Ночью по путям тянули «тридцатьчетвёрки», глохли и снова заводились. Автоматчики легли вдоль насыпи. Михайлов тогда был старшим лейтенантом, командовал взводом. Анатолий — сержант, санинструктор роты. Немецкий миномёт накрыл подход к платформе. Разорвался ящик с патронами, загорелась цистерна с топливом. Пехота залегла. Михайлов рванулся вперёд за оставшимся пулемётом. Анатолий увидел, как его навалило после взрыва, и, не дожидаясь команды, пополз. Тащил за воротник, по шпалам. Дотащил, вложил в рот ватный тампон, перетянул жгут, дал морфий. Михайлов пришёл в себя уже на полу в конторе станции, с перевязанной грудью и левой рукой в лонгете. После боя они молча закурили на крыльце. С этого дня и началась дружба.
Анатолий приблизился и подал честь. Михайлов едва кивнул.
— Получил телеграф, — сказал начальник сухо.
— Есть одно дело… — Анатолий поднял мешковину. — Кот рыжий. Одна штука. Мышей ест. Возьми, богом прошу. Я такого же в 42-ом съел. Совесть мучит.
Капитан опустил взгляд в мешок. Рыжий комок дёрнул ухом.
— Ладно. Оставь. На складе с зерном крысы ходят колонной. Как звать?
— Да вроде Кузя.
— Ты ещё долго зэков будешь возить? Вытащил бы ты тебя, товарищ, — сказал Михайлов.
— Куда? Здесь приказ. Там приказ. Разницы нет. Везде своя нужда, везде своя прелесть. Жизнь прожить — не поле перейти. Там где суждено умереть, там мне не погибнуть, товарищ.
Лагерный пункт стоял в низине, лес примыкал к забору, ворота в котором отворялись и рельсы вели дальше в лес — по этим рельсам каждое утро возили заключённых на заготовки.
Три барака для «основного контингента», один — штрафной, ещё один — больничный. Пилорама, сушильный сарай, склад пиломатериалов, кухня, контрольно пропускной пункт.
Работа — валка, обрубка сучьев, волокуши к погрузке. Бригадиры — из «политических» и «уголовников» вперемешку. Учёт — в журнале у табельщика. План день ото дня разный в зависимости от участка, сезона и погоды. Не выполнил план — остался без пайки.
В лагере звучали такие разговоры:
— Нам сегодня довели — десять кубов на бригаду. Нас девять. Значит, по кубу с носа и ещё чуть сверху, чтоб пайку не урезали.
— На прошлой неделе план — восемь кубов в день, сегодня говорят — двенадцать. Табельщик, козёл, говорит: «Снег твёрдый стал — валить легче, значит, и норму поднимем».
Кузю Михайлов взял в свою комнату в административном бараке. Там стояла маленькая кроватка, на которой начальнику приходилось спать скрючившись, но было сухо, стояла своя железная печка-буржуйка, труба от которой выходила в заколоченное фанерой окно, был большой деревянный стол, обитый зелёным сукном, на котором лежали разлинованные ведомости, папки, и стояла зелёная лампа.
Днём Кузя бродил по складу с мукой, зерном и крупой. Солдаты прозвали его «Начпрод» — начальник провизии.
По началу пенсионер наотрез отказывался ловить мышей. Только периодически гонял их. Сам ел остатки каши и корки хлеба. Иногда повариха бросала кость.
Но однажды дверь склада хлопнула. Вошли двое — начсклада Пастухов и капитан Михайлов.
— Пастухов, — сказал Михайлов, — отчёт за декаду видел. Потери по крупе опять выросли.
— Видел. Мыши жрут, Илья Сергеевич. Крысоловки ставим, яд — по инструкции, а толку… Этот рыжий, которого твой конвой притащил, не ловит. Гоняет — да. А толку? Мне по акту что писать — «кот устрашал грызунов морально»?
— Санитаров спрашивал?
— Санитары говорят: «кошак бездельничает — выведи». Или «истреби». По складу кошек не числят, серу жечь — проще.
— Утопить, что ли, предлагаешь?
— Не обязательно. Можно в санчасть — пусть мышей в аптеке ловит. А нет — пристрелим. На складе порядок нужен.
Михайлов молчал, постукивал пальцами по крышке бочки.
— Слышишь, Пастухов. Давай так: неделя испытательного срока. Если за неделю мышей не станет меньше — снимем вопрос радикально.
Когда они вышли, пенсионер сел и начал горевать. Рыжий кот плакал. Но слезами горю не поможешь — выжить захочешь, не то что мышей, лягушек ловить придётся. В это время наглый мыши вышли из укрытий. И пенсионер решил действовать. Он ловко прыгнул на одну, придушил, на вторую, третью. В нём проснулся дух убийцы! Да, чтобы попасть на доклад к тов. Сталину, придётся извести не одну мышиную душу.
— Вот видишь, говорил на следующий день Михайлов, когда начсклада позвал его показать трупы мышей, — а всего-то надо было пригрозить. Мышей прокрути через мясорубку и зэкам в похлёбку. Тоже мясо как-никак. А коту выдать ливера.
Пенсионер облизнулся: советскую ливерную колбасу он любил. Особенно с ядрёной горчицей. Но сейчас съел и так, с грязного пола, аж за ушами трещало: чего не сделаешь, чтобы перебить противный вкус шерсти вонючих грызунов во рту.
