Я спросил, какие книги любит читать Анна.
Когда мама с любой темы сворачивает в сторону книг, это невыносимо. Нет, я держусь, но на многих неподготовленных действует деструктивно. Однажды мы ехали в Курск на поезде, в купе я, мама, ее коллега и мужик-строитель, судя по надписи на футболке. Мужик залез на вторую полку, решил поспать, а мама и подружка завели о Сологубе и динамике его творческого метода. Я дежурно отключил мозг, а мужик наверху начал страдать. Его хватило на три часа, после чего он торопливо отправился в ресторан и не вернулся. Когда мы выходили в Курске, я заметил, как нашего попутчика выносили на перрон два дорожных полицейских.
И вот я шагал с красивой девушкой по красивой улице и не знал, о чем с ней поговорить. И спросил о книгах. Дурная наследственность, против нее не попрешь.
Анна стала рассказывать. Она любила разные книги, но так получалось, что по большей части это были русские книги. Классика, современники, сказки Пушкина, «Конек-Горбунок». Анна хорошо их знала. Мне стало немного скучно, показалось, что она хочет сделать мне приятное, рассказывая о наших. Другие книги тут тоже есть, вот я видал вчера в витрине книжного вполне себе Стивена Кинга, и «Гарри Поттера», и про вурдалаков, все как надо.
Нам навстречу прошел сонный человек с желтым пластиковым ведром.
Сам виноват – глупый вопрос – глупый ответ. Задавайте правильные вопросы, господа конкистадоры.
Свернули на небольшую улочку, тут уклон был крут, сели на мотоцикл и перемещались накатом. Как на большом тяжелом велосипеде. Щелкала цепь. Хрустели подшипники. Булькало в баке. На камнях скрипели амортизаторы. Пахло бензином и горячим железом. Остановились.
– Мы пришли, – сказала Анна. – Мы приехали.
Мотоцикл стоял возле длинного кованого забора, у калитки. Я закатил его внутрь и поставил под навес. И сразу почувствовал голод – от получившейся физкультурной прогулки, от запахов, доносившихся с кухни.
– Пойдем, – сказала Анна.
Обогнули хозяйственные постройки, вышли во двор. Возле бассейна был разложен столик, помыли руки, устроились в креслах.
Кухарка мама Луса стряпала креветок в тыкве, из дома разносились вкусные запахи и песня. Печальная, про молодого крестьянина, Энрике или Хорхе, растившего табак в полях и крутившего из него сигары, мечтавшего стать моряком, но так и не ставшего.
Еще не поели, а меня уже в сон потянуло. Анна принесла лимонада со льдом и замороженной вишней. Это помогло, я приложил стакан ко лбу и немного проснулся. Хорошее приключение.
– А ты какие книги любишь? – спросила Анна.
У нее этот вопрос прозвучал иначе, по-настоящему, ей на самом деле интересно.
Я стал отвечать. Очень скоро испортился, понял, что не только про книжки рассказываю, но еще и авторов по плечу прихлопываю, особенно тех, с кем лично встречался. А Анна слушала.
После рассказа про то, как я лично на Московской книжной ярмарке выиграл у писателя Протягина пневматический пистолет «Беретта», я понял, что про книги хватит, надо про другое. И стал про кошек рассказывать. Про отца и его хобби. Анна спросила, какой породы кошка у нас есть, а я ответил, что у нас никакой кошки нет, живых кошек у нас никто не любит. Анна сказала, что у них была кошка, она любила охотиться на ящериц и в конце концов поймала слишком большую ящерицу, после чего подавилась ею насмерть. Я не понял – это печальная история, или наоборот, веселая, поэтому в ответ рассказал про черепаху из нашей школы, которая поймала ужа и да, подавилась.
Анна не поняла, и я испугался, что она сейчас ответит историей про анаконду, которая схватила аллигатора, проглотила его и от этого лопнула. Но, к счастью, показалась мама Луса с тыквой на подносе. Думал, что тыква большая, а она оказалась порционных размеров, с футбольный мяч. Мама достала из-за спины нож и в два движения разрубила тыкву, разложила по тарелкам и подвинула нам. После чего мама Луса принесла еще несколько горшочков: с фасолью, с рисом, с хлебно-сырной похлебкой. Фасоль оказалась то ли черной, то ли фиолетовой, и не просто фасоль, но еще рис, интересное сочетание получилось – среди белого риса темно-синие ягоды. Вкусненько.
Ели. Молча. Боялись начать рассказывать про смерть животных через обжорство другими животными. Хотя у меня была идея рассказать об участи американца, умершего на конкурсе поедания тараканов, но вовремя спохватился, что не к столу. Креветки в тыкве. Вкуснее, чем в ресторане. Гораздо. Вот уж не думал. Тыква упарилась и пропиталась травяным и морским вкусом, я не удержался и остановился, когда на тарелке ничего не осталось. И хлебно-сырный суп попробовал. Анна со мной состязаться не могла, тоненькая слишком, хорошо, если четверть одолела. За креветками последовало мороженое, мама Луса подала его в серебряных вазочках, обложенных льдом. Мороженое оказалось кстати, привело съеденное в порядок, отчего полегчало и просветлело, правда, вкус я не разобрал. А на ложечках герб. Щит. Меч. Рыба.
