– Это вероятно, – одобрил Эуне. – Обычно убийце хочется добиться семяизвержения, но он может при этом не оставлять семени на месте преступления. Или – если у него хватит самообладания – дождаться, пока он будет в безопасности.
На пару секунд все притихли. Харри знал, что остальные думают о том же, о чем и он: что же убийца сделал с пропавшей Лисбет Барли?
– А найденное оружие?
– Проверено, – откликнулась Беата. – Проведенные эксперименты показывают девяносто девять и девять десятых процента вероятности, что именно из найденных пистолетов и были совершены убийства.
– Хорошо, – сказал Мёллер. – А есть идеи, откуда они взялись?
Беата покачала головой:
– Серийные номера сточены, следы на их месте – такие же, как на большей части конфискованного нами оружия.
– Н-да… – задумался Мёллер. – Снова эта могучая и таинственная «лига контрабандистов».
– Над этой бедой Интерпол бьется уже пятый год – и все без толку, – заметил Том Волер.
Харри качнулся на стуле, посмотрел на Волера и впервые (к собственному удивлению) почувствовал, что даже восхищается им, как можно восхищаться хищником, который идеально приспособлен для выживания.
Мёллер вздохнул:
– Итак, мы проигрываем три – ноль, и противник не думает уступать инициативу. Так что, ни у кого действительно нет стоящих идей?
– Не знаю, тянет ли это на идею…
– Выкладывай, Харри.
– Тут что-то вроде интуиции… Касательно мест преступлений… Что-то их объединяет, но я еще не понял что. Первое убийство произошло в мансарде дома по Уллеволсвейен. Второе – примерно в километре к северо-востоку, на Саннергата. А третье – приблизительно на том же расстоянии, но уже на восток, в офисном здании на площади Карла Бернера. Он перемещается, и у меня такое чувство, что у него существует четкая схема.
– Почему ты так думаешь? – спросила Беата.
– Своя территория, – ответил Харри. – Психолог объяснит.
Мёллер повернулся к Эуне, который как раз сделал глоток из чашки:
– Что скажете, Эуне?
– Ну-у… – скривился тот. – На «Цейлон Кенилворт» не тянет.
– Я не про чай.
– Мёллер, это называется юмором, – вздохнул Эуне. – Я понимаю, к чему ты клонишь, Харри. У серийных убийц есть строгие предпочтения касательно географии преступлений. Грубо говоря, можно выделить три типа. – Он стал загибать пальцы. – Убийца стационарный, который заманивает или затаскивает жертв к себе домой и убивает там. Убийца территориальный, орудующий в определенном районе, как Джек Потрошитель, который убивал только в кварталах, где процветала проституция, – хотя тут его территорией может быть весь город. И убийца-гастролер, на совести которого бывает больше всего жизней. Так, американцы Оттис Тул и Генри Ли Лукас разъезжали из штата в штат и на пару убили больше трехсот человек.
– Понятно, – сказал Мёллер и взглянул на Холе. – Ну и что там у тебя насчет четкой схемы, Харри?
Тот пожал плечами:
– Я же говорю, шеф: просто интуиция.
– Я знаю, что объединяет места преступления, – пришла на помощь Харри Беата.
Все, как по команде, посмотрели на нее. Она густо покраснела, как будто пожалев о сказанном, но храбро продолжила:
– Он ищет места, где жертвы чувствуют себя в безопасности. В собственной квартире. На своей улице днем. В женском туалете на собственном рабочем месте.
– Отлично, Беата, – похвалил Харри и получил в ответ быстрый благодарный взгляд.
– Очень хорошее наблюдение, барышня, – согласился Эуне. – И уж коль скоро мы заговорили о схемах передвижения, могу добавить еще кое-что. Убийцы-социопаты часто настолько самоуверенны, что их схемы легко проглядываются. Особая черта таких убийц в том, что они пристально наблюдают за ходом следствия и редко упускают возможность оказаться рядом со следователями. Расследование для них – игра в кошки-мышки с полицией, и многим серийным убийцам нравится видеть замешательство полицейских.
– Стало быть, где-то рядом сейчас сидит этот тип, смотрит в щелочку и радуется… – Мёллер потер ладони. – Ну, если на сегодня все…
– У меня есть небольшой комментарий, – сказал Харри. – Про бриллиантовые звезды, которые убийца оставляет жертвам…
– Выкладывай.
– У них по пять лучей. Почти что пентаграмма.
– Почему «почти»? Насколько я знаю, это пентаграмма и есть.
– Пентаграмму можно нарисовать без отрыва руки пятью взаимопересекающимися линиями.
– Ага! – встрял Эуне. – В этой фигуре скрыто золотое сечение. Очень любопытная. Кстати, вы слышали теорию, что, когда в эпоху викингов кельты собирались крестить Норвегию, они начертили над югом страны священную пентаграмму, чтобы потом размещать по ней города и церкви?
– А при чем тут бриллианты? – спросила Беата.
– Дело не в самих бриллиантах, а в их форме. В пентаграмме. Я помню, что видел ее на одном из мест преступления, – никак не вспомню где. Может, звучит и глупо, но я считаю, что это важно.
– То есть, – Мёллер подпер подбородок кулаком, – ты помнишь что-то, чего не помнишь, но считаешь, что это важно.
