Харри откашлялся:
— Я только хотел сказать, что до приезда криминалистов лучше ничего не трогать.
Волер пристально посмотрел на него и, весело подмигнув, отпустил руку со словами:
— Ты прав. Я ошибся. — И, встав, он вышел.
Харри продолжало мутить, он старался дышать глубоко и спокойно. Беата не простит, если его вывернет прямо на месте преступления.
Он прислонился щекой к холодной плитке и, приподняв край пиджака Барбары, заглянул под него. Между коленями и дугой туловища лежал белый пластиковый стаканчик, но внимание привлек не он, а ее рука.
— Черт, — прошептал Харри. — Черт…
В шесть двадцать на этаже адвокатской конторы появилась Беата. У женского туалета она нашла Харри. Тот сидел на ковре, прислонившись к стене, и пил из белого пластикового стаканчика.
Остановившись перед ним, Беата поставила на пол железные чемоданы и провела тыльной стороной ладони по раскрасневшемуся потному лбу.
— Прошу прощения, — сказала она. — Загорала на пляже. Сначала заскочила домой переодеться, потом — на Кьёльберг-гате за оборудованием. А тут еще какой-то идиот заблокировал лифт — пришлось по лестнице тащить.
— Хм… И правильно сделал: надо подойти к этому делу со всей осторожностью. Журналисты уже что-нибудь пронюхали?
— Там на солнышке греется стайка. Небольшая. Все ж в отпусках.
— Боюсь, отпуск закончился.
Беата скривилась:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Идем. — Харри провел ее в туалет и сел на корточки. — Загляни под тело и увидишь. Безымянный палец отрезан.
Она ойкнула.
— Крови не так много, — продолжал Харри. — Значит, отрезали после смерти. А еще — вот. — Он убрал волосы с левого уха Барбары.
Беата наморщила носик:
— Сережка?
— В виде сердца. В правом ухе — совсем другая, серебряная. Вторую серебряную сережку я нашел на полу в одной из кабинок. Значит, эту вдел убийца. Забавно, что она еще и открывается. Вот так. Необычное содержимое, тебе не кажется?
Беата кивнула:
— Красная пятиконечная бриллиантовая звезда.
— И что мы имеем?
Она посмотрела на него и спросила:
— Теперь это слово можно произнести вслух?
— Маньяк? — Бьярне Мёллер прошептал это так тихо, что Харри непроизвольно сильнее прижал трубку к уху.
— Мы на месте преступления, почерк тот же самый, — сказал он. — Шеф, самое время выдергивать людей из отпусков. Нам понадобятся все, кто в состоянии ходить и ползать.
— Возможно, кто-нибудь копирует?
— Исключено. Об отрезанных пальцах и бриллиантах знаем только мы.
— Как все нехорошо-то, Харри.
— Хорошие серийные убийцы вообще редкость.
Мёллер некоторое время молчал, потом окликнул:
— Харри?
— Я здесь, шеф.
— Мне придется попросить тебя в последние недели твоей службы помочь Волеру разобраться с этим делом. Кроме тебя в отделе ни у кого нет особого опыта раскрытия серийных убийств. Знаю, ты откажешься, но все равно прошу тебя. Иначе нам не справиться, Харри.
— Хорошо, шеф.
— Пойми: это важнее ваших с Томом разногласий и… Постой, что ты сказал?
— Я сказал «хорошо».
— То есть согласен?
— Да, но мне пора бежать. Мы здесь задержимся, так что завтра с утра соберите следственную группу. Том предлагает часов в восемь.
— Том? — удивился Мёллер.
— Том Волер.
— Нет, я знаю, кто это, просто ты никогда не называл его по имени.
— Меня ждут, шеф.
— Ну давай.
Харри сунул телефон в карман и, швырнув стаканчик в мусорное ведро, заперся в кабинке — теперь уже мужского туалета, — наклонился к унитазу и больше не сдерживал тошноту.
Позже он стоял перед раковиной и, открыв воду, смотрел на свое отражение, слушал гул голосов в коридоре. Помощник Беаты просил людей держаться за заграждениями, Волер распоряжался выяснить, кто находится у здания, а Магнус Скарре кричал коллеге, чтобы тот купил ему чизбургер без — без! — картофеля фри.
Когда вода стала холодной, Харри нагнулся и начал жадно пить, позволяя струйкам течь по щекам, затекать в ухо, за шиворот, под рубашку, в рукав. Он пил и не слушал внутреннего врага. А потом снова забежал в кабинку, чтобы его вырвало.
Когда он вышел на улицу, был ранний вечер, площадь Карла Бернера опустела. Харри закурил и отмахнулся от подошедшего журналиста. Тот остановился. Харри узнал его. Кажется, Йендем? С ним он разговаривал после сиднейского дела. Журналистом Йендем был не хуже остальных, даже чуточку лучше.
Телемагазин еще не закрылся, и Харри зашел. Внутри никого не было, если не считать толстяка в грязной фланелевой рубашке. Он сидел за столом и читал журнал. Вентилятор на столе трепал его прическу и разносил по помещению запах пота.
Харри показал удостоверение и спросил, не было ли кого-нибудь странного в магазине или рядом.
Толстяк фыркнул:
— Они все тут немного странные. Скоро у всей округи крыша съедет.
