— Но всё же, — пробормотал священник, — разве не чудо случилось сегодня? Или это был обман чувств?
— Ты про трапезу? — мурлыкнул кот и облизнулся, словно вспомнив вкус. — Нет, не обман. Всё по-настоящему было.
— Так от Господа то было или нет? — упрямо спросил Павел, пытаясь уловить взгляд кота.
Тот хитро прищурился:
— А сам как думаешь?
Батюшка чуть не вспылил: уж больно хитрит собеседник!
— Если от Господа — слава Ему, — проговорил он твёрже. — А коли нет — то выходит, бесовское наваждение меня искушало. Третьего не дано.
Кот фыркнул:
— Отчего ж, есть и третий вариант: сам себе устроил галлюцинации. Ты же красненькое креплёное любишь опрокинуть чрез меры во славу Господа…
Павел мотнул головой:
— Нет, я всё ясно видел и осязал. И мышей ты поймал…
— Вот, ты уже бредишь. Не ловил я мышей.
— Врёшь, ловил!
— Не ловил! Богом клянусь, — рыжий осенил себя крестным знамением.
— Мне трудно тебя понять…Ты вроде правду говоришь, поучаешь, а вроде и насмешничаешь надо мной. Ты скажи прямо: для чего тебе в Москву надобно? Что за поручение такое?
— Москва… Там я нужнее, чем в вашей глуши, поверь, — ответил кот уклончиво. — Там дел невпроворот.
— Каких дел у Божьего создания в том Вавилоне? насторожился батюшка.
— Ах, Павел, столько там тёмных углов, куда светильник не проникает. Кто ж, как не мы, небесные гости, порядок наведём?
Повел понял, что кот слово в слово повторил слова уполномоченного Блинова — «гостей небесных»!
Откуда кот знал эту фразу? Ведь при проверке он сидел тихо за иконостасом… Неужто слышал? Но как, он же кот? С другой стороны, кот говорил… Священник с тревогой перекрестился вновь — исподтишка.
— Ты… ты странно говоришь, — прошептал он. — Никак не возьму в толк: в одной фразе и богоугодность и ерничество смешаны.
Кот закрыл и медленно распахнул глаза. Зелёные, глубоко сияющие, они уставились прямо на Павла, не мигая.
— А тебе не приходило в голову, что добро и зло часто связаны? — произнес он негромко, и от этих слов у батюшки по спине поползли мурашки. — В мире вашем нет чистоты: ни в душах, ни в делах. Всё перемешано, сплетено… Чёрное в белом, белое в чёрном. Разве не так, Павел?
Батюшка открыл рот, но не смог сразу возразить. Мысль эта смущала: доля правды в ней есть — мир сложен.
— Нет… Нет, не так, — наконец выговорил он с усилием. — Свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Это Евангелие говорит: есть Свет истинный, и тьма ему не товарищ.
— Товарищ… Эге, знаю-знаю, — отмахнулся кот, как от надоедливой мухи. — Только вот на деле… Ты сам говорил: люди веру теряют, тьма кругом. Значит, объяла?
— На время может и так, но окончательно — нет, — стоял на своём Павел. — Я верю: свет победит. Пусть сейчас трудно, но…
Кот вдруг цыкнул, сверкая глазами:
— Ты все ждёшь, что за тебя победят. А сам что?
— Молюсь, — прошептал батюшка.
— Слаб ты, Павел. Жалкий ты воин света.
Глаза священника наполнились болью. Он отвёл взгляд к окну: за стеклом в отражении замаячили его собственные очертания рядом с тёмным силуэтом кота. Кто же он, Павел? Воин света или жалкий трус? Сомнения носились в голове. Спутник его говорил всё более резко, обличительно, и всё труднее было признать в этом голосе посланца Божия. Скорее уж искуситель… Как на исповеди, выворачивает душу наружу, да не врачует, а язвит.
— Что ж замолчал? — негромко спросил кот.
— Думаю, — ответил Павел, не поворачивая головы. — О смысле твоих речей думаю.
— И к какому же выводу пришёл?
Павел тронул пальцами нательный крест под рясой, крепче сжав его:
— Что неправ ты. Есть чистое добро. Есть святые люди, без примеси зла. Есть Господь — светлей чистоты нет.
Кот тихо захохотал, и этот смех уж вовсе не походил на прежнее мягкое хихиканье. В нём послышалось злорадство или жалость.
— Святые… ага. Насмотрелся я на ваших святых. Тоже грешники, только крышу себе нашли.
— Замолчи! — вырвалось громче, чем следовало. Павел тотчас зажал ладонью рот, оглянувшись: не проснулся ли кто. В соседнем ряду шевельнулись, но вроде спали. Батюшка склонился ближе, прошипел, испепеляя кота взглядом: — Как смеешь ты хулить святых Божиих!
Кот зевнул, совершенно не впечатлившись гневом:
— Да что ты знаешь о них… Ты ж вон и про меня сразу не разобрал.
Священник затаил дыхание. Что он хочет этим сказать?..
— Кто же ты… — еле слышно, одними губами произнёс Павел, всматриваясь в эти бесстыдно спокойные зелёные глаза.
— Уже спрашивал, — насмешливо мяукнул кот. — Ты сам придумал ответ: ангел. Считай, что так.
— Нет… Нет! — Павел выпрямился. — Ангел не стал бы хулить святых и сомневаться в победе добра. Не стал бы искушать гордыней…
С каждым словом у него крепла уверенность. Он наконец осознал, что всё время чувствовал неладное, но боялся признать. Существо напротив, улыбающееся теперь во весь котовий рот, вовсе не ангел. И он, грешный, восхищался, как ребёнок, побрякушкой.
