И ещё кое в чём помогал Бетховен. Он был громкий, и с ним Бетти была спокойна, что, если пение вдруг вырвется из неё наружу, никто не услышит. Что Бетти часто напевает про себя, все знали и так – да и остальные Пендервики что-то напевали, даже Скай. Но это было совсем другое: как будто внутри у Бетти завелась какая-то фея, которая могла взять и запеть в любой распрекрасный момент – в присутствии кого угодно, вот просто потому, что ей так захотелось. Это началось только вчера вечером, и пока что Бетти удавалось кое-как держать ситуацию под контролем, но было ясно, что эту хулиганку придётся как-то укрощать.
А вот и четвёртая часть, и царапина: х-х-хь… х-х-хь… х-х-хь… х-х-хь… Бетти метнулась к проигрывателю – выключить. И в наступившей тишине сразу же услышала условный стук Бена.
– Входи, – крикнула она.
Вид у Бена был очень сердитый.
– Из-за своей музыки ты даже не слышишь, когда я стучу.
– Прости, – сказала она.
И тут это случилось – её фея опять попыталась запеть. Бетти быстро зажала рот ладонью, надеясь, что Бен не заметит.
Он заметил.
– Это что был за звук?
– Какой звук? – спросила Бетти. Точнее, это то, что она собиралась спросить, но получилось что-то вроде «Ай-ой ввук?», потому что рот у неё по-прежнему был зажат ладонью.
– Вот тот, который из тебя сейчас вылетел.
– Может, это у тебя заурчало в животе.
Бен уставился на неё с подозрением. У него не урчало в животе.
– Вот, опять!
– Ну, может, у меня в животе.
Бетти стала подталкивать его к двери, но Бен упирался.
– Если у тебя в животе урчит, почему ты тогда зажимаешь рот рукой?
Она убрала руку ото рта, но крепко стиснула зубы – на всякий случай. И снова попыталась выпроводить его из комнаты.
– Чего ты толкаешься? Скай просила тебе кое-что передать.
Фея исчезла, Бетти перестала выталкивать Бена.
– Что передать?
– Сейчас скажу. Только чур без слёз.
– Говори.
– Джеффри не приедет в эти выходные.
Бетти села на кровать: у-ух.
– Почему?
– Скай ему запретила, потому что он хочет быть её парнем, а она не хочет быть его девушкой.
Бетти в ужасе молчала. Они же всё это уже проходили. Несколько лет назад Джеффри решил, что они со Скай должны начать встречаться, а Скай сказала ему, что он дурак. Тогда он стал встречаться с девочкой из Бостона по имени Марго – вот та точно оказалась самой настоящей дурой, в голове одни тряпки да деньги, и Джеффри наконец это понял, и опомнился, и поклялся, что отныне его жизнь принадлежит музыке, вся без остатка. Он даже попросил мистера Пендервика написать ему это на латыни, как девиз. Musica anima mea est. Музыка – жизнь моя. Так зачем же он опять начинает всё сначала, опять про любовь? Он что, становится занудным нормальным тинейджером, как все?
– Катастрофа, – сказала она.
– Не плачь.
– Не плачь, не плачь… я не плачу. – Ну, может, всего полслезинки, от неожиданности.
– Но Скай сказала, что Джеффри может приехать на её день рождения и что он не исчезнет насовсем, как Томми, – сказал Бен. – Вот. Это всё, что я должен был тебе передать, а теперь я пошёл. И не надо меня толкать!
Бетти вытерла слёзы. Она и сама уже поняла: фея или не фея, но она не должна была выпихивать Бена из комнаты. Ей же не нравилось, когда её старшие сёстры вот так же её раньше выпроваживали.
– Прости, – сказала она.
Но Бен с высоко поднятой головой уже вышел из комнаты.
В конце улицы Гардем, но не в самом конце, где тупик, а посередине между тупиком и домом Пендервиков в сторону уходит тропинка в рай площадью примерно в полтора квадратных километра – Квиглин лес, царство деревьев, воды и камней, любимое убежище всех Пендервиков. Этой весной Бетти ещё не была в Квиглином лесу. Точнее, она не была там ни разу после смерти Пса. Но сейчас она направлялась именно туда: ей нужно было побыть одной и подумать.
Зима здесь держалась крепче, чем на улице Гардем. Под каждым крошечным клочком тени прятался клочок снега, вместе этих клочков было слишком много, все не растопчешь. Чтобы не замёрзнуть, Бетти перешла на бег – и так бежала и бежала, а тропинка виляла и виляла под деревьями, пока что голыми и безлиственными. Когда начался уклон, Бетти, не добежав чуть-чуть до невысокой крошащейся каменной стенки, свернула на узкую боковую тропку. Тропка вела к тому месту в Квиглином лесу, которое Бетти и Пёс облюбовали для себя когда-то очень давно. Бетти выбрала его за то, что тут росла старая ива, такая раскидистая и при этом лёгкая и грациозная, а Пёс – за ручей, журчавший под широкой ивовой кроной, где он мог носиться по отмели и одновременно присматривать за Бетти. Но, подбегая, Бетти увидела, что место уже занято: из ивовых ветвей на неё глядел полный негодования красный кардинал; ему не нравился человеческий детёныш, с громким топотом несущийся к его дому.
– Прости, – сказала ему Бетти. – Останься, пожалуйста, я только побуду немного и уйду.
