В этом-то небольшом городке, расположенном на коричневой равнине Каталонии, между Средиземным морем и громоздящимися Пиренеями, находится величайшая святыня Испании. Тысячи богомольцев стекаются сюда каждый год со всех концов земли. Если кто-нибудь захочет знать историю этого места, ему расскажут легенду, если он спросит о событиях, то услышит о чудесах. Если хорошенько заплатить, то вам покажут небольшую деревянную статую. Монастырь тоже имел свою историю: когда-то его занимали французы, сжегшие его дотла. Во всем остальном его история походит на историю Испании с ее метаниями во все стороны в тщетной надежде удовлетворить требованиям более просвещенного понимания религии и в то же время задержать неизбежный прогресс человеческой мысли.
В то время, к которому относится наш рассказ, в огромных монастырских зданиях жили только монахи, которые занимались преподаванием музыки и приемом богомольцев. За монастырскими воротами был довольно хороший ресторан, в котором могли столоваться приезжие. Обширные монастырские дома были приспособлены для помещения бедных и богатых, и там всегда можно было найти комнату с чистым постельным бельем, кровать и умывальник. Монахи держали небольшую лавочку, где можно было купить свечей, спичек и даже мыла, спрос на которое был, впрочем, очень невелик.
Эвазио Мон прибыл в Монсеррату вечером, добравшись сюда из маленького городка Монистроля в открытом экипаже. Был обеденный час и в неподвижном вечернем воздухе стояли кулинарные ароматы. Мон сразу направился в контору монастырской гостиницы, где получил простыню, наволочку, полотенце, свечку и ключ от своей комнаты, которая находилась в длинном корпусе здания Santa Maria de Jesu. Он отлично знал дорогу среди этих священных мест и обменялся дружеским кивком с дежурным по монастырю послушником.
Потом он поспешил через двор за ворота, чтобы присоединиться к богомольцам побогаче, которые сидели за столом в ресторане. При его появлении четверо из них подняли глаза от своих приборов и поклонились ему, после чего опять принялись за свою рыбу. Испания страна молчания, и там всегда рискованно вступать в разговор с незнакомым человеком, ибо нет такого предмета, из-за которого ее различные национальности не могли бы затеять ссору. Француз, например, везде остается французом и всякий политический спор всегда можно прекратить, упомянув об отечестве, за которое легитимист и республиканец всегда готовы умереть. Но испанец может оказаться арагонцем, андалузцем или валенсьянцем, а испанский патриотизм — цветок местной культуры и разного цвета.
Поэтому здесь люди, собираясь в каком-нибудь общественном месте, обыкновенно хранят молчание. За общим столом все сидят также молча, если только не окажется среди присутствующих какой-нибудь андалузец, который в Испании играет такую же роль, как гасконец во Франции: он вечно говорит и смеется, преисполнен чувства собственного достоинства, которое, однако, всегда готов принести в жертву на алтарь общественности.
За монастырским столом не оказалось андалузца, который мог бы с одной стороны служить соединительным звеном между людьми, уже знакомыми, а с другой — перезнакомить между собой тех, кто еще не был знаком. Таким образом, пяти лицам, сидевшим за столом, пришлось обедать в молчании, приличествующем их социальному положению. То были, очевидно, гидальго, настроенные, по всей вероятности, весьма набожно. Для проницательного наблюдателя, получившего космополитическое воспитание, в роде, положим, какого-нибудь атташе, всегда не трудно отличить в смешанном обществе национальность каждого. Однако на этих обедах между всеми обедающими было какое-то едва уловимое сходство, которое делало эту задачу довольно трудной. Это сходство крылось не только в одежде. Оно сказывалось в том, что все они тщательно старались, чтобы никто не обращал на них внимания.
Сделав церемонный поклон, Эвазио Мон углубился в поданное ему меню. Потом, подняв глаза и узнав человека, сидевшего против него, он улыбнулся и быстро кивнул ему головой. Затем он встретился взглядом с другим сотрапезником, сильным, толстым человеком, тяжело дышавшим во время еды. Оба быстро отвели друг от друга свои глаза и стали смотреть на маленького сморщенного человека, который сидел, забившись в кресло, и почти ничего не ел. Его морщинистое лицо и согбенная фигура как бы говорили за то, что ему знакомы и такие заботы, которые обыкновенно удручают только министров и королей.
Взглянув рассеянно на Эвазио, он опять погрузился в свои мысли. Сама манера его крошить хлеб и действовать ножом показывала, что ум его работает, как мельница. Он как бы забыл все окружающее и всех своих собеседников. Однако внимательный наблюдатель мог бы подметить, что все эти набожные богомольцы из Италии, Франции, из далекой Польши и соседней Каталонии явились сюда именно ради него и что они подчинены ему все.
Нелегкая, очевидно, была задача начальствовать над таким человеком, как Эвазио Мон! Да и остальные четверо, несмотря на свои любезные улыбочки, казались тоже людьми неподатливыми.
