– Змеи! – воскликнула Делла. – И много, миссис Кален, этот несчастный видел разных змей?
– Нет, Делла, – грустно возразила миссис Кален, – миссис Флора говорит, что он всегда видел только одну змею. Длинную, толстую, страшную змею с огромной пастью. И каждый раз, как у него начинался припадок, эта змея шипела на него. Одна и та же змея, и он кричал Флоре: «Вот она! Большая, черная, страшная! Она длинная, как забор!». Вот так он кричал. И еще он кричал: «Вон адский пламень, Флора! Вон черный человек с белым блестящим лбом. Он гонит змею метлой! Он натравил ее на меня, будто она собака, а я – кошка. Ради всего святого, Флора, прогони ее, а то я сойду с ума!»
– Бедный Том! – сочувственно воскликнула Делла. – Помешался, а сам и не догадывался. Воображаю, как было жутко Флоре слушать это по ночам!
– Это уж точно, – согласилась миссис Кален. – Как раз в ту ночь, когда он, бедный, умер, он снова кричал, что за ним пришла большая черная змея, которую гонит метлой черный человек с белым блестящим лбом. Он начал хрипеть и сипеть, так что было трудно даже понять, что он говорит. И он снова кричал: «Прогони их, Флора!» Вот так и кричал: «Прогони их, Флора!
– Эту черную змею со страшной мордой! Ой, она черная, как чулок, и толстая, как моя ляжка! Прогони ее, пока я не помер!» Вот так! Вот так он, бедняжка, и говорил. «Она сегодня очень страшно шипит, – говорил он, – а маленький черный человечек с белым блестящим лбом смеется и пихает ко мне метлой эту черную змею, а она шипит…»
Тут Делла не выдержала.
– Не надо больше рассказывать, миссис Kaлен! – взмолилась она. – Бедный Том! Я еще на прошлой неделе сказала, что Флора неправильно сделала. Нельзя было прятать от него виски. Это и убило его. Надо же, прятать виски от такого больного!
– Но она говорила, у него сил не осталось, – объяснила миссис Кален. – Как он первый раз увидал большую змею и черного дьяволенка, он все равно уже не мог много выпить. Бедная женщина! Она говорит, он так их расписывал, что, стоит ей теперь взглянуть на него в гробу, ей самой начинают являться эти чудища. Она говорит…
– Не надо больше, прошу вас, миссис Кален! – воскликнула впечатлительная Делла. – Не надо! Я уже и так их вижу перед собой. Будто они уже тут, в кухне! Бедный Том! А я-то как pаз на прошлой неделе новую шляпу купила! Не думала я, что надену ее первый раз на похороны! Завтpa днем, да?
– В два часа, – сказала миссис Кален. – Но вы, конечно, заглянете сегодня к Флоре?
– Загляну, – сказала Делла, – хотя после всего, что вы мне тут нарассказали, мне прямо страшно идти. Бедный Том! Я помню их свадьбу с Флорой…
Но тот, кто стоял под дверью, дальше слушать не стал. Он уже поднимался по лестнице, и теперь жизнь снова представлялась ему исполненной смысла и высоких стремлений.
Маргарет на целый день ушла из дома. Пенрод тихо пробрался в ее комнату и некоторое время оставался там. Он был всецело поглощен важным делом. Он вел себя так тихо, что если бы не отчаянный скрип ящика в комоде Маргарет, миссис Скофилд, сидевшая за шитьем в своей комнате, ни за что бы не догадалась о присутствии сына.
Услышав скрип, миссис Скофилд встала и подошла к двери комнаты Маргарет.
– Что ты тут делаешь, Пенрод?
– Ничего.
– Надеюсь, ты не копаешься в вещах Маргарет?
– Ну, что ты, мама! – тут же заверил ее Пенрод.
– Зачем же ты открывал комод?
– Что, мама?
– Ты прекрасно слышал, что я сказала.
– Да, мама. Я искал тут кое-что.
– Что ты искал? – спросила миссис Скофилд. – Ты же прекрасно знаешь, что в комнате Маргарет твоих вещей быть не может.
– Что, мама?
– Я тебя спрашиваю, что тебе понадобилось у Маргарет? – повторила она, теряя терпение.
– Я искал булавки.
– Возьми, пожалуйста, – сказала она и отколола две булавки с отворота блузки.
– Мне надо больше. Штук сорок, – сказал он.
– Зачем тебе?
– Понимаешь, мама, мне надо кое-что сделать, – жалобно объяснил он. – Ну, неужели, мне даже несколько булавок нельзя дать без того, чтобы расспрашивать, зачем они мне? Обязательно во всем надо видеть терминал!
– Что видеть, Пенрод?
– Терминал! – четко повторил он.
– А! – догадалась миссис Скофилд. – Ты хотел сказать криминал! Я бы советовала тебе поменьше читать сообщения об убийствах. И еще, когда ты слышишь слово, значение которого не понимаешь или не знаешь точно, как его произнести, лучше спроси у меня или у папы.
– Вот я у тебя и спрашиваю сейчас, – продолжал Пенрод свое, – неужели ты не можешь дать мне немного булавок без того, чтобы вести всякие разговоры о том, что пишут в газетах?
– Могу, – ответила она.
Ее насмешила серьезность, которую он проявлял в таком пустячном деле. Она отвела его к себе и вручила несколько пачек булавок.
