Время от времени процессия останавливалась и пела песнопения. Высоко над их головами им отвечал торжественно орган.
Архиепископ, впереди которого несли под шелковым балдахином Св. Дары, был облачен в шелковое красное одеяние, шлейф которого несли два мальчика. На руках у него были красные перчатки.
Когда приближались Св. Дары, народ становился на колени; потом поднимался, потом опять опускался, когда приближался архиепископ. Эти человеческие волны то вздымались, то опускались. Все пристально смотрели на тех, кто представлял собою символ католической религии. Архиепископ, проходя, призывал на народ благословение Божие.
Впереди него шел церковный прислужник в длинном и дурно расчесанном парике из льна, надетом криво и на бок. Он очищал дорогу своим жезлом и ударял им людей, которые не успевали дать архиепископу дорогу.
За ними шел хор, равнодушный ко всему, с холодными и жесткими, плохо выбритыми, как у инквизиторов, лицами.
Все время наверху гудел большой колокол. Казалось, вся атмосфера была насыщена его звуками.
Возле большой паперти по обеим сторонам архиепископского пути стояли рядами семинаристы в черных длинных одеяниях с темно-синими или красными капюшонами, — все унылые молодые люди с увядшими лицами и нездоровым видом. Сзади них расположилась группа монахов в грубых шерстяных одеяниях коричневого цвета, с выбритыми головами, на которых оставлялся только венчик из волос. Они казались очень веселыми, смеялись и шутили между собою, пока проходила процессия.
Сзади них на коленях стояли воспитанницы монастырской школы. Вокруг них была целая толпа. Хуанита была на одном конце их ряда, сестра Тереза на другом. Хуанита не оглядывалась: она была еще молода и как-никак обряд представлялся ей интересным. Она оглянулась назад через плечо в тот самый момент, когда архиепископ как раз поравнялся с нею, и вдруг вздрогнула: как раз сзади нее стоял на коленях Марко. Сестра Тереза, опустив капюшон, смотрела прямо перед собой. Трудно было сказать, видела ли она Хуаниту и мужчину, который стоял на коленях почти на шлейфе ее платья и который был не кто иной, как ее брат, старый граф Саррион.
Процессия медленно двигалась вдоль собора, оставляя за собой давку и тесноту. Народ, впрочем, стал уже расходиться: было поздно, а многие приехали издалека.
Главные двери, редко приходившие в движение, распахнулись теперь настежь. Толпа двинулась в темный собор. Хуанита оказалась около самых дверей. Она посмотрела кругом, и сестра Тереза кивнула ей головой в знак того, что она может открыть шествие. В этот момент Марко очутился рядом с ней. Около него как бы случайно толпилось несколько человек в балахонах. Марко оглянулся назад и сделал в сторону отца едва заметное движение головой.
Вдруг Хуанита почувствовала, что кто-то толкнул ее сзади, и в то же время перед ней странным образом открылся совершенно свободный проход. Она бросилась было вперед, но, оглянувшись со ступеней паперти, увидела, что она оттерта от своих товарок по школе. Между нею и ими стояли какие-то люди. Она хотела было сойти вниз, но Марко уже схватил ее за руку.
— Иди за мной, — промолвил он, — мне нужно поговорить с тобой. Не беспокойся. Возле сестры Терезы — мой отец.
— Как смешно! — прошептала она. — Торопись.
Через минуту они уже бежали по узкой улочке, где на углу свешивался на кронштейне единственный фонарь, мигавший на сарагоском ветре.
Первой остановилась Хуанита.
— О, Марко, я забыла! — вскричала она. — Нам нельзя идти. Мы попадемся навстречу омнибусу, который всегда приезжает за нами к службам.
— Сегодня он не приедет, — отвечал Марко, — кучер уже здесь и хочет предупредить сестру Терезу, что одна из его лошадей охромела сегодня и омнибус не приедет.
— Для чего ты это сделал? — спросила Хуанита, поглядывая на него своими блестящими глазами из-под развевавшейся на ветру мантильи.
— Потому что мне нужно поговорить с тобой. Мы можем пойти прямо к школе. У нас все предусмотрено.
— И мы можем идти по улицам и заходить в магазины.
— Конечно. Надо только закутаться хорошенько в мантилью.
— Марко, у меня нет денег. Одолжи мне.
— Изволь. Что ты хочешь купить?
— О, шоколада. Сколько у тебя денег?
И при тусклом свете уличного фонаря она протянула руку.
— Я куплю тебе шоколада сколько хочешь, — сказал Марко.
— Это очень мило с твоей стороны. Я рада видеть опять твое серьезное лицо. Я сижу без денег. Не понимаю, где застряли до сего времени мои карманные деньги.
Она весело засмеялась, но, обернувшись к нему, вдруг переменила тон.
— Я так несчастна, Марко. Мне не с кем поговорить. Ведь папа умер. Знаешь?
— Знаю, — отвечал он.
— Три дня тому назад, — продолжала она, — я думала, что я умру. А потом мне стало лучше. И боюсь, что не от молитвы, Марко. Конечно, я никогда не видала его. Другое дело, если бы это случилось с моим дорогим дядей Рамоном или с тобой.
— Благодарю, — промолвил Марко.
