— В другие газеты можете даже не звонить — вам ответят то же самое. Доверьтесь мне, Холе.
Харри задержал дыхание.
— Хорошо, — согласился он. — В «Андеруотере». Далсбергстиен. В пять. Приходите один, иначе я сматываюсь. И никому ни слова! Ясно?
— Ясно.
— До встречи.
Харри нажал «сброс» и, задумавшись, закусил нижнюю губу.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал Свен.
Бьёрн Холм и Беата свернули с шумной аллеи Бюгдёй и в следующее мгновение оказались на тихой улочке с внушительными виллами с одной стороны и фешенебельными старинными многоквартирными домами с другой. На обочинах тут и там стояли роскошные немецкие автомобили.
— Красиво живут, — заметил Бьёрн.
Они остановились перед желтым, будто кукольным домом.
После второго звонка домофон ожил.
— Да?
— Андре Кляузен?
— Это я.
— Беата Лённ, полиция. Можно войти?
Андре Кляузен встретил их в дверях в халате, не доходящем до колен, почесывая ссадину на щеке и особо не скрывая зевоты.
— Извините. Вернулся домой поздно ночью, — сказал он.
— Наверное, из Швейцарии?
— Нет, всего лишь из загородного дома. Заходите.
Гостиная Кляузена была маловата для той коллекции произведений искусства, которые в ней были, и Бьёрн Холм тут же отметил, что хозяин менее всего склонен к спартанскому минимализму. В одном из углов комнаты бил фонтанчик и обнаженная древнегреческая богиня поднимала руки к потолку, расписанному в стиле Сикстинской капеллы.
— Мне хочется, чтобы вы вспомнили тот момент, когда встретили велокурьера в приемной адвокатской конторы, — сказала Беата. — А потом взглянули на этот снимок.
Кляузен взял фотографию и начал ее пристально разглядывать, продолжая ковырять ссадину на щеке. Бьёрн Холм между тем осматривался в комнате. За одной из дверей послышался топот, а потом кто-то поскребся в дверь.
— Возможно, — сказал Кляузен.
— Только возможно? — Беата присела на краешек стула.
— Очень вероятно. Одет точь-в-точь. Шлем, опять же — очки.
— А пластырь на колене у него был?
Кляузен тихо рассмеялся:
— Как я уже говорил, не имею привычки так внимательно разглядывать мужские тела. Если вам будет от этого легче, скажу, что моя интуиция твердо говорит: «Да! Это он и есть». Но не более… — Он развел руками.
— Спасибо. — Беата встала.
— Не за что, — отмахнулся Кляузен, проводил их до двери и протянул руку.
Холм, замявшись на мгновение, пожал, а когда Кляузен протянул ее Беате, та слегка улыбнулась и покачала головой:
— Извините, но у вас кровь на пальцах. И на щеке.
Кляузен схватился за щеку.
— Ох, действительно! — с улыбкой сказал он. — Это все Трулс, моя собака. На выходных совсем разыгрался, на природе-то.
Он смотрел на Беату, и улыбка становилась все шире и шире.
— Всего хорошего, — попрощалась она.
Оказавшись на улице, Бьёрн Холм вздрогнул, сам не понимая почему.
Клаус Торкильсен направил в лицо оба вентилятора, но те лишь гнали на него все тот же душный воздух. Он ткнул пальцем в толстый экран. Внутренний телефон службы криминалистической экспертизы. Абонент только что окончил разговор. Уже в четвертый раз ему звонили с одного и того же номера. Разговоры были непродолжительные.
Он дважды щелкнул по этому номеру, чтобы получить сведения об абоненте. На экране появилось имя. Двойной щелчок по имени — высветились адрес и место работы. Потом он набрал номер, на который ему было велено звонить, если появится какая-нибудь информация.
— Алло? — подняли трубку на том конце.
— Это Торкильсен из «Теленора». С кем я говорю?
— Не задавайте лишних вопросов, Торкильсен. Что вы хотите нам сообщить?
Торкильсен почувствовал, что рубашка прилипла к подмышкам.
— Я тут кое-что проверил, — начал он. — Мобильный телефон этого Холе найти невозможно: он постоянно перемещается, но есть другой номер, с которого несколько раз звонили на Кьёльберг-гате.
— Да? Чей он?
— Номер принадлежит некоему Эйстену Эйкеланну. Он зарегистрирован как таксист.
— Ну и что?
Торкильсен оттопырил нижнюю губу и попытался сдуть капельки, собравшиеся на запотевших очках.
— Я подумал о возможной взаимосвязи между таксистом и телефоном, который постоянно перемещается по городу.
На том конце молчали.
— Алло? — позвал Торкильсен.
— Информация принята, — сказал голос. — Продолжайте слежение, Торкильсен.
Когда Бьёрн Холм и Беата заходили в здание на Кьёльберг-гате, у нее зазвонил телефон.
Она быстрым движением вытащила его из-за пояса и, посмотрев на экран, прижала к уху.
— Харри? Пусть Сивертсен задерет левую штанину. У нас есть фото велосипедиста в маске с коричневым пакетом перед фонтаном, она была сделана в полшестого в прошлый понедельник. У велосипедиста на коленке пластырь.
Бьёрн еле поспевал за своей начальницей — они шли по коридору. Беата завернула в кабинет.
— Ни пластыря, ни раны? — переспросила она. — Да нет, это ничего не доказывает. К твоему сведению: Андре Кляузен с большой долей вероятности подтверждает, что именно велосипедиста на фото он видел у «Халле, Тюне и Веттерлида».
Она села за письменный стол.
— Что?
Бьёрн Холм увидел, как она смешно хмурит брови.
— Вот как. — Она отложила телефон и посмотрела на него, будто не веря тому, что только что услышала. — Харри говорит, что знает, кто совершил все эти убийства.
Бьёрн не ответил.
— Проверь, свободна ли лаборатория, — сказала она. — Нам подбросили новую работу.
— Какую работу? — осведомился Бьёрн.
— По-настоящему дерьмовую.
Эйстен Эйкеланн сидел в такси на стоянке неподалеку от Санктхансхёуген и, полуприкрыв глаза, смотрел на длинноногую девушку, которая сидела в кресле на тротуаре перед «Явой» и обогащала свой организм кофеином. Шума кондиционера не было слышно из-за громкой музыки, раздававшейся из наушников.
«Faith has been broken, tears must be cried…»
Злые языки утверждали, что автор этой песни — Грэм Парсонс, а Кит и «Роллинг Стоунз» украли ее для альбома «Липкие пальцы», пока были во Франции, пытаясь всеми мыслимыми и немыслимыми способами прослыть гениальными.
«Wild, wild horses couldn't drag me away…»
Эйстен вздрогнул: одна из задних дверей открылась. Человек, наверное, незаметно подошел сзади, выйдя из парка. В зеркале Эйстен увидел загорелое лицо с мощными челюстями, глаза закрывали зеркальные солнечные очки.
— До Маридальского озера. — Голос был приятным, но в нем чувствовались командные нотки. — Если не затруднит.
— Да нет, — пробормотал Эйстен.
Он выключил музыку, в последний раз затянулся и выбросил окурок из окна.
— Куда именно к озеру? — спросил он.
— Поехали, потом скажу.
Они поехали вверх по Уллеволсвейен.
— Обещали дождь, — попытался завязать разговор Эйстен.
— Потом поговорим, — отрезал голос.
«Это вместо чаевых», — подумал Эйстен.
Через десять минут позади остались многоэтажные дома, и они оказались среди двориков и домиков близ Маридальского озера. Этот переход от города к деревне всегда ему нравился, а однажды пассажир-американец даже спросил его, не проезжают ли они музей под открытым небом.
— Там дальше можешь повернуть налево, — сказал голос.
— В лес? — спросил Эйстен.
— Да, конечно. Что ты нервничаешь?
Эйстен снова взглянул в зеркало, но мужчина пересел, и теперь можно было видеть только половину его лица.
Сбавив скорость, Эйстен включил левый поворотник и свернул на гравиевую дорожку, поросшую травой.
Что-то ему не понравилось.
С обеих сторон дороги ветки, играя на свету зелеными листьями, словно приглашали их в чащу. Эйстен ударил по тормозам. Колеса в последний раз шаркнули по гравию, и машина остановилась.
— Извините, — сказал он зеркалу. — Недавно чинил ходовую часть. К тому же здесь мы не ездим. Если хотите, я могу позвонить — и пришлют другую машину.
Казалось, человек на заднем сиденье улыбается. По крайней мере, одной половиной лица.
— А с какого телефона ты собираешься звонить, Эйкеланн?
Эйстен почувствовал, как волосы на шее встали дыбом.
— С собственного? — прошептал голос.
Мозг Эйстена лихорадочно перебирал варианты ответов.
— Или с телефона Харри Холе?
— Не понимаю, о чем вы, мистер. Дальше я не поеду.
Человек рассмеялся:
— Мистер? Ты ошибаешься, Эйкеланн.
Эйстен хотел было сглотнуть подступивший к горлу ком, но сдержался:
— Слушайте, раз уж я вас не довез, куда нужно, можете не платить. Выходите, а я пока вызову другую машину.
— Если верить твоему личному делу, ты головастый, Эйкеланн. Так что, думаю, понимаешь, что мне нужно. Ненавижу штампы, но я добьюсь своего во что бы то ни стало, и ты сам можешь выбрать: по-хорошему или по-плохому.
— Не понимаю, о чем… ай!
Человек ударил Эйстена по затылку, чуть выше шеи, и он, невольно подавшись вперед, с удивлением заметил, что глаза наполняются слезами. Не из-за боли — нет, этот удар был из тех, которыми обмениваются в школе, готовя настоящие побои на потом. Но слезные железы, наверное, уже поняли то, что отказывался признать мозг: начались серьезные проблемы.
— Где у тебя телефон Харри, Эйкеланн? В бардачке? В багажнике? Может быть, в кармане?
Эйстен не ответил. Его мозг продолжал в бешеном темпе отбрасывать варианты. Кругом — лес. Что-то подсказывало, что человек на заднем сиденье хорошо натренирован и догонит Эйстена за считанные секунды. Есть ли у него сообщники поблизости? Может, стоит нажать кнопку тревоги и разослать этот сигнал остальным автомобилям? Имеет ли он право вовлекать в это других?
— Понятно, — сказал человек. — Значит, по-плохому. Знаешь что? — Эйстен не успел среагировать, а он уже обхватил его за шею и вдавил в кресло. — Так я и думал.
Очки у Эйстена слетели. Он протянул к ним руку, но не достал.
— Поднимешь тревогу — я тебя убью, — прошептал мужчина ему в ухо. — Не в фигуральном, а в самом буквальном смысле. Умертвлю.