Молчание затягивалось. Анна глядела куда-то мимо меня, в заросли за бассейном, будто там снайпер устроился.
– А что вы вообще делаете? – спросил я. – Ну, вот… в школе. То есть не в школе, а после школы.
– Ничего не делаем, – ответила Анна.
– Совсем?
– Когда как. Обычно ничего. У нас тут ничего не происходит. То есть мало чего. Живем.
У них тут ничего не происходит. Похоже, это действительно так. Я тут три дня сижу, и действительно ничего не происходит, пчелы гудут. И хорошо, можно весь год ходить в сандалиях, а в сезон дождей в калошах. Понятно, почему отец сюда в командировку рвался, почему мама так сюда хотела. Вот из-за этого ничего. День за днем, идешь по улице, кошатиной выдержанной воняет, а хорошо, мыслей никаких, как метлой выгнало, знай ногами двигай.
– Я люблю мультики, – сказала вдруг Анна.
Я едва не подавился от смеха. Хотя ничего смешного здесь не было, но Анна это неожиданно сказала, я попался. Анна вздрогнула и уронила с ложки мороженое на джинсы.
– Извини, – сказал я. – Я поперхнулся… Это случайно…
– Все в порядке.
Анна улыбнулась и отправилась переодеваться. А я подумал – не доесть ли ее креветки? Но это выглядело бы уж чересчур голодрански, так что я удержался. Доел мороженое.
Я как-то мультики не люблю, в детстве, и то не очень любил, разве что длинные, с историями. В которых…
На кухне что-то брякнуло. А я встал и пошел на этот звук, вдруг кто-то обварился кипящей карамелью, или тростниковым сиропом, или вареньем из гуавы, пролил его из сотейника на ногу и бегает теперь по стенам. Но почти сразу стало ясно, что никто не обварился – мама Луса опять запела. Но на всякий случай я заглянул.
Толстая мама Луса стряпала и пела веселую песню про обычного пастуха, парня, который увидел, что утром в деревню пришел дьявол, притворился фельдшером и пропагандирует отказ от вакцинации, а никто, даже брухо[1], этого дьявола не различает, а он здесь, за левым плечом, мама Луса пела и плакала. Удивительное дело.
– Она так всегда.
Я обернулся. Анна переоделась, снова в красную водолазку и новые джинсы.
– Она всегда эту песню поет, – повторила Анна. – Красиво.
– Красиво, – согласился я.
– Хочешь посмотреть на луну?
То мультики любит, то луну. Куба, тут колоритные девушки.
– Сейчас день, – сказал я.
– Но луну видно, – Анна указала пальцем.
Я посмотрел, действительно, на небе висела бледная луна, половинка.
– У нас есть телескоп, – сказала Анна. – Можем посмотреть на луну.
Никогда еще не смотрел в телескоп днем. Хотя и ночью не особо смотрел, ни разу. Что там на луне интересного.
– А это… Ты как считаешь, американцы на Луну высаживались, или это все мистификация?
Анна не ответила, думаю, вопроса не поняла.
Мы побрели к западной стороне дома, там, где были веранда и длинный балкон. Хорошо тут у них все устроено, и бассейн, и сад с цветами, и веранда с телескопом. Телескоп лучше путешествия к озерам, я представил, как сейчас бы мы тряслись в сторону озера этого… Вовремя мотоцикл заглох, спасибо ему.
Это был старый телескоп, наверное, антикварный, медный, тускло поблескивавший в тени навеса веранды. И герб на штативе. Щит. Рыба. Меч. Рыба-меч. Этот телескоп прапрадеду Анны подарил сам Симон Боливар, в этом никакого сомнения, и через него смотрели на небо, а не за залив. И два плетеных стула местной работы. Мы сели на эти стулья, Анна стала настраивать телескоп, нацеливая его на луну. Я завидовал. Ложкам, телескопу, дому, гербу. И немного злился на то, что сам не аристократ, а так, шуга разночинная. Вот если бы я был аристократ, то Анна, наверное, смотрела бы на меня иначе. Так и случаются революции и государственные перевороты.
– Вот, – сказала Анна. – Луна.
На Луне желтели лунные кратеры. В телескоп, надо признаться, Луна паршиво выглядела. Словно ее три миллиарда лет пинали сапогами и отпинали все-таки изрядный кусок. Я смотрел. Анна крутила ребристое медное колесико. Луна то расплывалась, то становилась четче.
– Че Гевара никого не расстреливал, – сказала вдруг Анна серьезно. – Это ложь.
Луна стала острее. Желтее.
– Да какая разница…
– Большая разница, – перебила Анна. – Очень большая разница. Самая главная разница как раз в этом.
– Да я верю…
– Это они все придумали, – сказала Анна. – Про Ла Кабанью, про пытки. Чтобы оправдать свое бегство, ты понимаешь?
Она тронула меня за плечо, я оторвался от луны.
Анна смотрела мне в глаза.
– Они бежали туда, – Анна указала в сторону луны, но ниже. – А потом рассказывали гадости, соревновались, кто больше соврет. Все лгуны. А он не мог так.
– Да ладно…
Анна замолчала. И покраснела. Руку у меня с плеча убрала.
– Да ты не обращай внимания, – сказал я. – У моей мамы характер такой – критический. Она же критик по профессии, вот и критикует. Поколение такое – в голове вечный праздник непослушания.