Харри потер лицо ладонями:
– Когда осматриваешь место преступления, мозг работает так интенсивно, что впитывает в себя мельчайшие детали, даже те, которые могут и не пригодиться. Они лежат мертвым грузом, пока не появится какая-нибудь новая деталь, которая напомнит о том, что ты знал, но забыл. В итоге запутываешься, где что впервые заметил, но нутром чуешь, что это важно. На что это похоже?
– На психоз, – зевнул Эуне.
Остальные повернулись к нему.
– Вы можете хотя бы делать вид, что смеетесь, когда я шучу? – спросил психолог. – Харри, это похоже на работу нормального, напряженно работающего мозга – в этом нет ничего страшного.
– Я думаю, четыре мозга тут уже наработались. – Мёллер встал, и тут же зазвонил телефон. – Слушаю, Мёллер… Секунду.
Он передал трубку Тому Волеру.
– Да?
Стулья уже заскрипели, но Волер сделал знак рукой, прося всех задержаться.
– Отлично, – сказал он и положил трубку.
Остальные смотрели на него с нетерпением.
– Появилась свидетельница. Она видела, как в тот вечер, когда убили Камиллу Луен, из одного дома по Уллеволсвейен, рядом с кладбищем Христа Спасителя, вышел велокурьер. Она запомнила это потому, что ей показалась странной белая повязка у него на лице. У любителя пива в Санкт-Хансхёуген такой не было. Она не запомнила номер дома, но, когда Скарре повез ее по Уллеволсвейен, сразу же его признала. В этом доме жила Камилла Луен.
Мёллер хлопнул по столу:
– Ну наконец-то!
Олауг сидела на постели, приложив ладонь к шее. Пульс медленно успокаивался.
– Как же ты меня напугала, – чужим, хриплым голосом произнесла она.
– Извините, я так устала, – сказала Ина, поднимая последнее пирожное, – и не слышала, как вы вошли.
– Это я должна перед тобой извиниться, – отозвалась Олауг. – Ворвалась без приглашения… и не увидела, что у тебя эти…
– Наушники, – рассмеялась Ина, – и очень громкая музыка – Коул Портер.
– Знаешь, я не слежу за всей этой новомодной музыкой.
– Коул Портер – старый музыкант. Джазист, американец. По-моему, он уже умер.
– Эх ты! Такая молоденькая, а слушаешь мертвых музыкантов.
Ина рассмеялась. Поднос она опрокинула случайно, когда почувствовала, как что-то коснулось ее щеки, и непроизвольно дернула рукой. Оставалось подмести с пола сахарный песок.
– Его музыку записал для меня один друг.
– Ишь ты, улыбается, – сказала Олауг. – Этот твой кавалер, что ли?
Спросила и пожалела: как бы Ина не подумала, что она за ней шпионит.
– Возможно, – ответила Ина, и в глазах ее мелькнул задорный огонек.
– Он небось тебя старше? – Олауг хотела намекнуть, что даже не видела его. – Раз такую старую музыку-то любит.
Но тут же пожалела и об этом вопросе. Вот ведь привязалась, старая перечница! На секунду она испугалась, вдруг Ина, рассердившись на нее, подыщет другое жилье.
– Да, капельку старше. – Ина лукаво улыбнулась, и хозяйку это насторожило. – Наверное, как вы с господином Швабе.
Олауг рассмеялась вместе с ней – от облегчения.
– Подумать только, он сидел там же, где вы сейчас, – заметила Ина.
Олауг огладила одеяло:
– Действительно.
– А когда он в тот вечер чуть не плакал, как вы думаете, это потому, что он не мог вас заполучить?
Олауг продолжала гладить одеяло. Грубая шерсть казалась такой приятной на ощупь.
– Не знаю, – сказала она. – Я побоялась спрашивать. Вместо этого сама придумывала ответы, которые мне больше всего нравились. Чтобы было о чем помечтать вечерами. Наверное, поэтому и влюбилась так сильно.
– А вы с ним вместе куда-нибудь ходили?
– Да. Однажды он меня вывез на Бюгдёй. Мы купались. Вернее, я купалась, а он смотрел. Он меня называл «моя нимфа».
– А когда вы забеременели, его жена догадалась, что ребенок от него?
Олауг пристально посмотрела на Ину и покачала головой.
– Они уехали в мае сорок пятого. А я узнала, что беременна, только в июле. – Она похлопала по одеялу ладонью. – Тебе, милая, наверное, надоели мои старые истории. Давай лучше о тебе поговорим. Что у тебя за кавалер?
– Хороший человек.
У Ины было все то же мечтательное выражение лица, с которым она слушала рассказы Олауг об Эрнсте Швабе – ее первом и последнем любовнике.
– Он мне кое-что подарил. – Ина открыла ящик письменного стола и достала маленький сверток, перевязанный золотой лентой. – Но не разрешил открывать до нашей помолвки.
Олауг улыбнулась и погладила Ину по щеке. Хорошая она девушка!
– Он тебе нравится?
– Он не такой, как все. Он… старомодный. Ему не хочется, чтоб мы торопились с… ну, вы знаете.
Олауг кивнула:
– Сначала надо убедиться, что это мужчина твоей жизни, а уж потом – все остальное.
– Я знаю, – ответила Ина, – но это так нелегко – убедиться. Он только что был здесь, и, перед тем как он ушел, я сказала ему, что мне нужно время подумать, а он сказал, что понимает, ведь я еще такая молодая.