[81] Кто покидает Тору на один день, того она покидает на два дня. Что у нас есть, кроме Торы? Ничего, и мы без нее никто. Если, даст бог, станешь моим зятем, тебе придется стать евреем.
— Ребе, я сделаю все, что вы скажете… Даже если велите в огонь прыгнуть…
— Боже упаси! Еврей должен отдать свою жизнь, только если его принуждают к идолопоклонству, кровопролитию или кровосмешению. Тора — это Закон жизни. В Талмуде сказано: «Будет жить ими, а не умирать из-за них»[82]. Жизнь дана, чтобы выполнять заповеди, и Тора — ее источник.
— Да, ребе.
— Папа, хватит проповедовать! — воскликнула Циреле. — Он и так еврей, а не гой!
Раввин строго посмотрел на дочь:
— И об этом нельзя забывать.
В субботу после чолнта Макс попрощался с семьей раввина и отправился на Цеплую. Там у него в три часа было назначено свидание с девушкой, с которой его познакомила Райзл Затычка, — с Башей. Циреле намекала, что могла бы на часок-другой сбежать из дому, но Макс сказал, что ему надо повидаться с родственником.
Когда Макс вышел от раввина, было уже пятнадцать минут третьего. Улица пахла чолнтом, кугелем и луком, но, может, это только казалось. Почтенные отцы и матери семейства прилегли вздремнуть после обеда, но молодежь, парни в короткой одежде и девушки, наряженные по последней моде, вышли прогуляться. Чем-то похоже на ташлих[83] в Рашкове. На парнях — костюмы с иголочки, крахмальные воротнички и пестрые галстуки, ботинки начищены до блеска. Несмотря на субботу, у многих в руках легкие тросточки.
Но Макса, разумеется, куда больше интересовали женщины. Сейчас в моде такие узкие платья, что идти можно только мелкими шажочками. Было довольно жарко, но некоторые модницы набрасывали на плечи меховые боа. Шляпы украшены точеными деревянными ягодами: вишенками, сливами, виноградом, а то и страусиными перьями. Многие девушки подбивали платья ватой, чтобы увеличить зад и грудь.
Все лавки закрыты, но Макс помнил, что на улице издавна были чайные, которые не закрывались по субботам. В кондитерской можно взять в долг сладостей, в пивной — пива. А едва уйдешь с Крохмальной, Гнойной или какой другой улицы, где снуют шпионы братства хранителей субботы — «казаки Господни», так и вовсе можно делать все, что душе угодно. Одни парочки идут в еврейский театр, другие — в «Иллюзион», где показывают живые картины, а некоторые даже в Саксонский сад.
До трех было еще немало времени, и Макс шел не спеша, смотрел по сторонам, сравнивая варшавян с иностранцами. Здесь носили и котелки, и соломенные панамы. Иногда попадался длинноволосый юноша в широкополой фетровой шляпе, наброшенной на плечи пелерине и с шарфом вместо галстука. Макс знал, что так одеваются социалисты, интеллигенты, которые читают книги, ходят на концерты и лекции, устраивают дискуссии, как переделать мир. Среди парочек Макс сразу узнавал альфонсов с проститутками. Эти одевались гораздо пестрее, чем все остальные. Обвешанные фальшивыми драгоценностями, они громко хохотали, лущили орехи и благоухали дешевой парфюмерией. На порогах сидели женщины, кормили грудью младенцев и рассказывали друг дружке о врачах, акушерах и рыночных распродажах.
На углу Цеплой и Крохмальной находилась казарма Волынского полка. Левее, на Цеплой, где Макс договорился встретиться с Башей, другая казарма — жандармская. У будки стоял караульный. На просторном дворе унтер-офицер муштровал солдат. Дети останавливались поглазеть, но караульный гнал их прочь. Макс увидел, как солдаты учатся колоть штыком. Они разбегались, держа винтовку наперевес, и выпускали чучелу соломенные кишки…
Уже десять минут четвертого, а Баши все нет. Забыла или передумала? А может, заблудилась? Макс озирался по сторонам. Он дошел до такого состояния, что уже просто не мог оставаться в одиночестве. Чем заняться в этот длинный, летний субботний день? Куда можно пойти одному? По субботам даже еврейские газеты не выходят. А пятничный номер Макс уже прочитал от начала до конца, и анекдоты, и роман, хотя не знал, с чего там все началось, кто все эти люди и как они впутались в такую историю. Там было про какую-то даму в вуали, про жестокого барона и девушку-сироту, которая приехала из провинции в большой город искать пропавшего жениха. Действие происходило в Петербурге.
Макса всегда удивляло, откуда писатели все это берут. То ли о своей жизни пишут, то ли на выдумки такие мастера. Он совсем недавно начал читать местную газету, но роман уже его затянул. Макс с нетерпением ждал следующего номера, чтобы узнать, кто такая эта Ольга и зачем она всегда скрывает лицо под вуалью, почему прячет свою красоту. Обычно ждать приходилось до завтра, но после пятницы придется терпеть до понедельника…
«Видать, насвистела мне эта судомойка», — подумал Макс. И что теперь делать? Пойти в гостиницу и попытаться вздремнуть? Или в кинематограф, или взять дрожки и одному в Лазенки поехать? На часах уже двадцать пять минут четвертого.
«Еще пять минут! — решил Макс. — Больше получаса и графиню Потоцкую ждать не стоит, а уж какую-то кухарку с Крохмальной, хабалку местечковую…»
Мысленно обругав Башу, Макс начал фантазировать: он становится польским генерал-губернатором и приказывает посадить ее в Павяк, в «Сербию», как там называется женское отделение, или в Цитадель. А может, лучше сразу ее повесить? Чтоб знала, дура хасидская, что Макс Барабандер — не из тех, кого можно водить за нос.
«К Циреле, что ли, вернуться? Вдруг на балкон выйдет, помашу ей, чтобы спустилась».
Макс покачал головой: однако плохо дело. Все от Буэнос-Айреса до Варшавы находят своих суженых, а у него баб целая толпа, и при этом он одинок. Как же так? Проклятие какое-то или, как говорит Школьников, гипнотизм. Это Рашель на него порчу навела. Телеграммы ему шлет. Наверно, она и Баше телеграмму отправила, чтобы та не приходила на свидание.
Вдруг Макс увидел Башу. В желтом платье и шляпе с цветами, она шла к нему по Крохмальной, испуганно озираясь по сторонам. За версту видно, провинциалка в городе. Макс бросился к ней навстречу:
— Башеле!
Она прижала руки к груди.
— Вы здесь! Я думала, вы ушли давно.
— Что это ты так припозднилась?
Девушка показала, что ей надо отдышаться.
— Никогда раньше по субботам за чаем не посылали, старик говорит, нельзя пить, потому как воду в субботу кипятят, что ли, не знаю. А тут что-то на него нашло, чаю захотел. Ну, а мне-то что делать? Пошла к Шмилю Малеху. Есть тут такой, у него чай строго кошерный. Прихожу, а там целая толпа. Пока мне горячей воды налили, пока на стол подала, оделась, уже пятнадцать минут четвертого. Бежала, ногу подвернула, хорошо хоть, не сломала. Я ж к высоким каблукам непривычная. Вы, наверно, уже бог знает что подумали. Меня чуть удар не хватил. Слава богу, вы не ушли. Вы только не серчайте, я ж все делать должна, что прикажут, а то выгонят за порог, еще и не заплатят, чего доброго…
— Ладно, ладно, ничего. Ты, главное, меня слушай, тогда настоящей дамой станешь. Не век же тебе у старого болвана в прислугах ходить.
— А старуха как привяжется: куда собралась да почему нарядилась? Сама целую гору тряпок на себя вешает, а ко мне цепляется, что я лицо умываю…
— Завидует, что ты красивая, а она страшная.
— Думаете? Она толстая как бочка. На лето в Фаленицу[84] ездит, по тридцать фунтов там набирает. А этим летом в Цехоцинек[85] собираются, но только через три недели.
— А ты дома останешься?
— Конечно. Разве ж они меня с собой возьмут?
— Буду к тебе приходить.
Баша немного помолчала.
— Давайте по Гжибовской пойдем. Крохмальная — как местечко, сразу сплетни начнутся.
— Мы дрожки возьмем.
— В субботу? Нет.
— Если хочешь в Аргентину, не будь такой праведницей.
— Ну, здесь же не Аргентина…
Макс понимал, что, как ни странно, он вынужден потакать этой девушке. Ведь если она вдруг уйдет, ему придется весь день провести в одиночестве.
С тех пор как он уехал из дому, постоянно приходится что-нибудь придумывать. В Лондоне, Париже, Берлине он шел в еврейский квартал, обедал в еврейских ресторанах, чтобы с кем-нибудь завязать беседу. Если не удавалось познакомиться с женщиной, то хоть мужскую компанию найти, чтобы поговорить по душам. Все-таки лучше, чем целый день промолчать. Здесь, в Варшаве, он пустился на такие авантюры, что один бог знает, куда они его заведут. Но даже здесь он все еще один. Никому не нужный, как пятое колесо в телеге.
Они двинулись по Гжибовской, а из Гжибова вышли на Крулевскую.
— И куда мы идем? — спросила Баша.
— Ты перекусить не хочешь?
— Перекусить? После чолнта?
— Можно просто кофе выпить.
— Кофе? В субботу? Я же мясное ела…
«И откуда ты такая вылезла? — подумал Макс. — В Аргентину хочешь, а сама боишься молочное есть после мясного. Знала бы, какие у Райзл задумки на твой счет. Эх ты, дурочка несчастная…»
— Тогда пойдем ко мне, — сказал он вслух. — Посидим, поболтаем.
— А где вы живете?
— В гостинице «Бристоль».
Баша задумалась.
— А меня туда пустят?
— Ты же со мной, в гости ко мне идешь.
— И что мы там делать будем?
— Поговорим, как добрые друзья.
— Ну, пойдемте, — неуверенно согласилась Баша.
Макс и сам не знал, зачем ведет ее в гостиницу. Ему не нравились рыжие, а эта еще и конопатая. Но идти куда-нибудь в сад или в театр тоже не хотелось. Он взял Башу под руку, и она прижалась к нему.
Так по Крулевской они дошли до гостиницы. У входа Баша, кажется, немного испугалась, слегка споткнулась о порог. Они поднялись в номер. Девушка осмотрелась, покачала головой.
— Я первый раз в жизни в гостинице.