Охранник весело присвистнул.
— Устали, доктор? — поинтересовался он.
— Работа нервная.
— Мне бы твою работу.
Ничего не ответив, я приложился к горлышку. С каждым глотком становилось легче. Не то чтобы мне хотелось человеческого общества, скорее наоборот, но что поделать: я еще не привык нажираться в одиночку.
На экране мелькали люди в погонах и подержанные БМВ. Серега смотрел мусорный сериал.
— На Вовчика похож, глянь, — тыкал он пальцем.
Я не спорил. И правда, персонажи были узнаваемы. Они двигались и боролись, бычили и гнули пальцы. Когда они умирали, им даже не было больно. Они падали послушно, как кегли, и совершенно никого не было жалко.
— Слушай, Артем, — сказал вдруг Серега. — Вот ты всяких тараканов в мозгу умеешь лечить. А тебе не кажется, что их от этого еще больше становится?
Он помолчал, шевеля в воздухе пальцами.
— Вот, допустим, у меня в КВД хламидиоз нашли. А заодно и еще хрень какую-то, полный боекомплект, чтоб жизнь медом не казалась. Так ведь нашли просто потому, что искали. Не искали бы — так бы и прожил всю жизнь без проблемов. А? Как твое мнение?
— Мне уже говорили об этом, — пробормотал я. — Один священник. Если тебе интересно.
— Свяще-енник? — протянул Серега. — Ну, это серьезный специалист. Ему можно доверять. А сам-то как думаешь?
— Мне все равно. Могу и твоих полечить.
— Они у меня не болеют, — Серега даже зафыркал от смеха. — Мои тараканы со мной и сдохнут, понял?
Потянувшись к моей бутылке, он глотнул и крякнул. Потом продолжал:
— А я вот думаю — от вашего психоанализа один вред. Вот, допустим, у нас клиент один есть. В обувном бизнесе. Так его в свое время черные вообще кастрировали, чтоб не рыпался. И что, поможет ему твой анализ?
— Вряд ли, — сказал я.
Серега хлопнул себя по коленкам и встал.
— То-то же. Так что ты пока отдыхай… а я до сортира схожу. Из дома никуда. Территория на сигнализации. А что касается тараканов… ты своих-то не пробовал посчитать? А, психолух?
Посмеиваясь, он удалился. В тот момент в голове у меня теснилось сразу несколько мыслей, но очень скоро все они сложились в одну. Я поднес ко рту бутылку, для чего-то зажал пальцами нос и сделал несколько глотков. Посидел немного, тараща глаза в телевизор. Потом попробовал встать, чтобы добраться до двери.
Сигнализация? Какая на хрен сигнализация?
Фонари маячили в сиреневом тумане. Я брел наискосок через парк, спотыкаясь на чертовых альпийских камнях. Повалился было в розовый куст, но вылез, исколов себе все руки.
Серега настиг меня возле самых ворот. Молча сгреб за шиворот, встряхнул. Мои мысли снова разлетелись по разным орбитам, как кольца Сатурна. Почему-то они казались мне разноцветными. Что было дальше, не помню.
Тогда, на следующий день, мне было стыдно. Теперь — ничего. «Теперь — нету», — как написано в последнем дневнике Толстого (ох, ох, снова литературщина). Нихрена, не дождетесь. Я еще спляшу на вашей могиле. Вот только руки немного дрожат. Но работе это не мешает. Нет, не мешает. Вечер, как обычно, будет феерическим. Я нажрусь теплого виски и буду щелкать спутниковыми каналами, пока не отрублюсь. Мне приснится Маринка, и, если утром я забуду свой сон, это будет божьей милостью.
Так и есть. Я ничего не помню. Сижу на постели и протираю глаза. В холодильнике (я знаю) есть пепси-кола. Это будет очень кстати. Во рту как будто кошки срали — кажется, так говорили в моем детстве. И голова болит.
Мои рефлексы по утрам несколько заторможены.
Глюкоза и кофеин оживляют меня. Кислота заставляет морщиться. От холода ломит зубы. Я уже и не помню, когда ложился спать трезвым.
Стук в дверь. Смешно: я ведь заперт снаружи.
А вот и ключ поворачивается в замке.
— С добрым утром, — говорит охранник, Сергей. — Ну и вид у вас, доктор.
Нехотя я гляжу в зеркало:
— Вид как вид.
— Нельзя вам столько бухать, — увещевает Серега. — Неинтеллигентно.
— Не гони…
Я хватаюсь за стенку: плотный Сергей оттесняет меня и заполняет собой мое убогое обиталище. Рывком поднимает оконную раму.
— Проветрить хотя бы, — бормочет он. — Дышать у тебя нечем.
Мне тоже нечем дышать. С похмелья сердце работает с перебоями.
Серега оборачивается ко мне:
— Георгий Константинович просил передать. Сегодня вечером готовы будьте.
— Зачастил он, зачастил, — говорю я.
А Серега ухмыляется.
— Ну, зачастил или нет — не наша забота. Тебе, может, таблеточку разбодяжить? Или пивка?
Мне внезапно становится хреново. Распахнув дверь ванной, я кое-как включаю кран. Меня тошнит. Похоже, я теряю сознание. Роняю башку в раковину. Едва не захлебываюсь. Отверстие слива забито чем-то мерзким.
Очнувшись, я дергаю дверную ручку. Не заперто.
Осторожно, на цыпочках я спускаюсь по лестнице. Выхожу в холл, залитый солнцем. На леопардовом диване расселся Серега. Он включил телевизионную панель. Кажется, он увлечен происходящим. Но пройти мимо него не представляется возможным.
