«Давайте уже петарды запускать», — предлагает кто-то.
Да. Уже полночь, и наступил день его рождения. Во дворе устраивают фейерверки, и ночь становится светлее; огненные брызги разлетаются на сотни метров вокруг, шампанское с шипением льется прямо в бассейн, становится скользко и опасно, и кто-то уже обрушивается в воду. Страшно весело.
Семнадцать алых роз плавают на голубой сверкающей поверхности. В этом нет никакой символики, отмечаю я. Просто кто-то взял да и выплеснул их в бассейн из большого ведерка.
Максиму дарят американскую малокалиберную винтовку. Все гости принимаются стрелять по бутылкам и по другим отдельно стоящим предметам. Умные местные вороны на всякий случай перелетают подальше. Тревожно каркают в листве и перемещаются с ветки на ветку.
Еще дарят килограмма три шоколадок, коробку шикарных презервативов, дизайнерский шарф и дорогую надувную тетку, голую, с алыми губами. Где-то отыскиваются разноцветные маркеры, и вот уже тетка разрисована с ног до головы. Среди надписей встречаются любопытные:
«К155 MY A55» (написал Кирилл у тетки пониже поясницы);
«MAX F…CKTOR» (написал Сергей на противоположной стороне тела);
«ЭТО — СИСЬКИ» (написал неизвестно кто на соответствующем месте).
Тетку обвязывают дизайнерским шарфом. Занимаются групповой съемкой. Потом родители будут смотреть это видео и плакать, думаю я с грустью. Эта щенячья возня никак не предназначалась для их глаз. Да только ничего уже не поделаешь.
Потому что в разгар вечеринки Максим запирается на кухне. В его руках — целая куча упаковок с таблетками. Эти пивные бутылки очень удобны. Их можно вскрыть, кинуть туда с десяток таблеток, слегка взболтать и закупорить снова. И никто ничего не заметит.
Максим спокоен. То есть — ужасно спокоен. Он улыбается, словно он знает, что нужно делать.
Коммуникатор лежит на столе. Иногда Максим отрывается от своего занятия, чтобы ответить на сообщение.
No.One: почему ты ушел?
Maximalizm: все-то ты знаешь) погоди)
No.One: все в порядке?
Maximalizm: в полном. Подарили резиновую бабу.
No.One:)))))
Maximalizm: ты придешь?
No.One: спалят(
Maximalizm: скоро они уедут.
No.One: ночью? куда?
Maximalizm: неважно. Придешь? Сегодня мой ДР, не забывай.
No.One: хочешь подарок?
Maximalizm:))) да. Подарок.
No.One: пусть сперва уедут.
Maximalizm: они уедут. Придешь?
No.One: да)
Maximalizm: все будет как в тот раз?
No.One: лучше)
Maximalizm: охренеть как жду)
Набрав эти слова, он снова улыбается. Пересчитывает бутылочки. Должно хватить на всех. Подумав, он аккуратно складывает пиво в коробку. И выносит в зал, где его действия вызывают радостное оживление.
Проходит полчаса, заполненные медленным танцем и невнятным разговором; кто-то уходит наверх и возвращается; кого-то потихоньку тошнит — все как обычно. Может, обойдется, думаю я. И тогда мне не придется видеть то, что я вижу.
Но картинки сменяют одна другую без всякой жалости. Я вижу, что Сергей лежит на диване, безвольно свесив руку, но никто уже не обращает на него внимания. Другие выглядят не лучше. Фил с Олечкой оказываются в бассейне, по пояс в воде, среди плывущих роз, абсолютно раздетые; ее голова на его плече. Пошевелившись во сне, Фил валится на бок. Подсветка отключена, и их тела растворяются в лунной дорожке.
Максим даже не смотрит в их сторону. Он занят другим.
Вот он подходит к лежащим, подолгу рассматривает каждого, будто впервые видит.
«Странно, Кирилл, — обращается он к одному. — Ты спишь? А ведь вечеринка еще не кончилась. Я обижусь».
Ответа нет.
«Скажи, Кирилл, — хладнокровно продолжает Максим. — Скажи: тебе понравилось? Понравилось там, наверху?»
В полумраке он ищет кого-то глазами, находит.
«Ага, вот и Ксюша, — улыбается он ласково. — А тебе понравилось, Ксения? Тебе было хорошо с ним?»
Девочка лежит ничком, положив голову на руки. Это довольно красиво.
«Любо-овь, — говорит Максим. — Любовь есть у вас у всех. И вы никого не стесняетесь, правда? Какие вы молодцы».
Он опускается на корточки, медленно приглаживает Ксюшины локоны. Поправляет сбившуюся наверх футболку. Проводит ладонью по спине и ниже, там, где уже начинается ремешок джинсов.
«А хочешь, я тоже тебя трахну? После него, а? Как будто мы вместе тебя трахнем. Это будет так клево, ты знаешь».
Его руки фиксируются на ее ремне. Немного усилий — и джинсы ползут вниз. Медленно он расстегивает пуговицы на своем «кельвине». Это чрезвычайно неудобно, но ведь он никуда не спешит.
«Макс? — вдруг окликает его кто-то. — Ты чего, Макс? Что ты делаешь?»
Максим замирает на несколько мгновений. Потом оглядывается.
«Я же не сплю, — пытается сказать Кирилл. — Я же не…»
Он пробует подняться, но вместо этого со стуком роняет голову на пол.
«Ну что ж ты так, — говорит Максим укоризненно. — Бедолажка».
В довольно откровенной позе он сидит на полу. Улыбка змеится на его губах. Он переводит взгляд на лежащую девушку.