– Надеюсь, этого-то тебе хватит для того, что ты хочешь сделать? – ласково спросила она.
Она посмотрела вслед удаляющейся фигурке сына и растроганно улыбнулась. Если бы она пригляделась внимательней, она бы заметила, что фигурка эта сейчас обрела некие несвойственные ей выпуклости. Кроме того, Пенрод отчего-то шел, плотно прижимая локти к бокам. Но единственное, что отметила наивная мать, это внезапно прорезавшуюся в Пенроде страсть к девичьим играм с булавками. Бедная женщина! Она была убеждена, что булавки располагают лишь к самым мирным и невинным занятиям. Потому она и не стала лезть к сыну с расспросами.
А Пенрод дошел до конюшни, бросил булавки в тачку, а потом достал из карманов и аккуратно расправил шесть пар черных чулок. Они несомненно принадлежали Маргарет, из чего можно заключить, что миссис Скофилд слишком поздно вошла в комнату дочери.
Пенрод принялся за работу. В его действиях сразу чувствовалась продуманная система. Он развесил двенадцать чулок по бортам тачки, а тачку подкатил к большому ящику. Ящик был до половины заполнен мелкими стружками для упаковки стекла или других хрупких предметов. Пенрод стал набивать стружками чулки и не успокоился до тех пор, пока они не стали походить на двенадцать колбас черного цвета. Потом он сколол чулки вместе, и они приняли подобие длинного, извивающегося тела, которое любому, кто видит, могло напомнить только змею.
К одному концу этого не слишком обаятельного сооружения он привязал веревку. После этого он начал водить чудище по конюшне, стараясь, чтобы оно извивалось как можно более натурально. Но что-то его не устраивало и, бросив веревку, он сел в тачку и задумался. Пенрод часто проявлял черты подлинно творческой личности. Когда его захватывал какой-нибудь замысел, он не успокаивался до тех пор, пока не добивался воплощения, исполненного гармонии и совершенства. Сейчас он мечтал создать большую черную страшную змею, которая могла бы произвести впечатление на Деллу и ее подругу миссис Кален. Но пока что он не находил результат своей деятельности удачным. Поделка казалась ему чересчур примитивной. Этот взыскательный изобретатель никогда бы не позволил себе обнародовать такую несовершенную работу. Нет, тянуть набитые опилками чулки за веревку было слишком просто для его грандиозного замысла. Ему требовалось другое решение.
Наконец он поднялся из тачки.
– Значит, надо срочно раздобыть кошку! – вдохновенно и решительно сказал он.
Глава XIX
ВДОХНОВЕНИЕ
И Пенрод отправился на поиски.
В это время у Скофилдов не было кошки. Зато у Уильямсов наличествовал великолепный белый представитель семейства кошачьих. Туда-то и направил Пенрод свои стопы.
Его вылазка увенчалась успехом и даже прошла незамеченной болезненно чувствительной женщиной в возрасте пятидесяти трех лет и четырех месяцев.
Однако Пенрод продолжал думать. Он еще не был до конца удовлетворен. Его художественный инстинкт требовал большего. Засунув кошку под перевернутый ящик, он снова опустился в тачку, где уже созрело так много вдохновенных замыслов, и погрузился в размышления. Лицо его было сосредоточенно и тревожно. Так работает над полотном художник, когда знает, что только от него зависит, выйдет ли из-под его кисти шедевр. Мурлыканье кошки совсем не волновало Пенрода. Это он считал в порядке вещей. У молодой и откормленной кошки Сэма был очень хороший характер. Где бы она ни оказалась, она не теряла светских манер и старалась расположиться с комфортом. Единственный недостаток подобных кошек – своего рода аристократизм, заключающийся в чрезмерной самоуверенности. Они и мысли не допускают, что их кто-то может обидеть. Вот почему они иногда слишком бурно реагируют на превратности судьбы. В них нет пессимизма истинных философов.
Кошка миссис Уильямс совсем неплохо себя чувствовала на незнакомом полу и под незнакомым ящиком. Она еще немного помурлыкала, а потом преспокойно уснула. В общем-то, она была по-своему права, словно чувствовала, что вскоре ей придется пустить в ход все свои силы.
Но пока она просто спокойно спала. Ей, наверное, даже и не снилось, что скоро она станет участницей событий, которые полностью изменят ее характер. Да и как она могла предположить, что вскоре станет вспыльчивой и болезненно подозрительной кошкой?
Пенрод тем временем кое-что придумал, но по-прежнему не был уверен, что это лучшее решение проблемы. Он все еще продолжал размышлять, но теперь он одновременно действовал. В конюшне был отсек наподобие чулана. Пенрод слазил туда и извлек на свет обломок зеркала, две кисти и две старых банки, одну с белой краской, другую – с черной. Он внимательно посмотрелся в зеркало, затем, словно нехотя, обмакнул кисть в банку и выкрасил нос черной, как смоль, краской. Он уже было собрался распространить этот цвет на всю нижнюю часть лица, но вдруг рука его замерла, так и не донеся кисть до подбородка.
Его остановил звук, который донесся с улицы. Словно кто-то лупил по железу. И вдруг глаза Пенрода озарились мыслью. Лицо просветлело, черты обрели живость. Он подбежал к двери на улицу и распахнул ее.
– Привет, Верман! – закричал он.