Но кардинал, ярко-красный и непрощающий, вспорхнул с ветки и улетел. Отвергнутая, Бетти глядела сквозь голые ивовые прутья в нежно-голубое небо. Может, ей рано ещё сюда приходить. Может, надо было дождаться, когда тоска по Псу перестанет быть такой острой.
Она села под деревом и привалилась к стволу, радуясь знакомому ощущению под спиной. Подобрала с земли палку, бросила в ручей. Папа как-то сказал ей: «Пёс бы не хотел, чтобы ты долго горевала: он очень тебя любил, и твоя грусть его бы огорчила». – «Откуда ты знаешь?» – спросила Бетти, и папа сказал, что много лет назад ему объяснил это один человек, перед тем как умереть. «Человек – это моя мама?» – спросила Бетти, и папа ответил да.
Но ей это не помогало.
Интересно, как бы Пёс отнёсся к её неожиданно открывшемуся голосу? Он никогда не отличался особой музыкальностью – и, кажется, не видел разницы между Моцартом и Мотауном, как и между Бейонсе[31] и Бетховеном. Зато он был, как говорил Джеффри, «идеальная публика»: что бы Бетти ни играла – даже если она нарочно бухала по клавишам ни в склад ни в лад, – Пёс радостно махал хвостом. Она попыталась представить, что он сейчас здесь, с ней, весь уже мокрый после первых забегов в ручей, язык болтается сбоку, карие глаза светятся любовью.
– Как я могла дать тебе умереть. – Она сказала это ручью, деревьям, небу, кардиналу, улетевшему прочь, но ответа не было. Ответа никогда не было.
А она так хотела поскорее увидеть Джеффри, спеть ему. Ох, кажется, она опять сейчас заплачет. Хотя… хотя Пёс никогда не тратил время на жалость к себе. И она тоже не будет.
Бетти глянула в ручей – солнце из ручья глянуло на Бетти. Немного послушала нежное журчанье.
А может, у Скай с Джеффри и не катастрофа. Если Скай разрешила ему приехать через две недели к ней на день рождения, значит, надеется, что эти любовные глупости скоро из него выветрятся. А между днём рождения Скай и Беттиным – ещё целых восемь дней. Достаточно времени, чтобы с помощью Джеффри подготовиться к Большому Концерту.
– Просто придётся подольше подождать, – сказала она. – Я подожду.
А пока ждёт, она как раз успеет получше познакомиться с только что открывшимся в ней, благодаря миссис Грюнфельд, голосом. В конце концов, Musica anima mea est – это ведь и её девиз, девиз Бетти Пендервик.
Она встала, уверенно выпрямилась, занавешенная от всего мира длинными ивовыми прутьями. Что ей сказала вчера миссис Грюнфельд? Откройся для музыки. Ну что ж. Глубокий вдох. Ещё один.
И она запела.
Глава шестаяПИР
Спустя семь, девять, а может, десять песен – Бетти сбилась со счёта – она возвращалась по тропинке домой, счастливая и ошеломлённая. Это счастье пришло к ней на третьей песне, «А вот и солнце»[32], когда Бетти удалось всего на миг услышать себя будто со стороны – будто её голос принадлежит не ей, а кому-то другому. Этот голос струился меж ивовых прутьев, взмывал над ручьём и был так хорош и звенящ, что красный кардинал вернулся в изумлении: что это? Неужто человеческий детёныш способен петь так же прекрасно, как птица?
Не то чтобы Бетти совсем не верила словам миссис Грюнфельд про её голос. Ну пусть даже «орхидея на ромашковой лужайке» – немножко преувеличение, всё равно поёт-то Бетти неплохо, она и раньше это знала. Но оказалось всё не так. Оказалось, что миссис Грюнфельд ничего не преувеличивала. Тот голос, что Бетти слышала в лесу, – он и был орхидея. И великий дар, о котором теперь придётся заботиться. И никогда не учиться белтингу.
Какая же она везучая!
На краю леса Бетти сошла с тропы и забралась на ствол поваленного дерева: прежде чем возвращаться на улицу Гардем, в реальный мир, ей захотелось немного посидеть и подумать – определиться с кое-какими практическими вопросами. Миссис Грюнфельд говорила, например, об уроках вокала – да, Бетти хочет брать уроки вокала. Теперь она поняла это окончательно. И она хочет брать эти уроки у учительницы, которая пробудила это волшебство. То есть у миссис Грюнфельд.
Но уроки стоят денег. Конечно, можно попросить деньги у родителей – рассказать о миссис Грюнфельд, потом спеть им, а родители сами придумают, как за эти уроки платить. Только тогда придётся отказаться от сюрприза, от Большого Концерта к Одиннадцатилетию, – но вот этого Бетти совсем не хотелось, теперь тем более. Да и гордость мешала ей просить у родителей больше денег на себя: им ведь приходится сейчас и думать о новой машине, и платить за университет, не говоря уже о непомерных – immoderatae – расходах на еду. У Бетти даже мелькнула мысль отказаться от уроков фортепиано, поменять одно на другое. Нет, она не может на это пойти. Голос голосом, но фортепиано – это слишком важно.
Она должна заработать деньги на уроки вокала самостоятельно. И не тогда, когда она уже станет тинейджером и перерастёт свою стеснительность, а прямо сейчас, не откладывая, открыть собственную фирму под названием «ПИР» – Пендервик Ищет Работу.