Последние слова вызывали тревогу – как, впрочем, и блохи.
– Действуй, – прошептал Пен и замер, пытаясь ощутить, что сейчас произойдет.
Пульсирующий жар, едва заметная волна тепла, пробежавшая по телу. Ее направление было неясным, хотя она скорее шла от его спины к матрасу, чем от груди к потолку.
– Двадцать шесть блох, два клеща, три жука и девять вшей, – сообщила Дездемона с удовлетворенным вздохом, словно женщина, попробовавшая сладкий заварной крем. – И множество яиц моли в шерстяной набивке.
На взгляд Пена, его первой магии не доставало очарования.
– Я думал, ты не занимаешься подсчетами, – сказал он.
– Ха. – Пен не мог сказать, был ли этот возглас раздраженным или довольным. – А ты внимательный, да?
– Я… вынужден быть таким в настоящее время.
– Неужели, – выдохнула она.
Пусть его постель лишилась обитателей, но он по-прежнему был не один. Пену также пришла в голову запоздалая мысль, что он не знает, могут ли демоны лгать. Всегда ли они говорят правду своим седокам – или могут их обманывать? Могут ли они кроить ткань фактов в соответствии со своими целями, упуская важную информацию, чтобы добиться обратного эффекта? Дездемона была… личностью, он решил для простоты считать ее личностью, которой он не мог задать этот вопрос. Точнее, задать он мог, а она могла ответить, но это ему не поможет.
Вместо этого он спросил:
– До Ручии ты тоже принадлежала, э-э, тоже жила с храмовой чародейкой?
– Хелвия была целителем-хирургом, – ответил голос Хелвии – можно с тем же успехом думать о ней как о Хелвии – с обнадеживающе местным говором Листа. – Занимала высокое положение в Ордене Матери.
– Как и я, Амберейн, до нее, – произнес голос с сильным дартакийским акцентом. – В храмовой школе в Саоне.
– Я думал, ты говорила, что… целители лечат, а чародеи разрушают, – озадаченно сказал Пен. – Как ты можешь быть и тем и другим?
– Мы можем творить и восходящую магию, но цена будет очень высока, – ответила Дездемона.
– Часть целительства состоит в разрушении, – сказала Амберейн. – Камни в мочевом пузыре. Уничтожение кист и опухолей. Ампутации. Многие более тонкие операции.
– Глисты, – вздохнула Хелвия. – Ты не поверишь, сколько людей страдает от глистов. Не говоря уже о блохах, вшах и прочих паразитах. – Она сделала вдох и добавила: – Вот почему, когда время Хелвии вышло, мы перепрыгнули не в молодого целителя, которого нам подготовили, а в Ручию. Нам так надоели глисты! Ха!
Прежде чем Пен успел спросить, что сделала Ручия, чтобы стать столь привлекательным седоком, новый голос вставил замечание на языке, которого он не знал.
– Кто это был?
– Аулия из Браджара, – ответила Дездемона. – Добрая храмовая женщина. Она не знала вельдского, только ибранский. Со временем ты научишься ее понимать. А до нее была Умелан из Рокнари.
– Рокнари! – изумленно воскликнул Пен. – Я думал, еретики-кватренианцы не признают Бастарда. Как она встретила демона на Архипелаге?
– Это долгая история, которую, не сомневаюсь, она тебе расскажет – со всеми подробностями, – как только ты овладеешь ее языком, – пообещала Дездемона.
Я овладею ее языком? Пену показалось, что она уже овладела его языком, поскольку использовала его для чего-то весьма напоминавшего язвительный ответ.
– Можешь рассказать вкратце? – попросил Пен.
– Она родилась на Архипелаге, попала в рабство во время набега и была куплена Мирой, которой мы тогда принадлежали, знаменитой куртизанкой из Адрии, города на лагуне. Мира была необученной, но умной; мы считаем ее лучшим седоком, что у нас был до сих пор. Когда Мира умерла, мы перепрыгнули в Умелан, которая сбежала домой, чтобы обнаружить, какая скорбная участь ждет чародеев на этих островах.
Воображение Пена, зацепившееся за слово «куртизанка», поспешило наверстать упущенное.
– И что это за участь?
Не то чтобы он собирался отправиться на эти острова.
– Иногда их сжигают заживо, но чаще отвозят в открытое море и бросают за борт с привязанной подушкой, которая медленно впитывает воду и тонет. К тому времени как чародей умрет, лодка отойдет достаточно далеко, чтобы демону некуда было перепрыгивать, кроме рыб.
Пену показалось, что они с Дездемоной вместе вздрогнули, представив эту картину, пусть и по разным причинам.
Рот Пена выдал тираду на том странном языке, слов он не понял, но скорбные интонации были очевидны. Умелан добавила свое мнение?
– Когда ее палачи уплыли, но она еще не успела утонуть, ее заметила проходившая мимо галера из Браджара. Спасение оказалось не намного лучше плена, но нас высадили на берег живыми в Браджаре, и за неимением лучшего варианта мы стали молельщицей в доме Ордена Бастарда. Там было… хорошо. – Последовала небольшая пауза. – Впервые нас понимали.
Пен посчитал на пальцах. Список был неполным.
– А до, э-э, Миры из Адрии?