— Но я только получала от него письма и такие политичные. Я побранила Леона за то, что он такая тряпка и ничего не делает, чтобы разузнать, кто убил папу, и, в свою очередь, поразить убийцу. Мне так досадно, что я не мужчина. Вот лавка, Марко, а вот и шоколад на листах белой бумаги. Купим целый лист. Я заплачу при следующей получке.
Они вошли в лавку, и Марко закупил столько шоколаду, сколько только можно было спрятать под мантильей.
— Я принесу тебе еще больше, — сказал Марко, — если только ты скажешь, как мне к тебе пробраться.
Она уверила его, что это вовсе не так трудно, и посвятила его в тайну, известную очень немногим: в монастырской стене было отверстие, достаточно широкое, чтобы просунуть в него руку. Дыра эта находилась за прудом в глубине сада возле старинных, никогда не отворявшихся ворот.
— Во вторник, между семью и восемью часами жди меня, — сказала она, — я подойду к отверстию и просуну в него руку. Но как же узнать, что там будешь ты?
— Я поцелую тебе руку, — отвечал Марко.
— Хорошо, — медленно промолвила она, — вот забавная штука!
Они уже подошли к воротам монастырской школы и остановились за толстыми деревьями, выжидая, пока не подойдет вся школа. Вскоре послышалось обычное жужжание приближавшихся питомиц школы, похожее на шум ручья вокруг подводных камней.
Хуанита незаметно присоединилась к подругам. Сестра Тереза, глядевшая по-прежнему лишь впереди себя, казалось, не замечала ничего.
XСвидание
В монастырской школе на Торрерском холме посетителей принимали по вторникам. Льгота этого дня простиралась и на вечер, когда воспитанницам разрешалось гулять целый час по саду и беседовать между собой. Не нужно забывать, что в монастырях всякие разговоры считаются послаблением плоти и разрешаются лишь в известное время.
— Эти прогулки весьма полезны, — заметила однажды настоятельница Эвазио Мону, который состоял одним из светских директоров школы. — Легче следить, с кем у кого завязывается дружба.
Но мать-настоятельница, подобно многим чересчур хитрым особам, сильно ошибалась. Дружба между школьными подругами — это трость, колеблемая ветром, и из всего посева дадут ростки два-три зерна, да и то где-нибудь на укромной почве.
Однажды Хуанита гуляла с одной из подруг по саду, с нетерпением дожидаясь, когда на колокольне церкви св. Фернанда пробьет семь часов. Хуанита уже посвятила свою подругу в тайну шоколада, который должен явиться через отверстие в стене.
Сад при школе был довольно большой и тянулся вниз по склону холма. В нем было много фруктовых деревьев и кипарисов. В самом дальнем конце его, где находилось отверстие в стене, росла небольшая ореховая рощица, в которой неумолчно пели соловьи.
— Теперь уже около семи, пойдем потихоньку вот к тем деревьям, — сказала Хуанита.
Обе оглядывались с любопытством. В саду были только две монахини, важно прогуливавшиеся рядом и время от времени любовно поглядывавшие на своих веселых питомиц. Хуаните и ее подруге, как старшим, были предоставлены некоторые привилегии, и они могли гулять отдельно. К тому же у них не было наследников, а это обстоятельство заставляет относиться к людям иначе даже в монастыре, двери которого, казалось, должны запираться для всяких житейских дел.
Хуанита поручила своей подруге стоять на страже, а сама быстро побежала между деревьями. Отыскав отверстие, она засучила рукав и просунула в него руку. Эта рука, шаловливо перебирая пальцами, выставилась из цветов и зелени как раз около серьезного лица Марко. Он исполнил то, о чем они условились. С веселым смехом Хуанита быстро отдернула руку.
— Марко, — сказала она, — свертки не должны быть велики, иначе они не пройдут в отверстие.
— Я нарочно велел сделать их маленькими.
Но она, казалось, уже забыла о шоколаде: ее рука не появлялась.
— Я хочу поглядеть через это отверстие, — послышался ее голос, — я вижу что-то черное. А, теперь понимаю. Это твоя лошадь. Ты ведь верхом. Это арабская лошадь? Пожалуйста, подведи ее поближе к стене, чтобы я могла ее погладить.
И ее рука опять выставилась из цветов и гладила воздух.
— Желала бы я знать, узнает ли она мою руку? О, Марко, неужели никто не возьмет меня отсюда? Я терпеть не могу этого места. К тому же я и боюсь. Мне отчего-то страшно, Марко, и я сама не знаю, отчего. Все было хорошо, пока папа был жив. Я чувствовала, что в один прекрасный день он приедет и возьмет меня к себе, и все это пройдет.
— Что «все это»? — спросил Марко из-за стены.
— О, я не знаю. Это какой-то гнет, какая-то тайна, которую я не могу определить. Я не трусиха, ты это знаешь, но временами мне делается страшно, и я чувствую себя одинокой на свете. Есть еще, конечно, Леон. Но ведь ты знаешь, что он такое.
— Да, знаю.
— Как ты думаешь, Марко, можно ли остаться в миру и спастись.
— Конечно.
— А как об этом думает дядя Рамон?
— Так же.
— Какие хлопоты с этой душой! По крайней мере, с моей. Мне не позволяют говорить ни о чем другом.