– Они?
– Она была беременной. Мне кажется.
– Мне печально слышать о твоих потерях, сын мой. А твоя супруга знает об этом?
– Никто об этом не знает.
– А от чего она умерла?
– От пули в голове, святой отец.
Николая обдало холодом. Ком подступил снова.
– Ты в чем-то еще хочешь покаяться, сын мой?
– Да. Есть один человек. Полицейский. Я видел, как женщина, которую я люблю, пошла к нему, и в мою голову закрались мысли о том, чтобы…
– Да?
– Согрешить. Это все, святой отец. А теперь вы можете прочесть молитву об отпущении?
В храме стало тихо.
– Мне… – начал Николай Луб.
– Святой отец, мне пора идти. Вы не будете так добры?
Николай снова закрыл глаза, начал читать и открыл их, только когда дошел до слов:
– Прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Он перекрестил голову мужчины, тот прошептал благодарность и быстрыми шагами вышел из церкви.
Николай остался на том же месте, слушая эхо собственных слов. Кажется, он вспомнил, где видел этого человека. В Старом Акере, он приходил с новой Вифлеемской звездой взамен сломанной.
Как священника Николая связывал обет соблюдать тайну исповеди. И услышанное не заставило бы ее нарушить, но что-то неладное было в самом голосе мужчины – в том, как он говорил про свои мысли о том, чтобы… Чтобы что?
Николай выглянул в окно. Где же облака? Кажется, вот-вот начнется дождь, но сначала будут гром и молния.
Он запер дверь, встал на колени перед маленьким алтарем и начал молиться с таким искренним чувством, какого не испытывал уже многие годы. Просил Господа укрепить и наставить на путь истинный. И даровать прощение.
В два часа в дверях кабинета Беаты появился Бьёрн Хольм и сказал, что у него кое-что для нее есть.
Она встала и прошла за ним в фотолабораторию. На шнуре для просушки висел только что напечатанный снимок.
– Сделано в прошлый понедельник, – сказал Бьёрн. – Примерно полшестого, то есть через полчаса после убийства Барбары Свендсен. За это время можно спокойно доехать на велосипеде от площади Карла Бернера до Фрогнер-парка.
На фотографии была улыбающаяся девочка на фоне фонтана. Рядом с ней был виден кусок скульптуры. Беата ее узнала – «Дерево и ныряющая девушка». Она любила забираться к этой скульптуре в детстве, когда мама с папой на воскресенье выезжали с ней в город и шли гулять в Фрогнер-парк. Папа говорил, что у Густава Вигеланна ныряльщица символизировала девичий страх перед тем, как шагнуть во взрослую жизнь и стать матерью.
Сейчас Беата смотрела не на нее. Она смотрела на самый край фотографии, где у зеленой урны стоял мужчина с коричневым пакетом в руке. Он был одет в облегающую желтую куртку и черные спортивные штаны, какие носят велосипедисты. На голове был черный шлем, на лице – солнечные очки и маска.
– Велокурьер, – прошептала Беата.
– Лица все равно не видно, – ответил Бьёрн Хольм.
– Да, но… – Голос Беаты прозвучал словно эхо. Не сводя глаз с фотографии, она протянула руку. – Лупу…
Хольм отыскал увеличительное стекло на столе между пакетиков с реактивами и передал ей.
Беата прикрыла один глаз и начала водить лупой по фотографии.
Бьёрн Хольм посмотрел на начальницу. Он, разумеется, слышал истории про то, как она работала в следственном отделе, как сидела сутки напролет, запершись в видеокомнате, просматривала записи ограблений: кадр за кадром, подмечая все новые подробности телосложения и жестикуляции, контуры лиц за масками, и в конце концов устанавливала личности налетчиков, потому что видела их раньше (к примеру, на записи налета на почту, которую сделали пятнадцать лет назад, когда сама Беата еще под стол пешком ходила, а потом оставили в архиве на жестком диске, где записаны миллионы лиц и каждый налет за всю историю видеонаблюдения). Кто-то утверждал, что у Беаты очень хорошо развита часть мозга, отвечающая за память на лица. Поэтому Бьёрн Хольм смотрел не на фотографию, а на то, как Беата рассматривает каждую деталь, хотя понимал, что ничему у нее не научится, потому что для этого нужны особые врожденные способности, которых у него нет.
Потом он понял, что Беата рассматривает вовсе не лицо мужчины.
– Коленка, – сказала она. – Видишь?
Бьёрн Хольм подошел ближе:
– Что там?
– На левой. Похоже на пластырь.
– То есть нам нужно искать человека с пластырем на ноге?
– Смешной ты, Хольм. Прежде чем искать того, кто на этой фотографии, нужно выяснить, может ли он быть нашим веломаньяком.
– А у кого мы это выясним?
– У единственного человека, который видел его с близкого расстояния. Сделай копию фотографии, а я пошла за машиной.
Свен Сивертсен с убитым видом смотрел на Харри. Тот только что изложил ему свою невероятную теорию.
– Я действительно ни о чем не подозревал, – прошептал Сивертсен. – Я никогда не видел фотографии жертв в газетах. На допросах мне называли имена, но они мне ничего не говорили.
– Ну пока это только теория, – сказал Харри. – Мы не знаем, действительно ли это велокурьер-маньяк. Нужны конкретные доказательства.
Сивертсен ухмыльнулся:
– Лучше докажи, что у тебя уже достаточно материала, чтобы с меня сняли обвинение. Тогда я представлю свидетельства против Волера.
Харри пожал плечами:
– Я могу позвонить начальнику моего отдела, Бьярне Мёллеру, попросить его приехать на патрульной машине и забрать нас отсюда в целости и сохранности.
Сивертсен решительно покачал головой:
– В этом деле наверняка уже замешаны чины повыше Волера. Я никому не верю. Сначала представь доказательства.
Харри сжал и разжал кулаки:
– У нас есть еще вариант: пойти к журналистам и все им рассказать. И про маньяка, и про Волера. Таким образом мы себя обезопасим.
Сивертсен посмотрел на него с подозрением.
– Наше время убегает, – сказал Харри. – Он уже ближе. Неужели не чувствуешь?
Сивертсен потер запястья.
– Хорошо, – сказал он. – Давай.
Харри сунул руку в задний карман и достал погнутую визитку. На секунду задумался, возможно представляя последствия своего звонка. Или не представляя. Набрал номер рабочего телефона. Голос в трубке ответил на удивление резко:
– Рогер Йендем.
Харри слышал на заднем плане гул голосов, жужжание аппаратуры и звонки других телефонов.
– Это Харри Холе. Мне нужно, чтобы вы меня внимательно выслушали, Йендем. У меня есть информация о велокурьере-маньяке и о контрабанде оружия, в которой замешан один из моих коллег в полиции. Вы слышите?
– Да-да.
– Отлично. Давайте так: я вам даю эксклюзивную информацию, а вы размещаете ее на сайте «Афтенпостен» так быстро, как только можете.
– Договорились. Вы откуда звоните, Холе?
Судя по голосу, он был удивлен отнюдь не так сильно, как предполагал Харри.
– Это не важно. У меня есть сведения, подтверждающие, что Свен Сивертсен не велокурьер-маньяк и что офицер, который вел расследование, вот уже несколько лет занимается незаконным ввозом оружия в Норвегию.
– Фантастика. Но полагаю, вы понимаете: я не могу все это напечатать на основании телефонной беседы.
– Что вы имеете в виду?
– Ни одна серьезная газета не станет публиковать обвинение в адрес инспектора, особенно в контрабанде оружия, не убедившись в достоверности источника. Ни на секунду не сомневаюсь, что вы – тот, за кого себя выдаете, но откуда мне знать, что вы не пьяны, или не сошли с ума, или и то и другое? Если я поленюсь проверить истинность информации, газете может грозить судебное разбирательство. Давайте встретимся, Холе. Я обещаю, что все запишу с ваших слов.
В возникшей паузе Харри услышал, как рядом с Йендемом кто-то заливисто и беззаботно засмеялся.
– В другие газеты можете даже не звонить – вам ответят то же самое. Доверьтесь мне, Холе.
Харри задержал дыхание.
– Хорошо, – согласился он. – В «Андеруотере». Далсбергстиен. В пять. Приходите один, иначе я сматываюсь. И никому ни слова! Ясно?
– Ясно.
– До встречи.
Харри нажал «сброс» и, задумавшись, закусил нижнюю губу.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказал Свен.
Бьёрн Хольм и Беата свернули с шумной аллеи Бюгдёй и в следующее мгновение оказались на тихой улочке с внушительными виллами с одной стороны и фешенебельными старинными многоквартирными домами – с другой. На обочинах тут и там стояли роскошные немецкие автомобили.
– Красиво живут, – заметил Бьёрн.
Они остановились перед желтым, будто кукольным домом.
После второго звонка домофон ожил.
– Да?
– Андре Кляузен?
– Это я.
– Беата Лённ, полиция. Можно войти?
Андре Кляузен встретил их в дверях в халате, не доходящем до колен, почесывая ссадину на щеке и особо не скрывая зевоты.
– Извините. Вернулся домой поздно ночью, – сказал он.
– Наверное, из Швейцарии?
– Нет, всего лишь из загородного дома. Заходите.
Гостиная Кляузена была маловата для той коллекции произведений искусства, которые в ней были, и Бьёрн Хольм тут же отметил, что хозяин менее всего склонен к спартанскому минимализму. В одном из углов комнаты бил фонтанчик и обнаженная древнегреческая богиня поднимала руки к потолку, расписанному в стиле Сикстинской капеллы.
– Мне хочется, чтобы вы вспомнили тот момент, когда встретили велокурьера в приемной адвокатской конторы, – сказала Беата. – А потом взглянули на этот снимок.
Кляузен взял фотографию и начал ее пристально разглядывать, продолжая ковырять ссадину на щеке. Бьёрн Хольм между тем осматривался в комнате. За одной из дверей послышался топот, а потом кто-то поскребся в дверь.
– Возможно, – сказал Кляузен.
– Только возможно? – Беата присела на краешек стула.
– Очень вероятно. Одет точь-в-точь. Шлем, опять же – очки.
– А пластырь на колене у него был?
Кляузен тихо рассмеялся:
– Как я уже говорил, не имею привычки так внимательно разглядывать мужские тела. Если вам будет от этого легче, скажу, что моя интуиция твердо говорит: «Да! Это он и есть». Но не более… – Он развел руками.