– Рогаска, служанка при дворе герцога Орбаса. Он подарил ее Мире. До нее – Вазия из Патоса в Седонии, наш первый седок, умевший читать и писать, – вдова, тоже что-то вроде куртизанки, в духе того города. Именно по этой причине она умерла в роскоши при дворе Орбаса. Иносказательно выражаясь.
Пен моргнул. Седония? Для него это была сказочная страна, место столь далекое, что там могли происходить истории, в чудесности которых никто не мог усомниться. А еще говорили, что там тепло. Он был впечатлен. И испытывал зависть. Это существо видело места и людей, о которых Пен не мог даже мечтать.
– До нее – Литикон, мать семейства из седонийских северных провинций; до нее – Шугана, женщина из горной деревушки. Она убила старую львицу, когда та напала на ее коз, в одиночку, ржавым копьем. Она была хорошим седоком, несмотря на невежество. До нее – обитавшая в холмах дикая кобыла, которую убила и съела львица. А до нее… мы не знаем. Возможно, белый бог.
– А ты, э-э, ты… – Пен не знал, как лучше выразиться. – Ты испытала все эти смерти?
Ответ был сухим, как пыль:
– В некотором смысле.
Но не уравновешивающие их рождения. Правда, он своего тоже не помнил.
Пен осознал, что пока в нем живет это создание, у него никогда не будет недостатка в сказках на ночь, хотя после этих сказок он может лишиться сна.
Но только не сегодня. Он непроизвольно зевнул, устраиваясь в своей теплой, лишенной блох кровати. Пока он засыпал, его голос продолжал шептать незнакомые слова, подобно горному ручью.
Пен проснулся с эрекцией, сонно перекатился на спину и сунул руку под одеяло. Комната казалась теплой, сумеречной, тихой и безопасной.
Его рука едва коснулась цели, когда рот произнес:
– О-о, я никогда не испытывала это с такого ракурса. Должно быть интересно.
Рука Пена застыла.
– Не обращай на нас внимания, – сказала Дездемона. – Мы целители, помнишь?
– Да, не стесняйся. Я таких тысячи повидала.
– Говори за себя!
– Ну, лично я тысячи раз их подтирала.
Пен понятия не имел, что означал следующий комментарий, и, возможно, дело было в языке, но он определенно звучал непристойно.
Он скатился с кровати и торопливо оделся. Ему хотелось как можно скорее пуститься в путь.
Разлившиеся воды Коноплянки были зелеными и стремительными – и на удивление широкими. Немногие торговые лодки отважились выйти в паводок. Дорога шла по берегу, и больше вьючных обозов направлялось вверх по течению, чем вниз. Долину реки ограждали низкие, по меркам Пена, холмы. Когда они миновали третью разрушенную крепость, хмуро взиравшую с этих скромных возвышенностей, он не удержался и спросил:
– Что случилось с этими замками?
Уилром и Ганс пожали плечами, но Тринкер, изогнув шею, ответил:
– Случился Мартенсбридж, как я слышал. Некоторые местные лорды пристрастились в открытую грабить торговцев, хотя сами называли это пошлиной. Городские гильдии объединились вместе с отрядами архисвятой принцессы, чтобы разрушить гнезда, которые не удалось подкупить, и обезопасить дорогу для всех, от озера до Вороньего кряжа. И теперь все пошлины поступают в Мартенсбридж.
Пен грустно подумал, что двору Юральд не удалось бы провернуть такой фокус: на дорогах их предела чаще встречались стада коров, чем богатые караваны.
Деревни теснились вокруг запруд и мельниц, а также одного деревянного моста. Затем дорога свернула в долину – и показался Мартенсбридж. Пен завороженно уставился на него.
Размерами город на порядок превосходил Гринуэлл. Река делила его надвое, через нее были перекинуты два каменных моста и один деревянный. На склонах, окруженные городскими стенами, теснились дома из камня и дерева. Тринкер привстал на стременах и предположил, что крупное здание, венчавшее один из холмов, может быть дворцом знаменитой архисвятой принцессы, а следовательно, сердцем его ордена в этой области. К северу, за городом, раскинулось огромное озеро, на пологих берегах которого виднелись фермы, поля и виноградники, а на кручах – темные леса. Крытые торговые лодки и открытые рыбачьи ялики скользили по водной ряби. Еще дальше – снова холмы, а за ними, словно мираж на далеком горизонте, – линия знакомых белых пиков, на мгновение показавшихся из завесы облаков.
В Гринуэлле было невозможно заблудиться. Въехав в город через южные ворота, они обнаружили, что Мартенсбридж – совсем другое дело. Они проехали по нескольким мощеным улицам, и Пен таращился на высокие дома, на хорошо одетых мужчин и женщин, на яркие рынки, на вальяжных торговцев и спешащих куда-то слуг, на изящные фонтаны на площадях, заполненных прачками, на элегантные или затейливые кованые вывески мастерских ремесленников и гильдий, на витражные окна с картинками. Потный и раздраженный Тринкер вновь сверился с клочком бумаги, на котором были написаны указания.
– Здесь сверни налево, – внезапно сказал Пен, когда Тринкер собрался было повести их направо. Пен понятия не имел, откуда взялась уверенность в его голосе, но все подчинились. – Теперь сюда, – сказал он на следующей улице. На следующем перекрестке добавил: – И вверх. Вот мы и на месте.