– Играем в нарды, – ответила мать, как и следовало ожидать. – Ты где?
– У тети Лены. Кто выигрывает?
– Я.
– Это ужасно. Как папа? Кричит? Ругается?
– Моментами.
– Посуду не бьет?
– Пока нет.
– Спать не собираетесь?
– Какой уж тут сон, – вздохнула Клара, и Пенелопа чисто машинально задала дежурный вопрос:
– Мне никто не звонил?
– Звонил.
– Кто?
– Не знаю. – Видимо, отец ей что-то подсказал, и она спохватилась: – Ах да, даже двое звонили. Один вроде Армен.
– Армен?!
– А что такого?
– Он же в Карабахе.
– Тогда не Армен, – согласилась Клара с разочаровавшей Пенелопу готовностью. – Я просто подумала… Голос мужской, слышно было плохо. Называться никто из твоих приятелей не помышляет, о том, чтобы здороваться, и речи нет…
Пенелопа решила проигнорировать град булыжников, прибивший ее ухоженный огород.
– Ясно.
– А как тетя Лена, дядя Манвел, Лусик?
– Лучше некуда. Лусинэ отмечает день рождения.
– Как?!
Наступила короткая пауза, потом до слуха Пенелопы донесся сердитый голос матери, распекавшей отца. Надо заметить, что семейные даты находились в ведении папы Генриха, хранившего их все до одной в своей уникальной памяти, из которой не выпадало ни циферки. Он способен был вдруг назвать некое число, допустим, восьмое августа 1972 года, и пояснить, что именно в этот день они всей семьей поехали отдыхать в Гагру, или просто сказать за завтраком: сегодня семнадцать лет назад я в пятидесятый раз спел Риголетто. Посему ему и надлежало вовремя ставить Клару в известность, например, о дне рождения ее же сестры или годовщине смерти матери. «А какое сегодня число?» – спросил Генрих. Клара дату назвала – чего только не знает эта женщина, – и тогда Генрих авторитетно подтвердил, что да, день рождения Лусинэ, ошибки нет. Пенелопе эти переговоры надоели, и она буркнула:
– Ладно, пока.
– Погоди, – возмутилась Клара. – Скажи, когда придешь.
– Не знаю, – уронила Пенелопа небрежно. – Когда-нибудь.
– Темно же, – запричитала мать. – Упадешь в яму, сломаешь шею. Хулиганы нападут, ограбят, убьют…
– Если сломаю шею, уже не убьют, – возразила Пенелопа и рассердилась: – Хватит меня занимать, тут день рождения, а не день выслушивания телефонных разговоров.
– К тому же пирожные сейчас кончатся, – вставил Вардан, перекладывая себе на тарелку очередное – четвертое или пятое – произведение Клары.
– Все пирожные слопали! – всполошилась Пенелопа. – Перестань отвлекать меня, о женщина!
– Пирожные? – печально переспросила Клара. – Ну хорошо, иди ешь. Поздравь от нашего имени Лусик.
– Давай я позову ее к телефону.
– Не надо. Девочке может стать неловко, что она нас не пригласила.
В этом была вся Клара. Гордая. Пенелопа положила трубку и устремилась дегустировать пирожные. Ты ведь уже… – напомнила она себе и нетерпеливо отмахнулась – ладно, ладно, не дегустировать, просто лопать, лопать и лопать… Кто же это звонил, а? Не Армен же, в самом деле? Какой Армен, Армена нет, исчез, испарился, сгинул, сложил кости в неведомых далях… Странное выражение – сложил кости. Почему сложил, где, как? Наверно, как оружие складывают – поднял руки кверху, проговорил непослушным языком «сдаюсь» и сложил кости к ногам Всевышнего… Всевышний – это, надо понимать, тот, кто всех выше? Ростом или по положению?
– А как Ано? – спросил Вардан, удовлетворенно откидываясь на спинку стула и поглаживая себя по животу. – Не звонит?
– Почему не звонит? Сегодня звонила.
– Ну и как? Что у них нового?
