Франсуа встретился взглядом с Малитраном, который глазами показал ему на выход.
— …Эта миссия возложена на меня. Никаких дополнительных заявлений сделано не будет…
Рошан пошел через зал, а толпа разочарованных журналистов продолжала, несмотря ни на что, требовать ответов у представителя руководящего комитета. Но тот отказывался отвечать.
— Я надеюсь, что для блага спортивной ассоциации Вильгранда каждый, кто принимает близко к сердцу наши трудности, позволит нам спокойно поработать. Благодарю, господа, за внимание.
Едва Франсуа успел сделать несколько шагов по улице, как его окликнул Дюгон:
— Ты торопишься?
Тот, всегда настороже, заметил, наверное, взгляд Малитрана, а может быть, заподозрил что-то неладное.
— У тебя нет случайно для меня более подробных данных, чем сообщил этот болван, который мямлит невесть что?
Выйдя, в свою очередь, из зала, президент клуба, выбывший из игры, пытался отделаться от окруживших его упрямцев.
— Я ничего не могу добавить.
Франсуа постарался успокоить коллегу, приняв, возможно, более искренний вид.
— Если бы я знал что-то еще, то сообщил бы тебе. Ведь мы в одной лодке, не так ли?
Дюгон все с тем же подозрительным видом выдохнул.
— Да, возможно… — И добавил: — Тебя подвезти?
Рошан отказался.
— Спасибо… Я пройдусь пешком.
Он окунулся в темноту улицы. Минуту спустя его обогнал «пежо» Дюгона и на перекрестке свернул направо. Потом рядом с ним снова раздался шум мотора, и послышался голос Малитрана.
— Садитесь.
Франсуа сел на переднее сиденье «мерседеса», который сразу же тронулся с места. Когда они проезжали перекресток, он увидел у тротуара машину Дюгона с погашенными огнями. Но, возможно, это ему только показалось.
Светящаяся приборная доска слабо освещала угрюмое лицо бывшего президента. Франсуа ждал, что же тот решил ему сообщить. Малитран произнес наконец устало:
— Было голосование… Половина присутствовавших требовала, чтобы я немедленно уступил место Ла Мориньеру. Но другая половина потребовала разъяснений, прежде чем склонить чашу весов в ту или иную сторону. Все хотели подстраховаться.
Франсуа размышлял вслух.
— Все-таки странно, что человек, который до сих пор был известен лишь как любитель местных светских развлечений, превратился вдруг в Креза… и волшебника.
Лимузин углубился в лабиринт улочек старого города. Малитран усмехнулся.
— Именно это и непонятно. Ла Мориньер засыпал нас цифрами. Клуб получит огромную сумму — миллионы долларов, — которую гарантирует «Чейз Манхэттен бэнк». Но, когда его попросили назвать имя или имена меценатов, ответа так и не последовало. Он прикрылся тем, что дал, мол, обещание организатору этой операции сохранить полную конфиденциальность. Это позволило мне сманеврировать…
Уже более веселым тоном он продолжал:
— Я намекнул на возможность проверки со стороны финансовых органов, которые могут поинтересоваться происхождением этих средств, упавших с неба, а вместе с тем и налоговыми декларациями тех, кто согласился принять их с закрытыми глазами. И я добился решения, что никаких перевыборов не будет до тех пор, пока спаситель не явится ответить на вопросы руководящего комитета… Отсюда этот срок в десять дней. Ла Мориньер вынужден был согласиться. Поэтому он не так уж сиял.
— А какая позиция у мэрии?
— От них никого не было.
Они помолчали. Уличные фонари отбрасывали на мостовую пятна света. Все ставни на фасадах домов были закрыты. Там не было видно никаких признаков жизни. Весь Вильгранд молился на телевизионный экран, где проповедовал Мишель Дрюкер.[22] Франсуа заговорил первым.
— Доминик и я обязались молчать до сегодняшнего вечера. А теперь я считаю себя свободным и могу изложить сообщенные вами сведения.
Малитран ответил без колебаний:
— Когда вы сочтете необходимым. Делайте вашу работу… Где вас высадить?
Рошан указал на освещенную витрину. Ему хотелось увидеть реакцию Малитрана на ту новость, которую он собирался сообщить. «Мерседес» остановился. Франсуа вылез из машины и склонился к опущенному стеклу. Но так, чтобы не бросить тень на лицо водителя, которое оказалось освещенным, словно фотовспышкой.
— Виктор Пере покончил с собой в автомобиле… Паула Стайнер предпочла совершить самоубийство, выбросившись из окна своего дома. Я услышал об этом по радио.
Лицо Малитрана исказил ужас, свидетельствуя о его полной непричастности к случившемуся. Если бы он нес какую-то ответственность за эту цепь трагических смертей, то лишь гениальный актер мог бы так перевоплотиться.
— О, нет!
Хозяин Луветьера был, конечно, человеком решительным, но он явно не годился в корифеи сцены.
— Клянусь, Карло, они не оставили мне выбора… Малитрану удалось их запугать, доказывая, что они рискуют обжечься, если происхождение средств не будет выяснено.
Держа одной рукой трубку, Ла Мориньер вытирал вспотевший лоб шелковым платком.
На другом конце провода Авола осыпал его бранью.
— Вы или бездарь, или идиот, Жан-Батист. Не говорите мне, что вы не могли найти кого-нибудь, чтобы сунуть ему конверт с деньгами для его шлюх или благотворительных дел. Если у вас нет большинства, то вы должны его купить.
Претендент на пост президента клуба обливался потом. Он теперь не походил на того гордого петуха, которого изображал на кладбище и в конференц-зале стадиона.
— Я думал, что все у нас в кармане. Меня заверяли. Но, когда всплыла угроза появления нашей налоговой инквизиции, которой у вас в Италии, к счастью, нет, кое-кто из моих коллег перевернулся, как блин. Мне очень досадно… На эту тему спорить с Малитраном невозможно.
Импресарио сухо прокомментировал эту речь.
— Жаль, что мы поставили не на него: он намного хитрее, чем вы, старина…
Бывший страховой агент еще больше съежился в своем кресле, сидя перед окном, выходящим в парк с вековыми деревьями. Он почти шептал в трубку, чтобы его никто не услышал за дверью кабинета, вдоль стен которого протянулись полки с рядами старинных книг.
— Нельзя требовать невозможного. Ведь речь идет о том, чтобы вложить в клуб миллиарды! Этого не сделать одним махом!
— Выпутывайтесь, как знаете. В противном случае…
Хотя угроза не была уточнена, она, видимо, оказалась вполне весомой, ибо Лa Мориньер отчаянно возразил. Голос его дрожал. Он с беспокойством поглядывал на закрытую дверь.
— Согласен, Карло. Вы можете уничтожить меня. Но не забывайте, что тогда рухнет и вся ваша прекрасная комбинация.
На другом конце провода помолчали. И потом Авола произнес:
— Ждите новых указаний.
В окна своего номера в отеле «Ритц» импресарио видел Вандомскую площадь, романтическая подсветка которой напоминала картины Поля Дельво, где прекрасные создания, одетые в одни только жемчужные колье, общаются с господами в смокингах. Но Карло Авола, повесив трубку, был слишком поглощен своими мыслями, чтобы любоваться ночным очарованием одного из самых примечательных мест Парижа. Он налил себе стакан вина, не отводя глаз от телефона. Тревога Ла Мориньера, казалось, была заразительна, ибо Авола, в свою очередь, стал вытирать лоб платком.
— Porca miseria! Жалкая свинья!
Ему нужно было взять себя в руки, прежде чем связаться с «человеком чести», который ждал его звонка в темноте сицилийской ночи. Ибо он хорошо знал эту старую бестию. Вкрадчивый, участливый, дружески настроенный. И безжалостный к тем, кто оказался неудачливым. Сколько людей уходили от него ободренными, а потом их находили с выпотрошенным брюхом на углу соседней улицы…
— К чертовой матери!
Трудно было понять, адресовалась ли эта брань «крестному отцу» или собеседнику из Вильгранда. Однако, осушив залпом бокал шампанского, он решился набрать код Италии.
Устроившись в глубине пивного зала в «Эсперанс» и дожидаясь Доминик, Франсуа набрасывал заметки для журнала «Баллон д'ор». Он ограничивался лишь фактами, видимой частью айсберга. Его одолевало искушение показать поглубже подготовку к сомнительной сделке, о которой ему первому удалось узнать, и указать на роль некоторых персонажей, замешанных, возможно, в драматических событиях последних дней. Их нетрудно было бы связать друг с другом. Какой журналист, даже специализирующийся лишь на спортивной рубрике, не использовал бы этот шанс? Есть что-то опьяняющее в том, что ты способен показать широкой публике оборотную сторону медали. Возможность выставить на свет тайны, доступные лишь посвященным, создает впечатление, что ты можешь заглянуть в зазеркалье, описать действующих лиц такими, какие они есть, а не такими, какими хотят казаться. Отсюда, вероятно, проистекает тяга некоторых представителей масс-медиа к провокации, к обострению конфликтов. Они слишком торопятся объявить себя высшим судьей, призванным предавать всеобщему осуждению каждого, кто имел несчастье попасть под подозрение.
Но подобные приемы были чужды Рошану. Даже говоря о футболе, он никогда не позволял себе недоброжелательных замечаний, навсегда подрывающих репутацию людей. Хотя в данном случае он был вправе воспользоваться случаем.
Он довольствовался изложением фактов, касающихся финансового положения клуба, и описанием полемики между действующими лицами.
Эта сдержанность была связана и с тем, что, как он считал, половина темы принадлежит не ему.
Другие влюбленные дарят розы. Он решил разделить добытую информацию с Доминик Патти. Подобный способ сделать признание стоил многих других. Хотя его и трудно было бы расшифровать…
— Нам ну-жен гол-ол-ол!..
Франсуа прервал работу, услышав этот воинственный крик болельщиков Вильгранда, поднял голову и увидел Амеде Костарду, который, протянув руку, направился прямо к нему, не обращая внимания на приветствие собравшихся за другим столом любителей футбола.
— О, Франсуа… Надеюсь, ты не будешь хлестать наш клуб в своей статье?