«Извини, — шепчет он. — Твой друг все обломал. С-сука».
Но Ксюша не слышит. Кирилл не слышит тоже. Тоненький ручеек крови стекает с его губ. Глаза открыты. Зрачки не реагируют, даже когда яркий луч фонарика скользит по его лицу — скользит и уходит в сторону:
«Что тут происходит? — раздается голос. — Макс! Вы чего тут все, ох…ели?»
Максим дергается, как от пинка. Прикрывает глаза ладонью.
«Я говорю, что происходит?»
Сильная рука сгребает Максима за воротник его красной рубашки (с серебристыми иероглифами). Он взлетает на воздух. Рубашка трещит по швам.
«Э-э, блин… да ты вообще что-нибудь соображаешь?»
Фонарик гаснет. Тот, кто держит Макса, встряхивает его несколько раз и ставит прямо перед собой.
«Ты же полный псих, — слышит Макс. — Просто конченный. Застегни ремень».
Но Максим не спешит выполнять приказ. Что ни говори, пряжку довольно трудно застегнуть одной рукой. Второй он цепляется за говорившего. Сжимает его плечо побелевшими пальцами.
«Максим! С ума не сходи».
Макс не слушает. Он и вправду законченный псих, думаю я. То, что он сейчас делает, не укладывается ни в какие рамки.
«Ты не уйдешь?» — шепчет он.
«Куда я от тебя уйду. Не трогай… там рация».
«Ты же не станешь звонить отцу? А, Руслан? Ты же знаешь, что он с тобой сделает, если узнает про нас?»
«Макс, я тебе уже говорил: не сходи с ума».
«Я обещал тебе, что они уедут. Вот их и нет».
«Маньяк. Ты маньяк».
Диагноз довольно точен, думаю я. Я бы дорого дал, чтобы стереть из памяти весь этот день. И эту кошмарную ночь. И этих двоих — шизофреника в порванной красной рубашке и его друга-переростка в черной фашистской куртке с нашивками. И их мужественные объятия в лунном свете.
Это все бл…дское полнолуние, думаю я. Все маньяки в эту пору активизируются. Зло входит в наш мир и побеждает без боя.
Картинка в моем сознании тускнеет; я вглядываюсь в темноту и вижу безжизненное тело на шикарном диване. Господи, как жаль этого Сергея, думаю я почему-то. Неведомо откуда я знаю, что его мать беспокоится о нем, не спит и гадает, не позвонить ли ему на трубку? Не выдерживает и, близоруко щурясь, набирает номер. И вот телефон, выпавший из его руки, поет, вибрирует и ползает по полу — именно там, где его и обнаружат утром.
Утром Сергея попытаются спасти в реанимобиле. Но не успеют.
Кирилла найдут уже холодным — с открытыми глазами и струйкой крови, засохшей на губах.
А меня сожрет генеральский мастифф, понимаю я вдруг. Порвет, как резиновую Зину с ее надутыми сиськами. Эту нелепую куклу я вижу во всех подробностях перед тем, как картинка гаснет навсегда.
Резиновая тетка с удобством расселась в шезлонге. Кажется, она улыбается. На ее губах запеклась кровь. А я зажимаю рот руками. Меня сейчас стошнит.
— Я не могу это видеть, — шепчу я. — Это же кошмар. Я не хочу. Я отказываюсь.
— Что такое? — спрашивает кто-то за моей спиной.
— Это же… это же убийство. — Мой голос вдруг становится крепче. — Он же извращенец. Я не могу так работать. У меня нервы тоже не железные.
— Что ты видел? Подробнее, будь любезен, — слышу я голос депутата. Холодный, как лязг затвора автомата АКМ.
Я собираю оставшуюся волю в кулак.
Но не выдерживаю.
— Я всегда знал, что ты хороший парень, Артем, — говорит Алексей Петрович негромко. — Хотя… зря я тебя вызвал. Теперь могут возникнуть проблемы.
Мы сидим внизу, в прохладном зале, с видом на стеклянный бассейн. Там уже успели прибраться и даже протерли пол. С тех пор, как отец с сыном уехали, прошло немало времени; небо по закатной поре разрозовелось, и его цвет напоминает зубную боль.
— Может, ты и прав, что не все рассказал шефу, — говорит майор. — Ну, а мне-то расскажешь?
Его голос звучит по-отечески мягко. Час назад его шеф, товарищ депутат, вел себя совершенно по-другому. Хотел разломать мой ноутбук, майор еле удержал.
— Этот Максим… Отец не бил его в детстве? — спрашиваю я.
— Не знаю. Думаю, они и не общались. Странный вопрос.
Размышляя, как бы не сказать лишнего, я умолкаю вовсе. Где-то глухо лает собака. Где она была той ночью? — думаю я. Почему не выла? А хотя с чего ей выть? Мало ли что ей доводилось видеть, этой собаке.
Охранник в черном проходит через двор — кормить мастиффа? Заметив нас, он меняет направление. Подходит ближе, сдержанно улыбается, протягивает руку майору, потом, помедлив, — и мне. Наши глаза встречаются, и по моей спине ползут мурашки.
— Его зовут Руслан, — говорит майор вслед охраннику. — Боевой парень, шеф его ой как ценит. Он дежурил как раз в ту ночь. Если бы не он, еще бы троих точно недосчитались.
— Вот оно что, — говорю я.
Алексей Петрович морщится. Он хитер и проницателен, мой майор. В воздухе звенит высокое напряжение. Наконец, он прерывает молчание первым: