Вот так в обители оказался Миша — худой и долговязый, с потухшими глазами и нездоровой бледностью. Он с ужасом оглядывал далёкий от цивилизации монастырь, и в глазах его таилась недетская тоска: здесь не было любимого компьютера.
Игумен Савватий внимательно выслушал родителей, посмотрел на тоскующего Мишу и разрешил оставить мальчишку в обители на время командировки. Школа находилась в десяти километрах, и туда уже возили двух школьников, детей иерея, жившего рядом с монастырём.
Первые два дня Миша пребывал в шоковом состоянии. На вопросы отвечал коротко и угрюмо и, видимо, вынашивал мечту о побеге. Постепенно стал оживать. А потом подружился с послушником Петром. Петя был в монастыре самым младшим, пару лет назад он окончил школу. И теперь роль наставника юношества грела ему душу. Он великодушно покровительствовал Мише, а иногда увлекался и сам резвился как мальчишка наравне с подопечным. А инок, отец Валериан, за послушание присматривал за обоими.
После уроков в поселковой школе Миша нёс послушание на конюшне и полюбил монастырскую лошадку Ягодку. Похоже, Ягодка стала первым домашним животным, которое оказалось рядом с Мишей. Ухаживал он за лошадью, к удивлению братии, с нежностью. И так они полюбились друг другу, что через пару недель Миша и Пётр по очереди лихо объезжали монастырь верхом на Ягодке, правда, под бдительным присмотром отца Валериана.
Незаметно в обитель пришла зима. А зима здесь была самой настоящей — не такой, как зима в городе. Здесь, в глуши, на Митейной горе, не было неоновых реклам и блестящих витрин, не было городской суеты и растаявшего грязного снега под ногами.
Может, поэтому звёзды в синих зимних сумерках здесь светили необычно ярко, белые тропы поражали чистотой, а тёмная зорька года освещалась только светом окон братских келий. Морозы и ветры, снега и метели стучали в двери иноков, и тогда огонь в печах трещал спокойно и ласково, соперничая с непогодой.
После послушания Миша с Петром завели обычай на санках с гор кататься. Петя, правда, смущался поначалу: такой взрослый — и санки... А увидит кто из братии... Насмешек не оберёшься. Но никто из братии и не думал смеяться над ними, и постепенно Пётр увлёкся. Накатаются они, значит, на санках и по звону колокольчика, все в снегу, румяные, весёлые, голодные, — в трапезную.
А там хоть и пост Рождественский, но всё вкусно. Монастырская пища всегда вкусна, даже если это постные щи или пироги на воде. Готовит братия с молитвой — вот и вкусно. Румяные шанежки картофельные или нежный пирог с капустой. Уха монастырская и рыба прямо из печки по воскресным дням — дух от них такой ароматный! А потом кисель клюквенный или брусничный или чай с травами душистый, к нему сухарики с изюмом...
Старшая братия ела понемногу, схиархимандрит Захария пару ложек щей съест да кусочек пирога отщипнёт. Даже отец Валериан, высоченный, широкоплечий, ел немного. Ну, они давно в монастыре... А Петру и Мише духовник благословил есть досыта. Они и старались!
На Рождество, по традиции, братия вертеп сделала. Прямо у храма посреди зимнего сугроба — ледяная пещера, освещённая фонариками, в ней деревянные ясли, в яслях настоящее сено, тряпичная лошадка с осликом и, самое главное, — Пресвятая Богородица с Младенцем Христом на полотне.
Особенно хорошо было смотреть на эту пещеру вечером, когда вокруг темно и огромные звёзды ярко переливались в небе. Тогда очаг в вертепе светил особенно ласково, фонарики притягивали взгляд и разгоняли окружающую тьму.
Ещё ёлку отец Валериан из леса привёз, пушистая такая ёлочка. Миша с Петром шары и сосульки принесли из кладовки, дождик блестящий. Шары яркие, звонкие — прямо хрустальные. Никогда бы раньше не поверил Миша, что можно ёлку с радостью украшать: это для малышей занятие... А теперь украшал и слушал, как гудит и потрескивает печь в тёплой, уютной трапезной. С кухни доносились чудесные, вкусные запахи, за окнами, покрытыми ледяным узором, стояли белоснежные деревья в инее. Тихо кружились снежинки.
Вечером отец Савватий Мишу с Петей в келью позвал. Это были самые желанные минуты. В келье у батюшки пахнет так чудесно — ладаном афонским, иконы кругом, книги. А уж как отец Савватий начнёт рассказывать про Афон, про горные тропы, про монастыри афонские...
Когда вышли из игуменской кельи, на монастырь уже спускалась синяя ночь. В небе переливались огромные звёзды. Горел огонёк в пещере Рождественского вертепа, и свет его Святых Обитателей освещал дорожку к кельям.
Остановились на минуту у снежной пещеры. Постояли. И Миша вдруг почувствовал необычную полноту жизни, такую, которую невозможно передать словами. Он и не смог. Когда Пётр спросил:
— Миш, ты чего примолк-то?
Только и смог тихо сказать:
— Знаешь, Петя... А хорошо всё-таки жить на свете!
Испугался, что не поймёт друг, засмеётся, спугнёт настроение. Но Петя понял и серьёзно ответил:
— Да, брат Миша, хорошо... «Я вижу, слышу, счастлив — всё во мне...» Это Бунин, брат...
