— Должна ли я, — спросила Мэри, — спуститься вниз и поблагодарить его? Никогда не знаешь, как вести себя с такого сорта людьми.
Ричард поцеловал ей руку.
— Октавиус, это не сорт, дорогая. Он человек. Так что спустись, он будет в восторге. И да, Мэри…
— Что, мое сокровище?
— Я тут подумал, зная твою доброту… Может, ты пригласишь их выпить? Если, конечно, они тебе понравятся.
Она сидела за туалетным столиком и изучала свое лицо в зеркале.
— Прямо не знаю, — задумчиво пробормотала она, — стоит ли попробовать эти новые тени для век. — Мэри взяла тяжелый флакон венецианского стекла с пульверизатором и щедро побрызгалась духами. — Надеюсь, кто-нибудь догадается подарить мне по-настоящему шикарные духи, — заметил она. — Эти почти закончились. — Она отставила флакон в сторону. — Выпить, говоришь? — спросила она. — Но когда? Не сегодня же!
— Почему бы не сегодня?
Она распахнула глаза.
— Но дорогой, мы же будем только смущать друг друга.
— Что ж, — пробормотал он. — Тебе, конечно, виднее.
Мэри снова смотрела в зеркало и не отвечала. Ричард открыл сумку и достал рукопись.
— Я тут кое-что принес — хочу дать тебе почитать. Это сюрприз, Мэри. — Он положил рукопись на туалетный столик. — Вот.
Она взглянула на титульный лист — «Земледелие на небесах». Пьеса Ричарда Дейкерса.
— Дики? Дики, дорогой! Как прикажешь это понимать?
— Специально приберег для сегодняшнего дня, — ответил Ричард и тотчас понял, какую совершил ошибку. Мисс Беллами одарила его особым словно светящимся взглядом, означавшим, что она глубоко тронута. — О, Дики! — прошептала она. — Специально для меня? Ты мой дорогой!
Его охватила паника.
— Но когда? — спросила она, недоуменно качая головой. — Когда ты успел? И это при том, что ты завален работой. Не понимаю! Нет, я просто потрясена, Дики!
— Работал над ней уже довольно долго. Это… это совершенно не похоже на другие мои пьесы. Это не комедия. Тебе может не понравиться.
— Так… ты написал что-то серьезное и великое? Наконец-то! — прошептала она. — Мы всегда знали, что это рано или поздно произойдет. И совершенно самостоятельно, да, Дики? Без всяких глупых подсказок со стороны старой, но любящей тебя Мэри, и предварительного прочтения?
Мэри говорила все то, что он и ожидал от нее услышать. И чувствовал себя просто отвратительно.
— Знаешь, — заметил Ричард, — пьеса может оказаться просто чудовищно скверной. Я много чего себе тут напозволял, и уже не понимаю, что скажут люди. Так что не будем омрачать этот светлый и великий день моими графоманскими опусами.
— Ты не мог сделать мне никакого другого подарка, осчастливившего хотя бы наполовину. — Она погладила рукопись выразительными, но уже не слишком молодыми руками. — Запрусь на часок перед ленчем и залпом проглочу ее.
— Мэри, — в отчаянии протянул он. — Не слишком обольщайся по поводу этой пьесы. Она совсем не в твоем духе.
— Не желаю больше ничего слышать! Ведь ты написал ее для меня, дорогой!
Ричард судорожно подбирал слова, чтоб хоть как-то объяснить ей, что все обстоит иначе, но тут она весело воскликнула:
— Хорошо! Там видно будет. Не стану тебя больше дразнить, обещаю. Так о чем мы там говорили?.. О твоих чудаках, знакомых из книжной лавки? Заскочу сегодня же утром, попробую составить о них впечатление, договорились? Ты рад?
Не успел он ответить, как в коридоре послушались два голоса, один старческий и неуверенный, другой звонкий как флейта альт. Они пропели:
— С днем рожденья тебя. С днем рожденья тебя!
С днем рождения, Мэри,
Поздравляем тебя!
Дверь отворилась. Вошли полковник Уорендер и мистер Берти Сарацин.
Холостяку полковнику Уорендеру было шестьдесят, он доводился кузеном Чарльзу Темплтону, и некоторое фамильное сходство между ними было неоспоримым, хотя полковник выглядел стройнее и куда бодрее. Он держал себя в форме, всегда прекрасно одевался и носил такие ухоженные усики, что, казалось, их разгладили утюгом и прилепили к лицу. Осанка военная, манеры просто безупречные.
Мистер Берти Сарацин тоже выглядел безупречно, но в более артистичной манере. Рукава пиджака закатаны и открывают манжеты со множеством розовых запонок. Кожа белоснежная, как берлинской фарфор, вьющиеся волосы, голубые глаза и удивительно маленькие для мужчины руки. Манеры его отличала игривая беспечность. Он тоже был холостяком, что и понятно.
Они вошли вместе и устроили целое комическое представление. Уорендер изображал благодушного и сдержанного кавалера, Берти Сарацин — прима балерину. Он пританцовывал, делал па то в одну сторону, то в другую, кружился, высоко подняв в руках подарок, словно жертвоприношение, а затем с поклоном положил его к ногам мисс Белами.
— Боже, я выгляжу полным идиотом! — воскликнул он. — Быстро бери его, дорогая, иначе будет уже не так смешно.
Последовали приветствия, поздравления, затем Мэри начала рассматривать подарки. От Уорендера, который недавно побывал за границей, она получила перчатки из Гренобля, от Берти — миниатюрную скульптурную группу из пяти красоток купальщиц и фотографа, сделано все это было из базальтового дерева и полосок тонкой хлопковой ткани.