— Значит, не ангел, думаешь? — мягко переспросил кот. Он поднялся, прогнув спину, потянулся лениво. Казалось, разговор наскучил ему, но глаза не отрывались от Павла — хитрые, пронзительные. — А кто же тогда? Ну-ка, произнеси, батюшка.
Павел сглотнул. Горло пересохло. Слово крутилось на языке, жгло изнутри, но назвать это прямо было страшно. Он оглянулся вновь: кругом всё тихо. Тусклая лампа подрагивала, освещая фигуры спящих. С улицы вползал жутковатый свет: то луна выглянет, то фонарь на полустанке блеснёт и исчезнет. Каждый раз кошачий силуэт, изгибаясь, отбрасывал на стены удлиненную тень, похожую на бесовский образ: на конце хвоста треугольник, вместо ушей — рога. Господи Иисусе… Павел прикрыл глаза и наконец выдохнул еле слышно:
— Дьявол.
Это прозвучало так тихо, что, казалось, лишь он сам и услышал. Кот расхохотался, но на этот раз беззвучно: лишь разинул пасть да втянул воздух, будто давясь хохотом. Потом склонил голову к плечу, глянул лукаво:
— Что ж ты шепчешь? Боишься, услышат?
Павел онемел. Сердце забарабанило: что делать?! Перед ним воочию сидит нечистый — что он задумал? Загубить? Затащил в свою игру? Но зачем?.. И как он, Павел, глупо попался — сам везёт врага в самое сердце страны!
Священник лихорадочно начал творить молитву про себя, закрыв глаза: «Да восстанет Бог, и расточатся врази Его…». Рука метнулась было к груди, доставая крест, но остановилась: рядом спали люди, и, хоть спасение душ важнее приличий, все же кидаться сейчас в открытую на нечистого Павел не смел — слишком всё абсурдно. Проснутся, увидят: священник крестом трясёт на кота, за шкирку рыжего хватает… Поднимется крик, скандал. Ещё, чего доброго, в милицию сдадут. Нет, сначала нужно понять, чего дьявол желает.
Кот наблюдал, как по лицу Павла пробегают страх, гнев, сомнение. И, кажется, получал от этого удовольствие.
— Ну, открылось тебе, значит, — проговорил кот буднично. — Давай, задавай свои вопросы, раз уж мы едем вместе. Вон до Москвы ещё дней пять ехать. Надо же занять время.
Батюшка выдавил из пересохшего горла:
— Не о чем мне с тобой говорить, нечистый.
— Как знаешь, — кот-дьявол пожал плечиками. — Тогда помолчим.
И правда затих. Только вот Павел никак не мог угомонить мысли. Не говорить? Но ведь, может, это шанс… разве часто выдаётся так откровенно потолковать с искусителем? Может, и узнать что удастся — о планах его, о слабостях? Да и душа горела от обиды, от подлого обмана. Хотелось выведать, с какой целью нечистый прикинулся агнцем.
— Скажи хотя бы, зачем был весь этот маскарад? — неожиданно для себя спросил Павел спустя несколько минут напряжённого молчания.
Кот не шевелился, но ответил сразу, будто ждал:
— А тебе не ясно? Сам же говорил: душа твоя завяла, веры не хватало. Вот и решил подбодрить.
Павел не поверил ушам.
— Да ты же, напротив, сейчас стараешься добить мою веру на корню!
— Это сейчас, — спокойно согласился дьявол. — А сначала — пожалел я тебя, дурня. Гляжу, совсем раскис: молит, плачет… Что делать? Небеса молчат, и молчали бы дальше — им до тебя нет дела.
Павел затаил дыхание: хула! Но кот говорил так ровно, уверенно, что жуть брала.
— Ну, думаю, подсоблю страждущему, — продолжал рыжий, — Что мне, жалко, что ли? Организовал тебе утешение: трапезу волшебную, беседу душевную… Разве плохо?
Священник только и смог, что головой покачать. Невозможно было постичь ход мысли дьявола.
— Лукавство всё это… — прошептал Павел.
— Не веришь — дело твоё, — отрезал кот. — Впрочем, мне и теперь тебя жалко, честно говоря. Ну раскрыл ты меня, дальше что? Веры-то у тебя не прибавилось от этого, а? Скорее ещё меньше стало.
Павел сжал кулаки. До слёз обидно, но дьявол сказал правду: сейчас в душе вместо прежней горячности разливался холод. Будто выдернули основание — так надежды и рухнули, раздавив веру.
— Зачем тебе мои муки? — спросил он горько, глядя в пол. — Радуется твое чёрное сердце, что батюшка сломлен?
Дьявол тихо цокнул языком, будто укоряя.
— Я делаю своё дело, ты — своё. Таков порядок вещей.
Павел посмотрел на кота со смесью ужаса и изумления.
— Выходит, всё так и должно быть — ты искушаешь, мы страдаем, и никакого света нет?
— Одни во тьме видят свет, другие при свете тьму видят. Ты вот, к примеру, думал во мне светлого увидеть, да увидел же. Сам обманулся, выходит. И сейчас опять мечешься: то ли верить дальше в своё, то ли на меня глядеть.
Священник закрыл лицо руками. «Господи, неужели я и правда сам виноват, что так легко обольстился?». Павел вдруг подумал: а что, если это действительно было допущено Богом? Может, лукавый сейчас прав в том, что Небеса молчат… Нет, нет! Богохульные мысли он себе не позволит. Лучше уж замолчать, как и собирался.
Он убрал руки с лица, стараясь больше не глядеть на бесовского собеседника. Кот тоже затих. Павел молился мысленно — сначала горячо, страстно, прося укрепления и защиты. Потом всё тише, рассеянней: сказалось изнеможение после ночных тр