ер, цветы, бонбоньерку? Не являться же с пустыми руками.
Макс вышел на улицу и заглянул в винный магазин. В глаза бросилась огромная бутылка шампанского, магнум[54]. Тут же подскочил продавец и начал расхваливать напиток. Высший сорт, лучшее, что можно найти! Цена тоже оказалась не низкая. «Вот и хорошо, — подумал Макс, — а то пришел бы как нищий. Нельзя же людей объедать».
«И чего я так нервничаю? Не пойду больше к святому человеку, и баста! Все равно его жена меня в зятья не хочет…» — Макс опять повеселел.
В последнее время настроение у него менялось по десять раз на дню, он то грустил, то радовался. Вдруг он вспомнил слова святого человека, что нервы — это то же самое, что злое начало…
Э, подумаешь! А что, он в медицине разбирается? Только и умеет над Талмудом раскачиваться с утра до вечера… Нервы это, а не злое начало. Все доктора так говорят, в Буэнос-Айресе, в Лондоне, в Париже, в Берлине. Один врач даже показал Максу рисунок: голое человеческое тело, оплетенное нервами. Этот врач сказал, что только в ухе тысячи нервов. «Больше не полезу в эту праведную семейку, — проворчал Макс. — Такой Циреле нужен кто-нибудь ей под стать».
Стрелка часов приближалась к пяти. Макс взял дрожки. В Варшаве он только на них и ездил, трамваем пока что ни разу не воспользовался. Прохожие смотрели, как он, разнаряженный, сидит, держа в руках обернутую розовой бумагой бутылку шампанского. Макс велел извозчику ехать по Цеплой и пообещал хорошие чаевые за то, что придется сделать крюк. Проехали по Крулевской, по Гжибовской и оттуда — на Цеплую.
Макс поднялся по ступеням и постучал в дверь. Еще на лестнице он учуял запах тефтелей. Тут же раздались шаги, и перед Максом предстала невысокая, темноволосая женщина. «А она ничего!» — подумал он, мгновенно разглядев ее белое лицо, большие, черные глаза и нос с горбинкой. Женщина приветливо улыбнулась и весело затараторила:
— Это что он такое приволок? Мамочки мои, ничего себе бутылочка! Что это, шампанское? Ну вы даете! Да что ж мы на пороге стоим? Проходите, будьте как дома…
Она привела Макса в комнату, где стоял уже накрытый стол. На жердочке сидел попугай. На стенах — картины: полуобнаженные женщины и пейзажи. Был здесь и роскошный диван, обитый бордовым бархатом. Квартира напомнила Максу «лучший» бордель, а хозяйка изрядно смахивала на «мамочку».
— Шмиль скоро придет, — сказала Райзл. — Давайте сюда шляпу! Так, а с шампанским что делать?
— Хорошо бы в ведерко со льдом поставить.
— Верно, лед у меня есть. Сто лет шампанского не пила!
— Сколько же вам лет — двести? — Макс сразу взял правильный тон.
— Иногда кажется, что только вчера на свет родилась, а иногда — что уже тысячу лет небо копчу, — ответила Райзл.
Максу нравился ее голос. Такая легкая хрипотца бывает у людей, которые умеют получать от жизни удовольствия, никогда не устают и не пресыщаются.
«Вот это по мне, — подумал он. — Тут я и правда как дома».
Райзл взяла его шляпу и заглянула внутрь.
— Панама?
— Высшего сорта.
— Высший сорт — это я люблю. Шмиль рассказывал про вас, я даже пожалела, что тем вечером не пошла в ресторан. Между прочим, у меня сестра в Буэнос-Айресе!
— А где, на какой улице?
— Юнин или Хунин, не помню, как правильно произносится.
— Знаю эту улицу, — сказал Макс, а про себя подумал: «И чем твоя сестра занимается, тоже знаю».
Райзл пристально смотрела на Макса, а он — на нее. Полновата, но жирной не назовешь. Кожа — необыкновенно белая, гладкая, во взгляде больших, блестящих глаз — опыт, вожделение и ни капли стыда. «С такой дамочкой можно сразу говорить без обиняков», — подумал Макс. Черные волосы зачесаны назад, руки обнажены, на шее ни единой морщинки. Чувственный рот будто создан для поцелуев, верхняя губа чуть приподнята, зубы — ослепительно-белые. И черное, полупрозрачное платье.
— Вот и лето наступило, — нарушил Макс затянувшееся молчание.
— Так пора уже. Зима очень холодная была, но здесь, слава богу, в любой мороз тепло. Может, лимонаду? Я сама его делаю, щепотку сажи добавляю для вкуса. Попробуете?
— Дождусь Шмиля.
— Что-то он запаздывает. С ним всякое бывает, может, ревировый задержал, а то и сам комиссар. Люди за ним толпой бегают, помощи просят, а он никому не отказывает. Шмиль Сметана — один такой. Вот только со здоровьем у него неважно, врачи велят в Мариенбад ехать.
— Что с ним?
— Ожирение сердца. Десять пудов поднять может, а вскарабкается по лестнице на второй этаж и уже задыхается.
— Так ведь он уже не молод.
— Мужчина всю жизнь молод. Правда, смотря с кем он.
Макс чуть не сказал вслух: «А ты та еще затычка!» Ему вдруг захотелось подойти и обнять ее, но вместо этого он откинулся на спинку дивана и спросил:
— И как ваша сестра там поживает?
Райзл опустилась перед ним на краешек стула.
— Неплохо. Сейчас некогда рассказывать. Служанка борщ варит, надо приглядывать, как бы не выкипел. Как говорится, доверяй, но проверяй. А вы, я слышала, там дома продаете?
— Дома и землю. Город растет. Где пять лет назад было поле или пастбище, теперь улицы. У нас в семье несчастье случилось, мой сын…
— Да, я знаю.
— Откуда?
— Сестра написала. Вчера письмо пришло.
— Она меня знает?
— Да. Мадам Шаевская, может, слыхали? Там она себя называет «сеньора Шаевски».
— Нет, не слыхал.
— А вот она про вас наслышана. Писала, что вы в Варшаву собираетесь и что мне стоит с вами познакомиться. Мир тесен.
— Гм, странно.
— Приходит Шмиль, рассказывает про вас, а на другой день получаю письмо — и тоже про вас. Ну, думаю, раз такое дело, надо на этого человека посмотреть.
— А что можно увидеть с одного взгляда? Ничего.
— Я все вижу.
— И что же, например?
— А это я вам потом скажу, при следующей встрече. Мы с вами еще успеем наговориться. Кто попался мне в руки, тот уже не уйдет. — Райзл подмигнула и поднялась. — Пойду-ка посмотрю, что там кухарка с моим борщом натворила!
«Вот так так, — подумал Макс. — Интересная дамочка, с изюминкой». Он уже не знал, чего больше хочет: тефтелей и борща, запах которого долетал в комнату, или хозяйку. Только что он отказался от лимонада, но теперь ему ужасно захотелось пить.
Макс встал и посмотрел в окно. Во дворе дети играют в догонялки, в палант[55] и в чижа. Девочка двумя палками, связанными веревкой, ловко подкидывает резиновый мячик.
С тех пор как Макс уехал из Варшавы, она превратилась для него чуть ли не в сновидение. Но вот он вернулся, а тут все живет, все дышит.
Он услышал, что Райзл открывает дверь. В коридоре раздались шаги. Пришел Шмиль Сметана.
После обеда Шмиль сказал, что ему необходимо прилечь, он слишком рано встал, слишком плотно поел и слишком много выпил. Райзл отвела его в спальню. Не раздеваясь, он вытянулся на кровати и тут же захрапел.
Райзл и Макс остались в комнате, которая, видимо, служила и гостиной, и столовой. Прислуга убрала посуду. Райзл налила себе полную рюмку ликера и понемножку смаковала. Она примостилась на стуле, а Макс развалился на диване. Уже темнело. Девушка спросила, не зажечь ли газовый светильник, но Райзл ответила, что не нужно. Солнце садилось где-то за Волей, бросая пурпурные пятна на стены и на лицо Райзл.
Она рассказывала о сестре. В такую даль уехала, даже дальше, чем Америка. Единственная сестра, но лучше быть в хороших отношениях на расстоянии, чем жить поблизости и враждовать.
Вскоре Райзл заговорила без обиняков. Ее сестра Фейгеле, или, если угодно, Фаня Шаевская, держит салон, куда мужчины приходят немного отдохнуть. Девушки стареют, увядают. Некоторые замуж выходят. А то, бывает, какая-нибудь заболеет и — ничего не поделаешь — умрет. Бывает, что и спиваются. Мужчины как дети, им все время новые игрушки подавай, новых кукол. У Райзл много знакомых, есть очень красивые девушки. Здесь, в Варшаве, им на мужчин не везет: одни женатые, другие бедные или скупые. Тут красоткам ничего не светит, но если увезти их за границу, приодеть, то из них очень даже мог бы выйти толк. Главное, все делать по уму. Сестра уже не раз писала Райзл, но тут без мужчины никак, а Шмиль в таком деле не помощник. С комиссаром он умеет разговаривать, а с красивой девушкой — нет.
— Здесь до сих пор слухи ходят, что девушек прямо на улице хватают, — говорила Райзл. — Чушь какая! Не те времена. Они, может, сами были бы рады, чтобы их похитили, охота же мир посмотреть, а как, если денег нет? Приличное место попробуй найди, а замуж выйти — об этом и речи быть не может.
— Почему?
— Любому портняжке приданое подавай. Какой-нибудь приказчик с Геншей сам двенадцать рублей в неделю еле наскребает, а хочет, чтобы его озолотили.
Стало уже совсем темно. Лицо Райзл тонуло в тени, только огромные черные глаза горели во мраке.
— Была бы я мужчиной, я бы мир перевернула.
— И что бы вы сделали?
— Много чего. Мужчина может пойти куда хочет, говорить что хочет, добиваться той, на которую глаз положил. Мы с вами на пару целое состояние сколотили бы.
— Шмиль мало денег вам дает?
— Люди — существа жадные…
Райзл говорила то прямо, то намеками. Она может находить женщин, а Максу останется только их уговорить. Дальше дело за сеньорой Шаевски. С прибылью задержек не будет, рынок огромный. На красивых женщин везде спрос: в Аргентине, в Бразилии, всюду, куда мужья ездят без жен. Разумеется, к каждой девушке нужен особый подход. Одной лучше сразу все карты раскрыть, другая мечтает, чтобы ей голову вскружили. Надо притвориться, что влюблен в нее. Настоящий мужчина понимает, когда поцеловать, а когда дать оплеуху. Если девица оказалась в чужой стране без паспорта, без гроша и языка не знает, то будет как миленькая делать все, что прикажут. Полиция подмазана. Главное — перевезти через границу и посадить на пароход, а остальное — ерунда.