— Очень. Я тебе уже говорил…
Он взял ее на колени и снова почувствовал себя совершенно счастливым.
— Я тебе уже говорил, что люблю тебя всю, в целом и в частностях.
— Тогда давай поговорим об этих самых частностях, — сказала Хлоя, прижимаясь к Колену и ласкаясь, как маленькая змейка.
— Простите меня, месье, не желаете ли вы остановиться именно здесь? — нарочито вежливо спросил Николя.
Автомобиль затормозил у гостиницы, находившейся прямо у обочины шоссе. Шоссе было прекрасное, гладкое; на его поверхности переливались солнечные лучи; по обеим сторонам росли безукоризненной формы деревья; зеленела трава; паслись в своих загончиках коровы; ползали по заборам прожорливые червяки; возвышались живые изгороди; яблони склонялись под тяжестью яблок; пестрели кучки сухих листьев; местами пейзаж оживляли небольшие сугробы; в парке перед гостиницей росли пальмы, мимоза, северные сосны, и по одной из тропинок взъерошенный рыжий мальчик волок за собой двух овец и пьяную собаку. С одной стороны от шоссе дул ветер, с другой — царило затишье. Таким образом, каждый мог выбрать, что ему по душе. Каждое второе дерево отбрасывало тень, а из многочисленных канав только одна была заселена лягушками.
— Здесь и остановимся, — сказал Колен. — Место неплохое, а до юга мы все равно сегодня не доберемся.
Николя открыл дверцу и вышел из машины. На нем был элегантный костюм шофера из свиной кожи и такая же фуражка. Он отошел в сторону и взглянул на автомобиль, из которого как раз выходили Колен и Хлоя.
— Машина невероятно замызганная, — констатировал он. — Столько грязи налипло.
— Ничего, в гостинице ее вымоют, — сказала Хлоя.
— Пойди узнай, есть ли у них свободные номера и как там кормят, — обратился Колен к Николя.
— Будет сделано, месье, — сказал Николя, поднося руку к фуражке и отвратительно кривляясь.
Он толкнул калитку из полированного дуба, вздрогнул, обнаружив, что ручка обита бархатом, и его шаги заскрипели по гравию. Преодолев две ступеньки, Николя открыл стеклянную дверь и исчез в глубине здания.
Ставни были опущены, и ни малейший шум не проникал наружу. Солнце согревало упавшие яблоки, из которых вырастали маленькие благоухающие яблони, которые, в свою очередь, мгновенно покрывались миниатюрными плодами. Эта рекурсивная операция продолжалась до бесконечности, но на третьем витке виден был только зеленовато-розовый мох, по которому катились крошечные яблочки размером с булавочную головку.
Множество мелких жужжащих насекомых роилось в солнечном свете. Увеселения, которым они предавались, были совершенно непонятны простым смертным: так некоторые осы преспокойно вращались вокруг собственной оси. С ветреной стороны шоссе доносился шелест злаков и легкий хруст порхающих листьев. Жесткокрылые жуки пытались лететь против ветра, прихлюпывая, как пароход, который плывет против течения, шлепая по воде всеми своими плицами и отчаянно чертыхаясь.
Колен и Хлоя, сидя рядом, молча грелись на солнце, и сердца их синхронно бились в ритме буги-вуги.
Стеклянная дверь открылась, и появился Николя. Его костюм был в беспорядке, фуражка сползла на ухо.
— Тебя что, выставили за дверь? — спросил Колен.
— Никак нет, месье, — ответил Николя. — Они готовы принять вас и вашу супругу, а также привести автомобиль в надлежащий вид.
— Что с тобой стряслось? — спросила Хлоя.
— Уф!.. — сказал Николя. — Хозяина на месте не оказалось, пришлось договариваться с его дочерью.
— Приведи себя в порядок, — потребовал Колен. — Посмотри, на кого ты похож.
— Прошу меня извинить, месье, я счел, что ради двух номеров стоило пойти на жертвы.
— Оденься по-человечески, — потребовал Колен. — И постарайся изъясняться нормальным языком. Хватит играть у меня на нервах.
Хлоя нагнулась, чтобы поиграться со снегом. Его мягкие пушистые хлопья не таяли на ладони.
— Смотри, какая прелесть! — воскликнула Хлоя.
Под снегом показались примулы, васильки и маки.
— Да, красиво, — согласился Колен. — Только не надо брать снег в руки. Ты простудишься.
— Нет, не простужусь, — начала было Хлоя и вдруг сильно закашлялась. Казалось, что кто-то скрипучими ножницами разрезает шелковую ткань.
— Моя маленькая, — сказал Колен, прижимая ее к себе, — когда ты так кашляешь, у меня сердце разрывается.
Хлоя выпустила снежинки из рук, и они медленно, как тополиный пух, полетели вниз, переливаясь на солнце.
— Не нравится мне этот снег, — заметил Николя. — Прошу простить меня, месье, за подобную вольность, — поспешно добавил он.
Колен снял башмак и запустил им в физиономию Николя, который в это момент как раз нагнулся, чтобы вытереть пятнышко на брюках. Услышав над своей головой звон разбитого стекла, Николя стремительно выпрямился.
— Месье, — укоризненно произнес он, — позволю себе заметить, что вы разбили окно своей спальни.