Теперь каждый день был как пытка. Васька-Кузя-Петров вставал пораньше и шёл вместе с начсклада Пастуховым на склад. Двери запирались, и в холоде пенсионер бегал, прыгал и убивал грызунов. Такая работа длилась бесконечно долго. И вскоре он мог уже зароптать и попроситься назад на больничную койку в современную Россию (как говорится, лишь бы не работать), но в Сиблаге случился бунт заключённых и пенсионер снова попал в историю. Бойся своих желаний — они могут исполниться, поэтому загадывай, учитывая все нюансы, иначе…
Глава 7. Кубометры крови
Просека напонялась стуками топоров. Из центра пришла разнарядка — новая норма 3,2 кубометра леса на нос. Никто не уложился. Кормёжку отменили. Три дня в -35 работы от зари до зари с пустыми желудками.
— Трое суток без жратвы?! — прохрипел зэк по кличке Щука. — Так мы им сейчас кубометры из рёбер сделаем.
— Прямо здесь замёрзнем. Пальцы немеют, — проговорил другой зэк.
Надсадно скрипели пилы, но силы уже уходили. Инвалид второй группы, бывший связист из Минска, упал с бревна и завалился в снег. Его пинком поднял конвоир. Это и стало спусковым крючком.
— Пошёл нахер, — прохрипел Щука и ударил конвоира в челюсть обухом топора. Тот рухнул, сыпанув золотыми зубами по снегу. Второй охранник успел только повернуться, прежде чем получил в ухо монтировкой.
Зашелестели затворы, солдаты на краю просеки открыли огонь. Группа из шести зэков рванула к ним. Пуля срезала ухо Щуке, но он успел вонзить топор в колено врагу, вырвал СКС из рук. Кровь залила варежки.
Всё происходило за минуты. У охраны не было связи — зэки в первую очередь перерубили провод в будке. Выжившие охранники сначала отстреливались, а потом побежать к вагонам.
— Не пустить! — крикнул бывший лейтенант из уголовников.
Зэки ворвались в вагон и убили охрану. И первым делом они накинулись на продукты, которые были припасены в вагоне, тушёнку жрали с ножа, хлеб глотали кусками. Набив желудки и быстро посовещавшись, решили действовать — ворваться в лагерь на паровозе и проскочить его поперёк: паровозная ветка шла через лагерь.
Среди зэков имелся кочегар, он знал, повёл состав, который, разворочив стальные ворота, обитые железом, вкатил в лагерь Но зэкам не повезло: их план сорвала случайность. На путях стоял другой состав, который привёз новых заключённых. Как раз шла разгрузка, и большая часть охраны была начеку. С места завязался бой ни на жизнь, а на смерть.
С вышек палили. Щука намотал на руку мешковину и полез вверх. Стрелок нажал — пуля прошла мимо. В следующую секунду охранник свалился вниз с разбитым черепом.
Бойцы выбежали из казармы выбежали, кто в чём был.
Первым к бунтующим подбежал молодой солдат, размахивая карабином.
— Ст-ст-стоять! — закричал он.
Пуля попала ему в плечо. Вторая — в череп.
Паровоз ТЭ-1 дышал паром. Когда охрана была убита, кочегар крикнул Щуке:
— Двадцать минут — и на ходу. Кто не с нами — тут останется помирать.
Щука приказал укоротить состав и оставить четыре товарных вагона. Заключённые запрыгивали в них, выбрасывали трупы конвоя и шарили внутри, ища припасы. Жрать хотело больше, чем жить.
Кот Петров узнал про заварушку и, выждав момент, кинулся к вагонам. Он понял, что это был его шанс удрать из лагеря и выполнить свою миссию: добраться до тов. Сталина и рассказать ему всю правду. В голове у пенсионера роились преимущественно бредовые мысли. Но главная мысль бала ясна как день: время уходит, жизнь кота скоротечна, а тов. Сталина — конечна, надо срочно отправлять в сторону Москвы, иначе вождь всех народов умрёт и не узнает всей правды.
А в этом время на станции Напряжка красноармейцы уже готовили горячий приём. В вечеру состав подходил к городу. Светились казённые корпуса, а вдали – купол старой церкви.
Путь перегородили вагонами. И как только локомотив приблизился на расстоянии выстрела, красноармейцы открыли огонь из пяти пулемётов. Пули прошивали сталь вагонов, и зэки, упав на пол, получали заряды в бока.
Когда локомотив врезался в стоячие вагоны, контуженный Щука рванул с карабином к выходу и, выскочив, открыл огонь — и тут же получил автоматную очередь в грудь. Вагон, в котором сидел Петров-Васька-Кузя, вспыхнул — кто-то бросил гранату. В ушах зазвенело.
На пузе, перебирая лапами, как маленькими вёслами, оглушённый кот пополз к выходу, чудом не задетый пулями. Пахло порохом и дерьмом. Заключённые стонали и матерились.
Пенсионер, воспользовавшись суетой, как тюлень сполз по ступеням, проскользнул под вагон, и притаился.
В это время к вагону подоспел отряд красноармейцев — пехота под командованием лейтенанта в шинели хлюпала сапогами по снегу. Щука, тяжело раненый, пытался подняться, но рухнул лицом в снег, руки выдавили красные пятна.
Лейтенант тяжело перевёл дыхание, направляя чёрное дуло пистолета ТТ‑33.
— За бунт — расстрел на месте, — тихо сказал он.
Щука только посмотрел ему в глаза, словно спрашивая «достойно ли отдал жизнь свою?», прежде чем раздался приглушённый выстрел. Кровь потекла на снег, но впитываться на хотела, разливаясь масляной бурой лужей. Лейтенант опустил пистолет и выдал приказ: