При воспоминании о том, как она умывалась, ее слегка бросило в дрожь, и она залилась веселым смехом.
— Где же наши хозяева? — спросила она.
— Один отправился в Памплону, другой понес записку офицеру, который командует подкреплениями, высланными Зенетой. Третий пошел вниз за матерью, которая должна печь здесь целый день хлеб. К вечеру здесь будет уже целая армия.
Хуанита молча смотрела, как Марко старался раздуть огонь с помощью испорченных мехов.
— Я полагаю, что ты об этом и думал все время, пока мы поднимались сюда сегодня ночью, — сказала она.
— Ты угадала.
Хуанита слегка нахмурилась: ей как будто не хотелось верить этому.
Совсем рассвело. Верхушки холмов окрасились розовым цветом. По долине стала разливаться слабая теплота, ночной холодный воздух падал вниз в виде тумана.
— О чем ты думаешь? — вдруг спросил Марко свою жену, которая неподвижно следила за его действиями.
— Я думаю о том, как хорошо, что ты привык жить вне дома, — отвечала она с беззаботным смехом.
Крестьяне уже пригнали на горные пастбища своих коров, и в хижине молока было сколько угодно. Марко приготовил завтрак.
— Педро в особенности наказывал мне дать тебе чашку с ручкой, — говорил он, наливая кофе из старого, помятого кофейника.
За завтраком, скудным и однообразным, они не разговаривали. Хуанита решила, что пришел наконец момент, когда необходимо объясниться, хотя Марко этого объяснения и не требовал. Они теперь были одни, одни в целом мире, потому что даже коровы отошли от них прочь. Собаки также ушли в долину за своими хозяевами. Она знала каждую мысль Марко и никогда не чувствовала к нему страха. Чего же ей бояться теперь?
— Марко, — заговорила она, — отдай мне письмо, которое я написала тебе в Торре-Гарде.
Он порылся в кармане и, не глядя, отдал ей первый попавшийся ему под руку кусок бумаги. Хуанита развернула его. Это была записка, которую она когда-то просунула ему через стену монастырской школы в Сарагосе. Она и забыла о ней, а Марко все время хранил ее при себе.
— Это не то, — серьезно сказала она и отдала записку обратно.
Марко тряхнул головой, как бы досадуя на свою оплошность. Он обыкновенно был очень аккуратен в делах. Порывшись, он протянул ей половинку ее письма, которое оказалось разорванным надвое. Другая половинка с донесением попала, очевидно, в Мадрид в военное министерство. Хуанита уже приготовилась в уме к объяснению. В этот момент она чувствовала себя госпожой положения.
Она медленно разорвала письмо на мелкие кусочки и бросила их в огонь.
— Ты знаешь, почему я вернулась назад? — спросила она, не замечая того, что этот вопрос вовсе не входил в план атаки.
— Нет.
— Потому, что ты никогда не делал вида, будто бы ты ухаживаешь за мной. Если б ты это сделал, я никогда не простила бы этого тебе.
Марко не отвечал. Он медленно поднял глаза, думая, что она, вероятно, глядит куда-нибудь в сторону. Но ее глаза как раз встретились с его, она вздрогнула и сделала невольное движение, как будто желая отодвинуться от него. Его лицо вспыхнуло румянцем, быстро, впрочем, потухшим. Через минуту она по-прежнему неподвижно сидела около костра и глядела на огонь.
Вдруг она встала, быстро подошла к краю плато, на котором стояла избушка, и остановилась здесь, вперив глаза вдаль, за горы.
Тем временем Марко занялся приведением в порядок вещей хозяина избушки, ставя их на то самое место, откуда он их взял. Потом он принялся мешать огонь и выбрасывать из костра тлевшие головешки.
Хуанита через плечо наблюдала за ним с каким-то загадочным упорством. Под ее длинными ресницами блестела улыбка — улыбка торжества и нежности.
XXVIIIБархатные перчатки
Дальнейший путь они совершили без всяких приключений. Прежняя жажда приключений, приводившая их в эти горы, когда они были еще детьми, казалось, появилась опять, и они чувствовали себя товарищами. Хуанита была рассеяна и карабкалась по горам без обычной своей ловкости. В одном месте она сделала неправильное движение, отчего сорвался и полетел вниз по склону огромный камень.
— Будь осторожней, — почти резко сказал Марко. — Ты не думаешь совсем о том, что делаешь.
Хуанита выслушала замечание с необычной для нее кротостью и стала осторожнее при подъеме на крутую гору, где снег уже подтаял от утреннего солнца. Мало-помалу они добрались до высшей точки долины — овальной груды камней и снега, из которого, казалось, не было никакого выхода. В самом низу, у подножия склона, пройти который, казалось, было вовсе нетрудно, лежал труп какого-то человека.
— Это какой-то карлист, — объяснил Марко. — Несколько дней тому назад мы слышали, что они хотели отыскать себе другую дорогу в Торре-Гарду. Эта долина — настоящая ловушка. Дорога в Торре-Гарду вовсе не здесь, а весь этот склон покрыт льдом. Смотри, около него лежит нож. Это он хотел высечь во льду ступени. Нам надо идти в эту сторону.
И он поскорее повел Хуаниту прочь.
В девять часов они прошли последний откос и остановились как раз над Toppe-Гардой. Перед ними была долина реки Волка, вся залитая солнцем. Дорога лежала в долине, словно желтая лента на широкой груди матери-природы.
Через полчаса они достигли сосновой рощицы, откуда уже было слышно, как на террасе лаял Перро. Скоро собака бросилась им навстречу, а за нею показался и Саррион, который, по-видимому, нисколько не удивился возвращению Хуаниты.
— Тебе безопаснее было бы остаться в Памплоне, — сказал он, бросив на нее острый взгляд.
— Я и здесь в полной безопасности, — отвечала Хуанита, в свою очередь взглянув на него.
Саррион стал расспрашивать сына, как его плечо и не слишком ли он устал. Вместо Марко отвечала Хуанита, давая гораздо более обстоятельные ответы.
— Вот что значит хороший уход, — промолвил Саррион, беря Хуаниту под руку.
— Тут дело не в уходе, а в его крепком здоровье, — отвечала она, бросая пристальный взгляд на Марко.
Тот, впрочем, этого не заметил и по-прежнему продолжал смотреть вперед.
— Дядя Рамон, — обратилась Хуанита к Сарриону, когда час спустя они сидели вдвоем на террасе, — дядя Рамон, приходилось вам когда-нибудь играть в пелоту?
— Каждый баск должен уметь играть в пелоту.
Хуанита кивнула головой и погрузилась в задумчивое молчание: казалось, она что-то обдумывала про себя. По временам относительно Сарриона и самого Марко она принимала какой-то покровительственный тон, как будто бы ей было известно многое такое, что было скрыто от них, и для нее открывался доступ в такие сферы жизни, которые были закрыты для них.
— Вообразите себе, — заговорила она наконец, — относительно этой игры следующее: что в этой игре вместо мяча приходится перебрасывать женщину. Разве для нее не естественно полюбопытствовать, что из этого выйдет дальше? Можно даже спросить, не имеет ли она даже права знать это?
— Совершенно верно, — согласился с нею Саррион, быстро сообразивший, что Хуанита ищет решительного объяснения. В такие моменты женщины говорят всегда решительнее и откровеннее.
Он закурил сигару и легким жестом отбросил далеко от себя спичку, как бы желая этим показать, что он готов ее выслушать.
— Почему Эвазио Мон хотел, чтобы я стала монахиней? — спросила Хуанита в упор.
— Потому, что у тебя три миллиона песет.
— Если б я стала монахиней, то церковь присвоила бы эти деньги себе?
— Иезуиты, а не церковь. Это не одно и то же, хотя люди и не всегда отдают себе отчет в этом. Присвоить твои деньги хотели иезуиты. Им хотелось ввергнуть Испанию в новую междоусобную войну, которая была бы горше всех, уже пережитых нашей страной. У нашей церкви есть, конечно, враги: Бисмарк, англичане. Но у нее нет более ожесточенных врагов, чем иезуиты, ибо они преследуют свои собственные цели.
— А как относитесь к ним вы и Марко?
— Разумеется, мы против них, — сказал Саррион, пожимая плечами.
— А я, стало быть, изображаю собою мячик, которым вы перебрасываетесь?
Саррион взглянул на нее сбоку. Вот момент, которого всегда боялся Марко!
Саррион тщетно ломал себе голову над вопросом, почему она завела этот разговор с ним, а не с Марко. Хуанита сидела молча, не спуская глаз с отдаленных гор. Саррион украдкой взглянул на нее и заметил, что на ее губах играет слабая улыбка сожаления, как будто она знала что-то такое, чего он не знал. Он собрался с духом и сказал:
— Да… пока мы не выиграем партию.
— А вы выиграете?
Саррион опять посмотрел на нее. «Почему она не говорит прямо?» — спрашивал он сам себя.
— Во всяком случае, сеньор Мон не знает, когда он будет разбит, — сказала Хуанита.
Воцарилось молчание. Где-то вдали затрещали выстрелы: в горах, очевидно, завязалась схватка.
— Говорят, что он очутился в долине, как в ловушке, — снова заговорила Хуанита.
— По всей вероятности.
— Стало быть, он явится опять в Торре-Гарде?
— Может быть. Храбрости ему не занимать.
— Если он вернется сюда, я хочу поговорить с ним.
Уж не хотела ли она сама объявить Мону, что он разбит? Недаром Эвазио утверждал, что решающий голос всегда принадлежит женщине.
— Во всяком случае, — заговорила Хуанита, мысли которой, по-видимому, опять направились на игру, — во всяком случае вы играете очень смелую игру.
— Вот почему мы и выиграли ее.
— А вы не замечаете, чем вы рисковали?
— Чем же?
Хуанита повернулась и гневно взглянула ему прямо в лицо.
— О, вы об этом, очевидно, не догадываетесь. Вероятно, не догадывается и Марко! Ведь вы могли погубить жизнь нескольких человек!
— Но ведь мог погубить их и Эвазио Мон, — резко отвечал Саррион.
Хуанита отскочила назад, как фехтовальщик, получивший удар.
Саррион откинулся на спинку кресла и бросил потухшую сигару. Он сразился с Хуанитой на той почве, которую выбрала она сама и ответил ей на вопрос, который она не могла задать ему из гордости.
Как и предвидел Саррион, Эвазио Мон вернулся в Торре-Гарду. Было уже темно, когда он явился. Неизвестно, знал ли он о том, что Марко нет в его комнате. Он вообще о нем не спрашивал. Слуга провел его прямо на террасу, где сидели Хуанита и кузина Пелигрос. Саррион был у себя в кабинете и вышел на террасу после, когда Мон уже прошел мимо его окна.