— А кого-нибудь, кто был бы похож на убийцу? — сухо уточнил Харри.
Толстяк сощурил один глаз:
— Не из-за этого ли столько полицейских машин понаехало?
Харри кивнул.
Толстяк пожал плечами и вернулся к журналу.
— А кто из нас не похож на убийцу, инспектор?
Харри уже собирался уйти, но вдруг увидел на одном из телеэкранов свой автомобиль. Камера скользнула по площади Карла Бернера и остановилась на красном кирпичном здании, потом картинка сменилась на диктора ТВ-2, а еще через мгновение — на показ мод. Харри глубоко затянулся сигаретой и закрыл глаза.
Ему навстречу по подиуму — нет, по двенадцати подиумам — шла Ракель. Она вышла из стены экранов и встала перед ним, держа руки на бедрах, бросила на него взгляд, резко мотнула головой, развернулась и ушла.
Харри снова открыл глаза.
Было восемь вечера. Он старался не думать, что совсем недалеко, на Тронхеймсвейен, есть бар и там наливают крепкие спиртные напитки.
Оставалась самая сложная часть вечера. А потом — еще и ночь.
Десять вечера. Термометр милостиво сбросил пару градусов, но было все еще жарко. Он лениво лежал и ждал, когда подует береговой бриз. Или морской. Хоть какой-нибудь. В службе криминалистической экспертизы было пусто, только в кабинете Беаты еще горел свет. Убийство весь день поставило с ног на голову. С площади Карла Бернера Беата примчалась сюда после звонка Бьёрна Холма, коллеги, который сообщил, что к ним приехала какая-то женщина из «Де Бирс» и толкует о каких-то бриллиантах.
Теперь она внимательно слушала невысокую женщину, которая говорила на таком потрясающем английском, какой только можно ожидать от голландки, обосновавшейся в Лондоне.
— На алмазах природа оставляет свои геологические отпечатки, — сообщала сотрудница «Де Бирс». — Каждый уникален, к тому же существуют сертификаты, отображающие происхождение камня и переходящие при покупке от хозяина к хозяину, почему можно проследить, кто был их владельцем. Боюсь, правда, не в данном случае.
— Почему? — спросила Беата.
— Потому что те два камня, которые вы мне показали, относятся к «кровавым» алмазам.
— Это из-за цвета?
— Нет, из-за того, что они по большей части добываются в Киуву, в Сьерра-Леоне. Алмазы из этой страны бойкотируются по всему миру, поскольку месторождения находятся под контролем повстанцев, а те на вырученные деньги финансируют войну — единственно с целью наживы. Потому и «кровавые». Думаю, эти камни — новые. Из Сьерра-Леоне их, скорее всего, контрабандой перевезли в другую страну, где изготовили поддельные сертификаты, по которым они добыты, скажем, на известном месторождении в ЮАР.
— А вы можете предположить, куда их могли перевезти?
— Большая часть оказывается в странах бывшего соцлагеря. После падения «железного занавеса» у специалистов по подделыванию документов появились новые клиенты. За такие сертификаты хорошо платят. Но я не только поэтому считаю, что камни пришли из Восточной Европы.
— А еще почему?
— Такие бриллианты-звезды я видела и раньше. Их переправляли из Чехии и бывшей ГДР. И у тех качество тоже были среднее.
— Среднее?
— Красные алмазы, конечно, красивы, но ценятся ниже прозрачных. Найденные вами экземпляры не чистые, с примесями. Когда при огранке большая часть алмаза стачивается, для работ используют далеко не лучшие камни.
— Так, значит, ГДР и Чехия. — Беата закрыла глаза.
— Так сказать, квалифицированное предположение. Если у вас больше нет вопросов, я еще могу успеть на последний самолет в Лондон.
Беата открыла глаза и встала.
— Извините, сегодня был долгий и сумбурный день. Вы нам очень помогли, и мы вам бесконечно благодарны за то, что вы любезно согласились приехать, — поблагодарила она.
— Ах, бросьте. Надеюсь, мои сведения помогут поймать вашего преступника.
— А мы-то как надеемся! Позвольте заказать для вас такси…
Пока Беата дожидалась ответа из центрального таксопарка, она заметила, что специалист по алмазам разглядывает руку, которой она держит трубку. Беата улыбнулась.
— У вас очень красивый перстень. Обручальное кольцо?
Беата покраснела:
— Не мое. Это кольцо папа при обручении подарил маме. Мне оно досталось после его смерти.
— Теперь ясно, почему на правой. Обычно его носят на левой руке. Точнее, на третьем пальце левой руки.
— На среднем? А мне казалось, на безымянном.
Женщина улыбнулась:
— Вы, наверное, не знаете старинной, еще египетской традиции.
— Нет.
— Египтяне считали, что к среднему пальцу от сердца тянется кровеносный сосуд любви, по-латыни — vena amoris.
Подъехало такси, и она ушла, а Беата какое-то время разглядывала свою руку. Левую. Средний палец.
Потом позвонила Харри.
— Оружие чешское, — откликнулся он, выслушав ее рассказ.
— Может, что и прояснится, — сказала Беата.
— Может быть, — ответил Харри. — Как, говоришь, называется та вена?
— Vena amoris?
— Vena amoris, — пробормотал Харри и положил трубку.