— Уверен, это самый симпатичный подарок из всех, которые ты получила, — сказал он. — Ладно, главная миссия выполнена, теперь пообщаюсь с остальными.
И он запорхал по комнате, отпуская шуточки. Уорендер, мужчина сдержанный и молчаливый, считался самым давним и верным обожателем мисс Беллами. Он решил перемолвиться словечком с Ричардом, который всегда относился к нему с симпатией.
— Репетиции еще не начались? — спросил он. — Мэри говорила мне, что в восторге от новой роли.
— Пока еще нет, — ответил Ричард. — Обычная тягомотина, как и всегда.
Уорендер окинул его беглым взглядом.
— Первые дни — они всегда самые трудные, не так ли? — неожиданно заметил он. — Так что надо положиться на руки опытные и умелые, не так ли? — Он всегда заканчивал ремарки этим расхожим выражением.
— Попробовал, используя этот перерыв, заняться написанием более серьезного произведения.
— Вот как? Прекрасно. Мужчина всегда должен идти на риск, я в этом уверен.
— Приятно слышать, что вы придерживаетесь такого мнения! — воскликнул Ричард.
Уорендер разглядывал носки своих туфель.
— Никогда не соглашайся, — заметил он, — на нечто тебе претящее. Хотя вроде бы за тобой такого не числится.
Ричард подумал с благодарностью: «Именно таких слов я и ждал», но не успел выразить свои мысли вслух, потому как вошла старая Нинн.
Старую Нинн по-настоящему звали мисс Клара Пламтри, правда, почтительно прибавляли титул «миссис». Она вынянчила не только Мэри Беллами, но и Ричарда, когда Мэри и Чарльз взяли сироту в дом. Каждый год она брала отпуск на две недели и уезжала навестить своих бывших хозяев. То была маленькая краснолицая и фантастически упрямая старушка. Никто точно не знал, сколько ей лет, считалось, что пошел восемьдесят второй год. Обычно нянюшек, живущих в семье, воспринимают как актрис на характерных ролях, не считают за полноценного человека. И старушка Нинн была главной героиней множества забавных историй Мэри Беллами. Порой Ричард задавался вопросом: уж не подыгрывает ли сама Нинн всем этим легендам? В весьма преклонном возрасте у нее вдруг появилась тяга к портеру, и под влиянием выпитого у нее возникали распри и недоразумения со слугами. И еще она находилась в состоянии партизанской войны с Флоренс, с которой, тем не менее, умудрялась поддерживать доверительные отношения. Всех ее «подданных», по словам мисс Беллами, объединяла глубокая преданность ей.
В светло-вишневой шали и платье в крупный цветочек — ибо она просто обожала яркие тона — старушка Нинн пересекла комнату. Уголки ее рта были опущены, в руках она держала пакет в простой оберточной бумаге, который и выложила на туалетный столик.
— С днем рожденья, мэм… — буркнула она. Для человека столь малого роста у нее был на удивление глубокий голос.
Тут вокруг нее началась суета. Берти Сарацин попробовал подшутить в духе Меркуцио и назвал ее сестрицей Пламтри. Проигнорировав его, она обратилась к Ричарду:
— Что-то тебя последнее время не видать, — она одарила его укоризненным взглядом, в котором светилась неподдельная любовь.
— Был очень занят, Нинн.
— Говорят, будто все сочиняешь свои пьесы.
— Так и есть.
— Всегда был упрямым мальчишкой. Гляжу, так и не вырос.
Мэри Беллами развернула сверток и достала оттуда вязаный жакет вполне подходящих размеров, который накидывают на ночную сорочку. Она рассыпалась в благодарностях, но старая Нинн тут же ее оборвала.
— Связала в четыре слоя, — заявила она. — С годами начинаешь мерзнуть, и чем скорее ты смиришься с этим фактом, тем уютнее и спокойнее будет на душе. Доброе утро, сэр, — добавила Нинн, заметив полковника Уорендера. — Надеюсь, вы со мной согласны. Что ж, не буду задерживать.
И, сохраняя полную невозмутимость, она вышла из комнаты, где воцарилась тишина.
— Нет, это просто потрясающе! — с визгливым смешком заметил Берти. — Дорогая Мэри, меня просто снедает лихорадочное нетерпение. Когда, наконец, мы засучим рукава и приступим к осуществлению всех своих планов и задумок?
— Прямо сейчас, дорогой, если ты готов. Дики, сокровище мое, можно оставить тебя с Морисом? Придумайте себе какое-нибудь развлечение. А если понадобится помощь, мы вам свистнем. Идем, Берти.
Мэри взяла его под руку. Он принюхался и экстатически закатил глаза.
— О, эти ваши духи, — воскликнул он. — Вроде бы как у всех, но этот запах прекрасней благовоний всех жен и наложниц царя Соломона вместе взятых! Вы пахнете весной! En avant[46]!
И они спустились вниз. Уорендер и Ричард остались в комнате, хранившей отпечаток ее личности и словно тянущийся шлейфом необычайно мощный запах ее духов.
Согласно давно установившейся традиции мисс Беллами и Берти готовили дом к празднеству. Ее кабинет располагался за первой дверью слева на первом этаже. То было продолговатое помещение в стиле георгианского салона, где одна дверь выходила в холл, а другая — в обеденный зал. Из зала можно было попасть и в холл, и в оранжерею, это последнее помещение составлял предмет особой ее гордости. За оранжереей находился неб