вас что-то против меня было и не возникало соблазна вас выдать.
– Я бы сказал это иначе, но суть ты уловил.
– А о чем речь? О контрабанде?
– Сейчас я тебе ответить не могу.
– А откуда тебе знать, вдруг я «крот» из ОСО?
Волер перегнулся через перила и показал вниз:
– Видишь ее, Харри?
Харри подошел к краю площадки и взглянул на парк. На зеленой траве еще лежали загорающие.
– В желтом купальнике, – подсказал Волер. – Хороший цвет, правда?
Внутри у Харри скрутило, и он резко выпрямился.
– Ты о нас плохо думаешь, – сказал Волер, продолжая смотреть вниз. – Мы следим за теми, кто нужен нашей команде. Она хорошо держится, Харри, но нужно ей то же, что и большинству женщин. Мужская забота, внимание. А времени у тебя немного: такие дамы недолго бывают одинокими.
Харри выронил сигарету, и та полетела вниз, отмечая свой путь шлейфом искр.
– Вчера по всей Восточной Норвегии передавали пожарное предупреждение, – заметил Волер.
Харри не ответил, только вздрогнул, когда собеседник положил руку ему на плечо.
– Чтобы показать нашу добрую волю, я даю тебе два дня. Если за это время ответа от тебя не будет, предложение теряет силу.
Холе сглотнул раз, другой, пытаясь выговорить одно только слово. Но язык не слушался, во рту пересохло хуже, чем при африканской засухе.
Наконец у него получилось.
– Спасибо.
Беате Лённ работа нравилась. Нравилась рутина и надежная размеренность. Она знала, что талантлива, и знала, что это знает вся служба криминалистической экспертизы на Кьёльберг-гате, дом 21. Работа была единственной важной составляющей ее жизни – ради нее она и вставала по утрам. Все остальное просто заполняло перерывы.
Ей принадлежал верхний этаж дома в Уппсале, где она жила с мамой. Они прекрасно ладили друг с другом, а уж отец, пока был жив, и вовсе в Беате души не чаял. Наверное, поэтому она и пошла по его стопам в полицию. Хобби у нее не было. Хотя она встречалась со следователем Халворсеном, соседом Харри по кабинету, у нее не было никакой уверенности в будущем их отношений. В журнале «Она», правда, писали, что такого рода сомнения естественны, поэтому все же стоит пойти на риск. Но риск и сомнения Беата не любила. Она любила свою работу.
Подростком она краснела от одной только мысли о том, что кто-то о ней думает, и бо́льшую часть времени искала различные способы спрятаться. Краснела она по-прежнему, зато теперь ей было куда спрятаться – за грязные кирпичные стены службы экспертизы, где часами можно было в тишине и спокойствии изучать отпечатки пальцев и следы обуви, отчеты по баллистике и сопоставлению голосов, видеозаписи, анализы ДНК, крови и фрагменты тканей – бесконечные улики, с помощью которых распутывались сложные и громкие дела. Беата поняла, что в ее работе опасностей не так уж много. Главное – говорить громко и четко, стараться не краснеть, не терять лица и не стыдиться неизвестно отчего. Кабинет на Кьёльберг-гате стал ее крепостью, а униформа – доспехами.
Было уже полпервого ночи, когда телефонный звонок оторвал ее от лабораторных отчетов по пальцу Лисбет Барли. На экране телефона высветилось «неизвестный номер», и сердце бешено забилось. Только бы не он!
– Беата Лённ.
Он! Его слова звучали, словно резкие удары.
– Почему ты не позвонила мне насчет отпечатков?
Она на секунду задержала дыхание. Потом ответила:
– Харри сказал, что передаст тебе.
– Спасибо, передал. В следующий раз информируй в первую очередь меня. Ясно?
К горлу подкатил ком – Беата не знала, от страха или от злости.
– Хорошо.
– Ты еще что-нибудь говорила ему, чего не говорила мне?
– Нет. Разве что про результаты исследования вещества, которое мы обнаружили под ногтем присланного пальца.
– У Лисбет Барли? И что вы там нашли?
– Экскременты.
– Что?
– Дерьмо! – в раздражении повысила она голос.
– Мерси, я в курсе, что такое экскременты. Есть догадки, откуда они?
– Да, – коротко ответила Беата.
Не дождавшись продолжения, он сказал:
– Задам вопрос иначе. Чьи они?
– Наверняка не знаю, но могу предположить.
– Ах, будьте так любезны…
– В них найдена кровь – вероятно, человек болен геморроем. Третья группа крови. Встречается лишь у семи процентов населения. Вилли Барли зарегистрирован как донор. И у него…
– Ясно. Так какое ты делаешь заключение?
– Не знаю, – поспешила ответить Беата.
– Но ты ведь знаешь, что анус – эрогенная зона? А, Беата? Как у женщин, так и у мужчин. Или забыла?
Беата закрыла глаза. Лишь бы он не начал снова. Не надо. Все давно прошло, и она уже начала забывать, вытеснять это из памяти. Но его голос был твердым и гладким, как змеиная кожа.
– Ты умеешь притворяться очень правильной девочкой, Беата. Мне это нравится. И нравилось, когда ты делала вид, что тебе этого не хочется.
«Никто ничего не знает», – мысленно убеждала себя она.
– А у Халворсена так же хорошо получается? – продолжал Волер.
– Всё, пока, – сказала Беата.
В ушах раздался его смех. И тогда Беата поняла: спрятаться некуда и достать ее могут повсюду. Как это случилось с теми тремя женщинами, которые чувствовали себя в полной безопасности. Потому что нет на свете ни прочных крепостей, ни надежных доспехов.
Эйстейн сидел в такси на Тересес-гате и слушал «Роллинг стоунз», когда вдруг зазвонил телефон.
– Такси Осло, – сказал он в трубку.
– Привет, Эйстейн. Это Харри. У тебя в машине кто-нибудь есть?
– Только Мик и Кит.
– Кто?
– Лучшая группа в мире.
– Эйстейн!
– Н-да?
– «Стоунз» не лучшая группа в мире. Да и песню «Wild Horses» написали не Кит с Миком, а Грэм Парсонс.
– Все это сплетни, и ты это знаешь. Бывай…
– Алло? Эйстейн?!
– Скажи мне что-нибудь хорошее. Быстро.
– «Under My Thumb» – действительно неплохая песня. И в «Exile On Main Street» есть интересные моменты.
– Хорошо. Чего хотел?
– Помощь нужна.
– На дворе три часа ночи. Может, поспишь?
– Не могу, – сказал Харри. – Стоит закрыть глаза, и сразу так жутко становится…
– Тот же кошмар, что и раньше?
– Кино из ада – повтор по заявкам зрителей.
– Про лифт?
– Про лифт. И я каждый раз схожу с ума. Как скоро ты сможешь подъехать?
– Ох, не нравится мне это, Харри.
– Когда?
Эйстейн вздохнул:
– Подожди минут шесть.
Когда Эйстейн поднимался по лестнице, Харри уже напялил джинсы и ждал его в дверях.
Они сели в гостиной. Свет включать не стали.
– Пиво будет? – Эйстейн снял бейсболку с надписью «Playstation» и зачесал назад редкие потные космы.
Харри покачал головой.
– Тогда вот, – сказал Эйстейн и поставил на стол черную тубу, похожую на футлярчик из-под фотопленки. – Держи. Флунипам. Вырубает с гарантией. Одной таблетки за глаза хватает.
Харри внимательно посмотрел на цилиндрик, потом сказал:
– Я позвал тебя не за этим, Эйстейн.
– Н-да?
– Н-да. Мне хочется узнать про взлом кодов. Как это делается?
– Ты про хакеров? – Эйстейн был немало удивлен. – Собираешься взломать пароль?
– Вроде того. Читал в газете про маньяка? Мне кажется, он оставляет нам закодированные послания. – Харри включил лампу. – Гляди.
Эйстейн посмотрел на лист бумаги, который Харри положил на стол, и удивился:
– Звезда?
– Пентаграмма. Этот символ он оставил дважды. В первый раз вырезал на балке у кровати жертвы, а во второй – нарисовал на пыльном экране телевизора в магазине напротив другого места преступления.
Эйстейн посмотрел на звезду и кивнул:
– И ты думаешь, я помогу тебе разобраться, что это значит?
– Нет. – Харри подпер подбородок руками. – Но надеюсь, ты расскажешь мне про принципы расшифровки кодов.
– Харри, я же взламывал математические коды, а у человеческих – иной смысл, другая семантика. Я, например, до сих пор ни разу правильно не вычислил, что имеют в виду женщины, когда говорят «нет».
– Представь себе, что в нашем случае задействованы и человеческая логика, и некий подтекст.
– Тогда это уже криптография, тайнопись. Для этого, помимо логического мышления, нужно умение задействовать подсознание и интуицию – все то, что ты знаешь, но не знаешь, что знаешь. Придется использовать линейное мышление и распознавание образов. Слыхал об Алане Тьюринге?
– Нет.
– Этот англичанин в войну расшифровывал немецкие коды. Проще говоря, выиграл Вторую мировую. Он говорил, что для расшифровки нужно сначала понять, в каком измерении действует противник.
– Это как?
– Скажем так, этот уровень выше букв и цифр. Надъязыковой. И ответы надо искать не на вопрос «как», а на вопрос «зачем». Понятно?
– Нет.
– Никто не понимает. Это, скорее, особый дар – вроде ясновидения.
– Предположим, мы знаем зачем. Что дальше?
– Дальше придется потратить уйму времени. Комбинируй варианты, пока не вымрешь.
– Нельзя мне вымирать. И уймы времени у меня нет. Побыстрее можно?
– Тогда есть только один известный мне способ. Транс.
– Ну разумеется, транс. Вот теперь все понятно.
– Я не шучу. Продолжаешь смотреть на информацию, пока не избавляешься от всех мыслей. Все равно что перегрузить мышцу и вызвать ее спазм. Что-то в этом роде. В восемьдесят восьмом я четыре ночи подряд взламывал систему счетов Датского банка. На голом энтузиазме и капельке ЛСД. Получится подсознательно взломать код – считай себя королем. А если не получится…
– То что?
Эйстейн засмеялся:
– Угодишь в психушку. Там полно таких, как я.
– Транс, говоришь?
– Ага. Транс. Интуиция. Может быть, немного фармацевтической помощи…
Харри взял со стола черный цилиндрик и поднес к глазам:
– А знаешь что, Эйстейн?
– Что?
Он кинул тубу через стол, и Эйстейн ловко поймал ее.
– Я пошутил насчет «Under My Thumb».
Эйстейн положил тубу на край стола и нагнулся завязать шнурки на старых, ужасно грязных лыжных ботинках «Пума».