Когда подали десерт и сотрапезники скорее по привычке, чем для лакомства, задумчиво принялись за жареный миндаль, маленький сморщенный человек с видом рассеянного хозяина обвел глазами сидевших за столом и промолвил по-французски:
— Уже восемь часов. Через полчаса монастырские ворота закрываются. Нам некогда будет обсудить наши дела за этим столом. Не отправиться ли нам в монастырь? За монастырской стеной, недалеко от фонтана, есть скамейка…
С этими словами он поднялся, причем оказалось, что он порядочного роста. Все посторонились и дали ему дорогу. Кто-то даже отворил ему дверь, словно принцу. Но он даже не заметил этой любезности.
Монастырь стоял на крутом обрыве, приткнувшись к скале, словно огромное орлиное гнездо. Здания его не претендуют на архитектурную красоту и представляют собою как бы ряд казарм, выстроенных вокруг четырехугольного двора. Центральным зданием являлась, конечно, церковь, стоявшая у самого дальнего края этого четырехугольника. Здесь находилась чудотворная икона, пережившая столько превратностей и перемен. Пролежав больше полутораста лет в одном из монастырских подвалов, она привлекла к себе внимание тем, что стала по ночам издавать свет. Затем для вящей убедительности от нее стал распространяться аромат. Когда икону хотели перенести наверх, это оказалось неугодным Богу, и ее оставили на прежнем месте.
Корпус Santa Maria de Jesu имел то преимущество, что он стоял на внешнем углу четырехугольника. Таким образом, зданий против него не было, а разверзалась пропасть в три тысячи футов глубиной. На дворе журчал небольшой фонтан, а низкая в этом месте стена представляла удобное сиденье для богомольцев, которые в вечерние часы обменивались здесь отрывочными разговорами.
К этой-то стене и направился маленький сморщенный человек. Усевшись на нее, он знаком пригласил садиться и других. Если б кто-нибудь всмотрелся в их движения, то он, пожалуй, сразу пришел бы к заключению, что это четыре богомольца из высших классов общества, недавно познакомившиеся за общей трапезой.
— Я приехал сюда издалека, — начал маленький человек, говоривший по-французски с итальянским акцентом. — Я уехал из Рима в то время, когда святая церковь требовала содействия даже самых скромных своих слуг. Надеюсь, что наш добрый Мон нам сообщит нечто важное и ценное.
Услышав этот замаскированный упрек, Мон улыбнулся.
— Я тоже приехал сюда из… Варшавы, — сказал дородный человек, тяжело переводя дыхание, как бы для того, чтобы наглядно представить длину своего пути. — Будем надеяться, что на этот раз мы встретимся с чем-нибудь осязательным.
Он говорил весело, как француз. То был поляк — этот француз европейского севера.
Мон закурил сигару и слегка махнул спичкой в направлении говорившего, как будто для того, чтобы дать ему понять, что он понял шутку.
— С чем-нибудь большим, чем простые обещания, — продолжал поляк. — Да, да, мой друг. Ведь вы еще не взяли Памплоны, да не слышно что-то, чтобы и этот Бильбоа попал в руки карлистов. Каждый раз, как мы собираемся вместе, вы просите денег. Нужно же дать что-нибудь и нам за наши деньги.
— Я и дам вам целое королевство, — спокойно отвечал Мон.
И он наклонил голову вперед, чтобы посмотреть на поляка через свои золотые очки.
— Не республику ли где-нибудь на северном полюсе, — сказал поляк и залился смехом. — Впрочем, поживем — увидим.
— Вам нужны опять деньги, не правда ли? — спросил маленький сморщенный человек, который, по-видимому, был их главою, хотя и говорил меньше всех.
— Да, — отвечал испанец.
— Ваша страна обошлась нам в этом году довольно дорого, — заметил маленький человек, поблескивая своими бесцветными глазами и устремив взор вниз, как человек, который занят вычислениями в уме. — Вы вовлекли Францию и Германию в войну. Вы заставили Францию удалить ее войска из Рима и дали Виктору-Эммануилу случай, которого он так долго ждал. Вы заставили нервничать всю Европу.
— Теперь наступил момент воспользоваться этой нервозностью, — сказал Мон.
— С вашим неуклюжим дон Карлосом?
— Важен не человек, а дело. Не забывайте, что мы невежественная нация. А только невежественные или полуобразованные люди могут приносить себя в жертву во имя какого-нибудь дела.
— Жаль, что вы не можете подкупить дона Карлоса на наши деньги, — вставил поляк.
— Он нам пригодится еще. Надо смотреть в будущее. Многие погибли, благодаря своим успехам, именно потому, что они явились неожиданно. Не забывайте, что для церкви вовсе не нужно, чтобы короли были людьми способными.
— Но что же нужно для Испании? — спросил маленький человек.
— Этого Испания сама не знает.
— А этот принц, которого вы просили быть королем? Разве это не спица в вашей колеснице?
— Эта спица скоро совсем отпадет. Все убеждены, что он не протянет и десяти лет. Но он может не протянуть и десяти месяцев.
— Однако вам приходится считаться с ним. Этот сын Виктора-Эммануила умен и способен, и никогда нельзя сказать, что возникнет в этой голове.