— Ты не спеши, — говорит он мягко.
И протягивает мне стакан с лекарством. Таблетка еще не растворилась полностью, на дне вертятся снежные вихри.
— Пей, пей, поправляйся, — заботливо повторяет Серега. — Кино вот посмотри.
Я присаживаюсь в кресло. На экране — сплошной экшн: люди в блестящих, новеньких БМВ расстреливают сильно помятый «мерседес». На новый продюсер пожалел денег, отмечаю я.
«Мерседес» наконец взрывается и вяло горит. Выглядит это совершенно неправдоподобно.
— Неправильная пиротехника, — говорю я хрипло.
Серега внимательно смотрит на меня:
— А ты чего, правильную видел?
— Доводилось, — говорю я.
Но Серега не верит.
— Хорошо вам, интеллигенция. — Он закидывает ногу на ногу. — Все-то вы видели, обо всем знаете. Людей лечите, фильмы вон снимаете. Только не отвечаете ни за что по жизни. Хорошая работа.
Я живо вспоминаю, как полз по сырой траве от горелого «мерса». Как пахло жареным, а я все ждал своей очереди.
— Так себе работа, — говорю я.
— Правда, фильмы я люблю. Сам бы снял чего-нибудь. Про нас про всех. Как оно начиналось… и чем кончится.
Здесь Серега тяжко вздыхает. Его прозрачные глаза как будто даже туманятся печалью. Затем он снова становится серьезным:
— Короче, Георгий Константинович велел предупредить: сегодня следующую серию смотреть будем. На вечернем сеансе.
— Какую еще серию?
— А вот этого он не говорил. Но обещал это… реквизит подвезти.
Реквизит привезли в затонированном джипе. Как всегда, под вечер, подальше от любопытных глаз. Лунный фонарь висел над на крыльцом, и волны в бассейне переливались таинственно. Я вышел посмотреть, но Жорик (в свежем костюме, импозантный) приобнял меня за плечи и увел в дом.
— Эх, Артём, Артём, — сказал он. — Дорогой ты мой. Я ведь тебе сюрприз приготовил, веришь, нет?
— Сюрприз?
— Ага. Еще какой. Это помимо премиальных. Ты, наверно, думаешь — черствый человек Георгий, раз на «бентли» заработал. А я вовсе не черствый… Я все понимаю. Я вижу, как ты мучаешься, Артёмыч, вот и пьешь каждый день… Но ты не волнуйся. Все когда-нибудь кончается.
Мы уже стояли у двери подвала. При последних словах я вздрогнул.
— А сюрприз тебе понравится, — пообещал Жорик.
И вот кресло похрустывает под весомым пациентом. Привычный бессвязный бред Жорика принимает видимые очертания. Я слушаю пульс и врубаюсь. Это и вправду новая серия.
Сводчатые потолки бывшего купеческого склада выкрашены масляной краской. Лампы дневного света жужжат и моргают, но дневным светом здесь и не пахнет, а чем пахнет — разговор отдельный. На стенах развешены бумажные плакаты патриотического содержания, с молодцеватыми военными, отдающими честь кому-то важному, кто на плакате не поместился. Вдоль стен — ряды стульев, а на них — ряд разномастных самцов-недоростков в одних трусах. Это допризывная медкомиссия. Герою шестнадцать. Он ёрзает на сиденье, ёжится и потеет. Его пот жирный и вонючий.
Многим знакомы военкоматские медкомиссии, похожие на конскую ярмарку. Врачи служат там годами, и их карма черная, как сапог. Вереница стреноженных жеребцов проходит перед ними, и каждому на круп надо поставить штампик, отправляя кого под ярмо, кого на убой. Некондиционное мясо встречается редко. У нашего Жорика есть все шансы пойти на колбасу.
Вот подходит очередь, и он заходит в кабинет. Там — несколько специалистов, и надо обойти всех; Жорик озирается, но ближайший чувак в белом халате строго его окликает:
«Исподнее — снять».
Жорик скалит зубы. И верно: остальные допризывники топчутся в кабинете с голыми жопами. Передок они прикрывают медкартами.
Прыгая на одной ноге, он снимает трусы, советские, белые, не слишком-то чистые. Живот выделяется, потный пах уже начал обрастать сивым волосом. Жорик вблизи довольно мерзок.
Врач окидывает его усталым взглядом. Задает вопросы. Отсылает к следующему.
Третий врач настырнее всех. Он просит Жорика нагнуться, раздвинуть ягодицы: в этом нет никакой необходимости, понимаю я, но врачу эти церемонии доставляют определенное удовольствие.
Вот он разворачивает юного воина. Приподнимается со своего стула, тянется и взвешивает в руке его мужское достоинство. Но тут, как в сказке, отворяется еще одна дверь, и Жорик впадает в ступор: он замирает, уставясь на того, кто вошел.
Это — медсестричка. Практикантка из училища. Розовая, как кукла, и со светленькими кудряшками. Ее и звать-то — Светка.
«Светлана, — упрекает ее один из врачей. — Ты бы это… стучалась, прежде чем».
А сам ржет втихомолку.
«Я же карточки принесла», — оправдывается Светка.
Жорик сопит. Рука доктора задерживается чуть дольше.
«С уздечкой нет проблем?» — задает он вопрос.
Наш жеребец не жалуется на уздечку. Он молча мотает головой.
«Ладно. По функциональной части — порядок?»