– А ни фига, – сообщила Пенелопа, принимаясь за второе пирожное. – Впрочем, что-то было… Ах да, они продали сценарий.
– Какой?
– А черт его знает, – сказала Пенелопа беззаботно. – Этот Ник носится с тысячей идей, нашел, наверно, спонсора на какую-нибудь. Москва ведь нынче набита армянами-миллионерами. Они… – Пенелопа пустилась было в рассуждения о прохвостах-армянах, сколачивающих там и сям состояния, но Вардан не дал ей отклониться в сторону.
– А что за идеи? – спросил он терпеливо.
Пенелопа всплеснула руками.
– Милый мой! Он же мне не докладывает. Раз нашел спонсора-армянина, значит, что-то на армянскую тему.
– А он нашел спонсора-армянина? – Вардан был невозмутим.
– Да не знаю я! Конечно, не нашел. Никакой армянин никогда не даст ему ни копейки. Он хочет, чтобы фильмы на армянскую тематику были на европейский лад. Изящные, остроумные, ироничные. А наши ведь привыкли, что об Армении надо непременно повествовать с надрывом, трагедийно, бия себя в грудь, вырывая волосы и обливаясь слезами.
– И правильно, – вставила Мельсида. – У французов история веселая, пусть они и острят. Изящно и иронично. А у нас трагическая.
– Веселых историй не бывает, – заметил Вардан – Все истории полны трагедий.
– Но не таких, как наша, – вдруг вступила в разговор до сих пор помалкивавшая хорошенькая подружка Мельсиды, и Пенелопа наконец поняла, почему ее кикимора кузина держит при себе такую милашку. Это же вторая скрипка – та же мелодия, то же скорбное выражение лица… – Кто еще может… – милашка запнулась, даже чуть покраснела, и Пенелопа ясно представила себе неоконченную фразу целиком: «Кто еще может похвалиться геноцидом». А почему нет, есть ведь куча людей, которые носят геноцид как орден… Удивительная все-таки штука нация, всегда найдет, чем гордиться, жертвы упиваются перенесенными страданиями, тираны – утраченным величием, а те, кто ни жертвы, ни тираны, в восторге от собственной уравновешенности и умения лавировать между теми и другими…
Вторая скрипка поправилась:
– Кто еще пережил геноцид…
– Евреи, – сказал дядя Манвел.
– Ну евреи… да. Но не французы же…
– Вы полагаете, девушки, что пережитый нами геноцид свидетельствует о нашей исключительности? – осведомился Вардан.
– Для тебя нет ничего святого, – заявила Мельсида, гордо вскинув голову. – Я не понимаю, Белла, как ты можешь жить с таким циником!
– Я думаю, что геноциду подверглось множество народов, – задумчиво откликнулась жена Вардана, не вдаваясь в объяснения по поводу своего пятнадцатилетнего сожительства с циником.
– То есть?
– Ну мы же все время говорим, что почти все древние народы Земли вымерли, а мы выжили.
– Что из того?
– Значит, остальные древние народы подверглись геноциду. Так ведь получается?
– Если б я раньше знал, что ты такая умная, – вздохнул покаянно Вардан, – я бы на тебе не женился.
– Почему обязательно геноциду, – возразила подружка Мельсиды, имя которой Пенелопа тщетно пыталась припомнить. – Просто отжили свое.
– Отжили свое, и их уничтожили. Убрали, чтоб не путались под ногами, – предположил Вардан. – Но тогда, возможно, и мы отжили свое, мы и евреи, и теперь убирают и нас, чтоб не путались под ногами у молодых наций.
– Ну почему же уничтожили, – утомленно вздохнула подружка. – Разве они не могли вымереть сами?
– Иссохли, впали в старческий маразм и почили в бозе?
– Неважно, сами они вымерли или подверглись геноциду, – раздраженно вмешалась Мельсида. – Главное, их теперь нет. А мы есть. И не имеем права забывать.