— Ничего, — сказал Колен, — заодно проветримся. Надеюсь, это отучит тебя кривляться.
И, поддерживаемый Хлоей, он запрыгал на одной ножке по направлению к двери. На месте разбитого стекла постепенно вырастало новое, и дверная рама уже покрылась тоненькой пленочкой, которая переливалась всеми цветами радуги.
— Как спалось? — спросил Колен.
— Неплохо, а тебе? — ответил Николя, который на этот раз облачился в штатское.
Хлоя зевнула и взяла графин с каперсовым сиропом.
— Это дурацкое окно мешало мне спать, — сказала она.
— Разве оно не затянулось? — удивился Николя.
— Не до конца, — сказала Хлоя. — Родничок еще открыт, и через него как раз и сквозит. Просыпаюсь и чувствую, что у меня вся грудь в снегу…
— Ужасно, — признал Николя. — Я им устрою. Кстати, мы ведь сегодня утром все равно уезжаем.
— Сегодня днем, — уточнил Колен.
— Пойду надену костюм шофера, — сказал Николя.
— Николя, ты опять начинаешь?
— Я случайно, — сказал Николя. Он залпом выпил свой сироп и проглотил бутерброды. — Сейчас посмотрим, что из себя представляет местная кухня, — важно проговорил он, подравнивая карманной дрелью узел своего галстука.
Николя вышел из комнаты, и шаги его затихли, возможно, в направлении кухни.
— Что мы будем делать, моя маленькая? — спросил Колен.
— Целоваться, — сказала Хлоя.
— Разумеется. А потом?
— А потом… я стесняюсь.
— Да, обязательно. Я имел в виду после этого.
— А потом уже пора будет обедать, — сказала Хлоя. — Обними меня. Мне холодно. Этот ужасный снег…
В комнату золотыми волнами вплывало солнце.
— Здесь так тепло, — сказал Колен.
— Да, но мне все равно холодно, — возразила Хлоя, прижимаясь к нему. — А потом я напишу письмо Ализе…
Улица была буквально наводнена поклонниками Партра, которые пытались прорваться в зал, где Жан-Соль должен был читать лекцию.
Они проявляли незаурядную находчивость в своих попытках надуть санитарный кордон, призванный проверять подлинность пригласительных билетов, поскольку в обращение были пущены десятки тысяч фальшивок.
Некоторые хитрецы прибывали на место в катафалках, но догадливые жандармы протыкали гробы стальными пиками, превращая, таким образом, хитрецов в мертвецов и навеки пригвождая их к гробовой доске. От этой операции незаслуженно пострадало немало истинных покойников, последний путь которых пролегал мимо лекционного зала и которым теперь предстояло явиться на страшный суд в дырявом саване. Иные с превеликим трудом садились в Бурже на специальный самолет и прыгали с парашютом. Пожарные направляли на них свои брандспойты, сбивали их прямо над сценой и топили там, как котят. Были и те, кто пытался проникнуть в зал из канализационных труб, но как только голова такого смельчака показывалась над люком, он тут же получал по суставам кованым сапогом, а остальное было уже делом крыс. Однако ничто не могло остановить уцелевших поклонников Жан-Соля. Они всеми силами пытались проникнуть в помещение. Гул голосов вздымался до небес, и эхо витало меж облаками.
И только избранные, только посвященные, только особы приближенные к лектору спокойно проходили сквозь кордон, предъявляя свои пригласительные билеты, которые, кстати сказать, не имели ни малейшего сходства с фальшивыми, и направлялись в зал по узкому проходу, оборудованному вдоль стены, где через каждые полметра стояли вооруженные до зубов тайные агенты, замаскированные под огнетушители. Но и законных гостей оказалось так много, что зал был уже полон, а приглашенные все прибывали.
Шик прибыл сюда еще накануне. Ему удалось за бешеные деньги подкупить швейцара и занять его место, предварительно перебив бедняге рессорой левую ногу, чтобы замена была оправданной. Когда речь шла о Партре, Шик не экономил. Вместе с ним прибытия лектора ждали Ализа и Исида. Они тоже провели в этом здании всю ночь, боясь пропустить столь важное событие. Шик был просто неотразим в темно-зеленой форме швейцара. С тех пор как Колен подарил ему двадцать пять тысяч трублон, к своей основной работе он относился весьма пренебрежительно.
Публика в зале выглядела колоритно. Среди мужчин преобладали дерганые лохматые очкарики с замусоленной сигаретой в зубах и арахисовой отрыжкой, а женский пол был представлен чахлыми барышнями с жалкими косичками, обмотанными вокруг черепа, и в канадках, надетых на голое тело и сильно протертых в области бюста.
В большом, наполовину застекленном холле с грубо намалеванными фресками, изображавшими безнадежно уродливых дам, уныло толпились опоздавшие. Их жизненное пространство было сильно ограничено. Стоя в глубине холла на одной ножке, они неуклюже размахивали свободной нижней конечностью, пытаясь распихать напирающих соседей. В парадной ложе, окруженная свитой, восседала герцогиня де Будуар. Истерзанная толпа взирала на нее с нескрываемой ненавистью. Привилегированное положение герцогини особенно нервировало многочисленных философов, скромно примостившихся на складных стульчиках.