе плохо?» А между тем победа союзников не за горами, что Вудхаусу, считавшемуся если не предателем, то, по меньшей мере, коллаборационистом, ничего хорошего не сулит. Трудно сказать, сознает он это или нет, – скорее всего, сознает, но упорно гонит от себя дурные мысли. И не делится ими ни с кем, даже с женой.
Усугубляется его положение еще и тем, что Плак поселил их с Этель в сомнительном – с точки зрения наступающих союзников – отеле. Фешенебельный «Бристоль» в последние годы войны – прибежище, как и берлинский «Адлон», немецких офицеров, а также всякого рода сомнительных личностей: доносчиков, вымогателей, шантажистов, аферистов. Вдобавок, словно не понимая, чем это ему может грозить, Вудхаус ведет оживленную переписку с немцами. И ладно бы с аполитичными Ангой фон Боденхаузен и Михаэлем Фермереном (вскоре Михаэль попадет в лагерь и выйдет только после войны), но ведь и с крупными нацистскими чиновниками тоже, такими, как Пауль Шмидт и Вернер Плак; в Париже Плак бывает едва ли не каждый месяц и останавливается, понятно, в «Бристоле».
В самом скором времени Вудхаусом займутся победители, у побеждаемых же в его адрес нареканий нет: пожилой человек, безобиден, законопослушен, лоялен, целыми днями сидит за пишущей машинкой или гуляет с собакой. А вот к Этель нарекания имеются. Миссис Вудхаус и в Париже (тем более – в Париже!) ведет себя вызывающе: ходит по магазинам и ресторанам, сорит деньгами, не в меру выпивает, общается со старыми знакомыми по Лэ-Тукэ, знает все злачные места в городе – она будто забыла, что идет война. И однажды поздней ночью ее задержали на улице – у нее не оказалось при себе документов. Выручил муж, а верней – его громкая слава: один из арестовавших Этель полицейских увлекался романами Вудхауса и вместо того, чтобы отвезти миссис Вудхаус в полицию, передал ее мужу из рук в руки, и еще честь отдал.
Но веселая, разгульная жизнь Этель Вудхаус продолжалась недолго: 16 мая 1944 года в лондонской клинике от осложнения после гинекологической операции в возрасте сорока лет умирает Леонора. Радость многословна, горе на слова скупо. «Мы убиты страшным известием о Леоноре», – пишет Вудхаус Таунэнду 24 октября: о смерти дочери и падчерицы Вудхаусы узнали только в сентябре. «Никогда уже не приду в себя» – в письме Маккейлу от 26 июня 1945 года всегда многословная, эмоциональная Этель еще лаконичнее мужа.
6 июня союзники высаживаются в Нормандии, 25 августа входят в Париж. Днем позже Де Голль принимает парад победы на Елисейских полях (свидетелем которого становятся по чистой случайности и Вудхаус с Чудиком).
А спустя еще три дня, под вечер, в номер-люкс Вудхаусов в «Бристоле» поднялся молодой английский офицер из МИ-6, бывший корреспондент «Manchester guardian» Малькольм Маггеридж. В начале войны Маггеридж работал на Британскую секретную службу в Мозамбике, был хорошо знаком с Грэмом Грином, также находившимся в это время в Африке, теперь же состоял в службе связи при спецвойсках Де Голля. Писателя Вудхауса Маггеридж знал плохо, легкомысленные комедии из жизни английской знати представлялись ему сущей ерундой. Про антивудхаусовскую кампанию, развязанную летом 1941 года лондонскими СМИ, он тоже знал лишь понаслышке – был тогда в Африке. Как писатель Вудхаус, таким образом, интересовал его мало; гораздо больший интерес вызывал у него Вудхаус как английский подданный, который во время войны четыре года находился на вражеской территории и теперь нуждался в тщательной проверке. Вот эту проверку Маггериджу и надлежало осуществить.
Дверь Маггериджу открыл «совершенно лысый, приятной наружности, крупный пожилой мужчина. В серых фланелевых брюках и просторном, мятом спортивном пиджаке он походил на школьного учителя