– Вот-вот! Давайте посыпать голову пеплом, рыдать и жаловаться! Только в Европу с этим не лезьте, Европа слезам не верит.
– Почему не верит? – обиделась подружка. – Когда началось карабахское движение, все западные страны были на нашей стороне, все знали, что наше дело правое…
Ну поехали! Самое интересное, что все непременно хотят быть правыми, и правые, и левые, и верхние, и нижние, не просто побеждать, владеть, повелевать, а обязательно быть при этом правыми, никто не желает отказываться от белых одежд, забыв, что на белом красное не только прекрасно смотрится, но и хорошо видно…
– Все-все! Даже американский сенат принял резолюцию…
– Ио-хо-хо-хо и бутылка рому, – ляпнула неожиданно для себя Пенелопа… осторожно, Пенелопея, что за стих на тебя нашел… известно, что за стих, из пиратской песенки, то-то и оно, перессоришься сейчас со всеми… не со всеми, а с этими двумя дурами… а можно ли не быть дурой при таком имени – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, полный пантеон, вернее, паноптикум…
– Никто ни на чьей стороне не был, – сказал Вардан, – просто малые страны и народы всего лишь мелкая карта, всякие там шестерки-семерки, которые опытный игрок небрежно бросает под чужого туза.
– Дядя Манвел, – спросила Пенелопа, – а вы в преферанс еще играете?
Тот развел руками.
– Какой сейчас преферанс, детка! Ни света, ни времени, ни денег. Один из нашей компании перебрался в Москву, другой умер…
– Доигрался, – мрачно подытожил Вардан.
– Какие вы легкомысленные, – возмутилась Мельсида. – Мы же говорили о серьезных вещах.
– Ио-хо-хо-хо и бутылка рому!
– Вардан! Как тебе не стыдно!
– Вообще-то насчет рому начала я, – стыдливо призналась Пенелопа. – Но я больше не буду.
– Будь! Будь, Пенелопочка, – решительно заявил Вардан. – Добыть тебе рому?
– Ио-хо-хо-хо, – радостно согласилась Пенелопа, но сразу поправилась: – Лучше коньяк.
– Сейчас сделаем. – Вардан поднялся, извлек из бара непочатую бутылку, откупорил и разлил по рюмкам.
– Это уже сделали до тебя, – заметила Пенелопа, принюхавшись.
– Думаешь?
– Чую. – Она глотнула и авторитетно объявила: – Ваниль.
Откровенно говоря, Пенелопея, – поддела она себя, – ты не разбираешься в коньяках ни на вот столечко – мысленно она отмерила самый кончик ногтя, но, подумав, прибавила еще кусочек, надо быть снисходительной к собственным мелким слабостям, излишняя самокритичность порождает всякие комплексы, да и нельзя быть чрезмерно суровой к такому прелестному созданию – стройному (надо срочно похудеть), изящному и донельзя фотогеничному. Тебе крупно повезло, Пенелопа, вернее, тебе крупно повезло бы, будь ты знаменитостью, например, великой актрисой или литературным классиком, тогда в ХХI веке и всех последующих (если они последуют) сильная половина человечества поголовно падала бы в обморок, разглядывая твои фотографии. Интеллектуальные мужчины будущего (маленькие, лысые, с большими головами и окончательно атрофировавшимся кое-чем) влюблялись бы в твои цветные и даже черно-белые изображения, стрелялись, осознав недосягаемость предмета, травились, вешались и совершали иные величественные поступки, на которые совершенно не способны мужчины настоящего (зачастую не менее маленькие, еще более лысые и тоже с изрядно атрофировавшимся кое-чем). Единственное, на что они способны, обречь тебя на безнадежно скучное существование подле могилы Канта либо бдение у телефона с заглатыванием валидола при каждом его (телефона) мяуканье… опять ты несешь ахинею, Пенелопа, валидол не глотают, а сосут, точнее, держат во рту и ждут, пока он сам себя рассосет, рассосет-ся, и вообще ври поменьше, когда это ты глотала-сосала валидол, никогда. Вот седуксен-элениум пару р