Приближалось Рождество. Ждали морозов, и после трапезы вся младшая братия возила на санях и на салазках дрова из дровяника в кельи и в трапезную, чтобы на Рождество встретить праздник и отдохнуть, не заботясь о дровах. Все в валенках, телогрейках, ушанках. Работали споро.
Возвращаясь с санками, полными дров, Пётр и Миша застыли, не доходя до кельи: навстречу им торопились Мишины родители. Выглядели они озабоченными. Прошли мимо ребят, лишь головой кивнули, поздоровались, значит.
Миша недоумевал: родители на него не обратили никакого внимания. А те подошли к дровянику, обошли всех трудящихся иноков и поспешили обратно. Вернулись к застывшим на месте Мише и Петру и остановились рядом. Мама жалобно спросила: — Отцы иноки, вы нашего Мишеньку не видели? Мишеньку, сыночка нашего?
А папа подтверждающее закивал головой. Миша с Петей переглянулись в изумлении, а мама ещё жалобнее запричитала:
— Да что же это такое?! Отцы дорогие! Не видели ли вы сыночка нашего, Мишу?
И тут наконец к Мише вернулся дар речи. Он смущённо пробасил:
— Мам, ты чего? Это я... Миша...
Пётр внимательно посмотрел на друга: фуфайка, валенки и ушанка до бровей. Но не одежда сделала его неузнаваемым. Вместо бледного, с потухшими глазами мальчишки, приехавшего в монастырь несколько месяцев назад, рядом стоял румяный толстощёкий Миша с живыми и радостными глазами.
Вот такая Рождественская история.
«Я и глаз не сомкнул»
На Рождество приехали в обитель гости. Гостиница переполнена, и одного из гостей, Володю, благословили переночевать в келье отца Валериана, которого он и приехал навестить. Поставили Володе раскладушку.
Перед сном отец Валериан предупредил гостя:
— Я иногда храплю во сне, ты меня толкни, если что.
На том и порешили. Настала ночь. Отец Валериан сразу звучно захрапел. Володя не успел ещё заснуть и уже не смог. Он посвистел, отец Валериан храпеть перестал. Сработало!!! — обрадовался Володя. Но минут через пятнадцать всё повторилось. И снова... и снова...
Утром Володя, не выспавшись, решил в шутку высказать своё недовольство:
— Кто-то всю ночь так храпел, что я не мог заснуть!
Сонный отец Валериан ему ответил:
— Я-то вообще глаз не сомкнул, кто-то всю ночь свистел!
Дрова для отца Феодора
Старый схимонах, отец Феодор, был невысоким, худым, но очень деловым. Несмотря на возраст, он в монастыре частенько задавал жару братии:
— Нету у нас порядку в монастыре! Разве так снег убирают!
Выхватывал лопату из рук какого-нибудь инока и начинал по-своему убирать, качественно! Отца Феодора все знали, но и любили: он ведь не со зла. Однажды молодой иеромонах Симеон решил тайно оказать помощь старичку.
У отца Феодора почти опустела поленница, а за дровами приходилось ходить далеко. Зная щепетильность схимника во всём, отец Симеон ночью на санках тайком привез самые легкие дрова, одно полешко к одному. Наполнив доверху поленницу, с чувством радости от проделанной работы, отправился в свою келью.
Утром всех оглушил крик отца Феодора. Выглянув из келий, братия стали свидетелями следующей картины: вся поленница валялась на улице, из коридора вылетали оставшиеся красиво подобранные дрова.
— Это кто ж такие дрова принес! Всё загородил! А старик — убирай! Что за умник! Это же не берёза, а сплошь осина! Не дрова, а непонятно что! Нету порядку в монастыре! — пригвоздил отец Феодор.
Если вы подумали, что отец Симеон обиделся, то слушайте продолжение истории: на следующее утро братия была разбужена громким криком старого схимника:
— Ну, вот, берёзовые — это то, что нужно! Наконец-то сообразили! Додумались наконец своей пустой головой! Нет бы сразу всё правильно сделать! Учишь эту молодёжь порядку, учишь — а всё без толку! Нету у нас порядку в монастыре!
Братия качали головами, и только игумен Савватий и схиархимандрит отец Захария улыбались про себя. Они-то хорошо помнили монашеское правило: «Кто нас корит, тот нам дарит. А кто хвалит, тот у нас крадет».
А ещё они знали, что отец Феодор, накричавшись, закроет дверь в келью, а там сразу успокоится, как будто и не принимал на себя вид разгневанного. Успокоится, тихо встанет на свои старые больные колени и будет долго молиться за своего благодетеля и всю монастырскую братию.
И кому это такую красоту приготовили?
Как-то под Рождество отец Феодор сильно занемог. Почти девяносто лет, вся жизнь в трудах! Братия расстроились, но монахи память смертную всегда хранить стараются, и для отца Феодора заказали гроб и крест.
Иеромонах отец Симеон взял Святые Дары и отправился причащать тяжелобольного. Отец Феодор лежал на постели без движения, глаза закатились — все свидетельствовало о приближении таинства смерти. Отец Симеон пособоровал и причастил умирающего капелькой Крови.
На следующий день во время рождественского праздничного обеда дверь в трапезную с грохотом распахнулась.