— Входите.
Она сразу провела Макса в комнату: выложенный плиткой пол, кровать, диван, письменный стол, умывальник, застекленная балконная дверь. Макс вышел на балкон и окинул взглядом улицу: колбасная лавка, продуктовый магазин, парикмахерская, ресторанчик. Тротуары кишат прохожими. Одни евреи! По каменному мосту тянутся дрожки, платформы, даже грузовые автомобили. Парни перекрикиваются, девушки смеются.
— Палестина, — негромко сказал Макс.
Ему очень захотелось тут остаться. Улица немного напоминала еврейскую часть проспекта Коррьентес в Буэнос-Айресе. Но здесь носили свою, еврейскую, одежду и звучал только один язык — идиш.
«Почему бы и правда здесь не поселиться? Буду целыми днями тут сидеть, с балкона смотреть. Но одному — это не дело. Надо найти с кем. Циреле? С ней покончено. Баша? Она в жены не годится. Райзл? Не в этом районе. Здесь приличные люди живут, не уголовщина, а честные хозяева. Торгуют, ищут, где заработать, дочерей замуж выдают».
Окна в доме напротив распахнуты, видны спальни и кухни. Хозяйки или служанки хлопочут у кафельных печей. Девушки напевают шлягеры из еврейского театра. В одной квартире играет граммофон.
Макс стоял и смотрел. Сколько лет он не мог вылезти из болота. Каждый раз, когда получалось немного приподняться, что-то опять толкало его вниз.
— Как вам комната? — спросила госпожа Порисовер.
— Отлично. Просто замечательно.
— Где вы сейчас живете?
— В гостинице «Бристоль».
— Ого, в «Бристоле»! Но в гостинице — это не то что дома. Пойдемте, остальные комнаты покажу.
Она показала Максу гостиную, столовую, спальню с двумя кроватями и кухню. На всех дверных косяках мезузы в деревянных футлярах. Обжитый, уютный еврейский дом.
Вдруг откуда-то появилась девушка: высокая грудь, черные глаза, нос с горбинкой. На ней было узкое, длинное платье с разрезом по последней моде. Мать, похоже, смутилась, что дочь так нескромно одета.
— А это Ружка, моя младшая. Недавно гимназию окончила. Древнееврейский знает.
— Мама, опять ты начинаешь?
— А что я такого сказала? Ее учеба нам целое состояние стоила, но мы считаем, образование — это необходимо. Деньги приходят и уходят, а то, что в голове, это на всю жизнь. Может, слышали про гимназию «Хавацелет»?
— Да, что-то знакомое.
— У нас еще две дочки. Одна замужем, этой зимой выдали. Свадьба тоже в копеечку влетела, но, слава богу, нашли ей приличного мужа. Бухгалтер, и Тору знает. А вторая в магазине на Медовой служит. Их мы тоже выучили, но на эту, как говорится, все силы положили. Даст Бог, и для нее хороший жених найдется, а что еще родителям надо?
— Мама, человек только в дом войти успел, а ты его уже семейными историями пичкаешь.
— И что с того, что только войти успел? Он жить здесь будет, с нами. И ничего я такого не сказала. Все родители детям счастья желают. Разве не так?
— Конечно, так, — согласился Макс. — Как же иначе?
— Как вас зовут?
— Макс Барабандер.
— А у вас есть дети, пане Барабандер?
Макс задумался.
— Была жена, был сын, но Господь их к Себе забрал.
— Боже упаси! Несчастье какое! — Госпожа Порисовер всплеснула руками.
— Никого не осталось. Поэтому сюда и приехал. Надеялся, путешествие немного поможет в себя прийти.
— Откуда вы?
— Из Буэнос-Айреса.
— Издалека! Да, что поделаешь, на все воля Божья. Но, пока жив, нельзя отчаиваться. Вы еще молодой, может, еще будут у вас и жена, и дети…
— Слабое утешение.
— В Аргентине сейчас зима, верно? — сменила тему черноглазая Ружка.
— Да. Когда здесь лето, там зима.
— Она все знает, все книжки прочитала. Когда въехать хотите?
— Я сейчас вам за месяц заплачу, а въехать смогу, наверно, только послезавтра, не раньше.
— Что ж, как угодно. Только зачем жить в гостинице, когда тут комната ждет? Накладно выйдет.
— Вот десять рублей, возьмите.
Женщина просмотрела бумажку на свет.
— Вещей много у вас?
— Два чемодана.
— Привозите и сами переселяйтесь. Мы о вас как о родном заботиться будем…
Когда без пяти восемь Макс Барабандер подошел к гостинице, там уже стояла Тереза. Он узнал ее еще издали. Высокая, худенькая, в узком платье и шляпке с вуалью, она выглядела гораздо старше, чем в квартире на Длугой. Тереза нетерпеливо озиралась по сторонам. Макс заметил, что у нее очень длинная шея. Девушка напоминала экзотическую птицу из зоологического сада. Увидев Макса, Тереза вздрогнула.
Макс подошел и поцеловал ей руку в перчатке до локтя, слегка приподняв шляпу-панаму.
— Куда мы пойдем? — спросила девушка.
— Тут неподалеку есть кафе. Там и поужинаем.
— Я не голодна, но чашку кофе выпить можно. Понимаю, было бестактно с моей стороны вам звонить, но я оказалась в очень тяжелом положении. Как говорила моя мама, утопающий хватается за соломинку.
— Что случилось?
— Давайте в кафе поговорим. Может, удастся сесть за столик, чтобы нас больше никто не слышал. Меня вся Варшава знает, из-за сеансов, разумеется, и мою фотографию в газетах печатали. Но вообще-то не думаю, что меня кто-нибудь узнает. Как видите, у меня короткие волосы, и я надела шляпку с вуалью…
— Да, вы выглядите не так, как на сеансе. Старше. А вы хорошо говорите по-еврейски. Я думал, вы только польский знаете.
— Мой отец был хасид. Мы объявления даем в еврейские газеты, я каждый день «Гайнт» и «Момент» читаю. Но польские газеты, разумеется, тоже.
— Как же вы стали — как это называется? — медиумом?
— Я все вам расскажу. Только скажу сразу, что Бернард Школьников мне не брат.
— Это я и сам понял.
— Как?!
— Вы высокая, а он маленького роста и выглядит лет на тридцать старше вас. Он ваш любовник.
— Пойдемте. Говорите потише, нас услышат. Где это кафе?
— Вон оно, напротив.
— Ага, хорошо.
Они вошли. Во втором зале нашелся свободный столик у окна. Посетителей почти не было, только старый поляк с длинными, белыми как снег усами и багровым носом пропойцы. Он сидел в дальнем углу и читал газету через увеличительное стекло. Макс и Тереза сели.
Сразу же подошла официантка в лиловом платье и коротком передничке. Совсем молоденькая, лет восемнадцати, по-деревенски румяная и свежая.
«Сладкая, как яблочко, — подумал Макс. — Точно не отравишься».
Тереза посмотрела на него с укором, но в то же время и с пониманием. Покачала головой, будто говоря: «Эх, мужчины, мужчины…»
Она заказала чашку какао, а Макс — сдобный хлеб, селедку и яичницу. Когда официантка ушла, он сказал:
— Если на одном какао жить, сил не хватит с духами общаться.
— Не шутите так! Они здесь!
— Где?
— Повсюду.
— А вы вообще их когда-нибудь видели?
— Конечно, тысячу раз!
— И как они выглядят?
— Ой, мне бы не хотелось об этом говорить. Выглядят не как мертвые, а как живые. Но ведь мертвых вообще нет.
— А кто же тогда на кладбище лежит?
— Куски глины.
— Прошу вас, расскажите мне об этом. С тех пор как я потерял сына, день и ночь о таких вещах думаю.
— Об этом невозможно рассказать.
— Сын не знал польского, а на сеансе разговаривал со мной по-польски. Сказал, что видел деда и бабку. Где они встретились?
— Не знаю. Я просто слышу слова и повторяю. Иногда даже слов не слышу, но получаю впечатление. Духи не всегда говорят, они что-то тебе передают, и ты понимаешь.
— А почему они мне ничего не передают?
— Не знаю. Нужны врожденные способности. Как-то пошла я волосы постричь. Я длинные не люблю, неудобно. Сижу на стуле, парикмахерша стоит передо мной с ножницами. Вдруг слышим, кто-то по стулу стучит. Такой звук, как будто молотком по дереву, но изнутри. Это значит, кто-то ко мне обращается, не передает что-то, а, как бы сказать, внимание привлекает. Когда я куда-то хожу, обычно такого не случается, а тут стучит и стучит. Парикмахерша спрашивает: «Что это?» А я и не знаю, что ответить. Она так перепугалась, что даже ножницы уронила. Это не та парикмахерша была, у которой я всегда стригусь, моя в Швидер[95] уехала свежим воздухом подышать. Я попыталась сделать вид, что ничего не происходит, а стук все сильнее и сильнее. Женщина побелела как мел, говорит: «Не знаю, кто вы, но сделайте милость, уйдите, я боюсь». Я заплатить хотела, но она даже денег не взяла, выставила меня на улицу.
— А вы не можете сделать, чтобы кто-то по моему стулу постучал? Я вас на улицу не выгоню.
— Не могу. Это само происходит.
— И чего тот дух хотел? Который у парикмахерши по стулу колотил?
— Не знаю. Там он такой шум поднял, казалось, весь дом готов развалить. А когда я ушла, больше его не слышала. Они как живые люди: свои капризы, свои странности.
— Где они обитают, что делают целыми днями?
— Не знаю. Где-то обитают, что-то делают. Они передо мной не отчитываются. Как-то сижу дома, чулок штопаю. Вдруг вижу солдат — целую армию. Не такую, как в наше время, а как тысячи лет назад, в доспехах, с копьями, одни шагают, другие — на лошадях или на колесницах. До сих пор не знаю, кого я тогда увидела. Тысячи солдат движутся по дороге, с лошадьми, ослами, кажется, еще какие-то животные были. Минут сорок шли. Если спросите, кто это был, римляне, египтяне, греки, не смогу сказать. Но точно не евреи.
— Стало быть, по небу маршируют давно умершие солдаты?
— Не по небу. Я их здесь видела, на земле.
— И куда они шли, на маневры?
— Не знаю.
— Просто сон, только и всего.
— Может, и так. Поверите вы или нет, у меня не прибудет, не убудет.
— Простите, но ведь вы этим зарабатываете.
— Я не калека, могла бы себе на хлеб заработать. И не уродина, могла бы замуж выйти, чтобы муж меня содержал. Я никогда не хотела использовать свою силу с практической целью. Но я так и не сказала, зачем позвонила. Не для того же, чтобы похвастаться своими способностями. Мне необходимо отсюда уехать. — Тереза сменила тон. — Бернард сказал, вы в Аргентине богатый человек. Не могли бы вы мне помочь? Я имею в виду не деньгами, но помочь вырваться отсюда…