Я услышал отца.
– Эти идиоты убили его, отпилили руки, а тело закопали. А ты в курсе, где именно?
– Кажется, на аэродроме, – вспомнил я.
Голова. Болела.
– Если бы только на аэродроме. Они его закопали на взлетной полосе! На взлетной полосе, сынище! Ты понимаешь, на взлетной полосе! Это, конечно, тупик… Хотя… Могу поспорить, никто не кормил кошек в Санта-Кларе! Никто и никогда! Я готов быть первым!
Глава 10Английский день
Я спустился к бассейну раньше, чем сантехнический негр. Душевая стенка была раскурочена окончательно, разбита в куски и в пыль, трубы вытянули за горло и попробовали поломать, но те оказались крепкими змеями и усидели в гнездах, лейки, правда, свернули.
На дне бассейна под водой лежала задумчивая кувалда. Некоторое время я думал – к чему это, потом плюнул и стал купаться, доставать кувалду не стал. Никого в бассейне не появилось в это утро, и на балконах соседних домов никто не пил кофе, безлюдное утро. Мне показалось, что и машин на авениде немного, или передвигаются бесшумно, или опять прозрачная вата опустилась на город, или я снова оглох, однажды я уже глох. Тогда папа сказал, что пять шестых планеты покрыто океаном – это неспроста. Что на Луне побывало больше людей, чем на дне Марианской впадины. Что жизнь – она выползла из моря, это уж потом Кукулькан. А полтора миллиарда лет назад серую в прожилках плесень выбросило на вулканический пляж – и вуаля! – мы наблюдаем вокруг себя печальные последствия. Одним словом, сынище, пора посетить океанариум. Я был совершенно не против, и на выходные мы отправились. Октябрь тогда продолжался дождливый, мы приехали с утра, желающих наблюдать разноцветных морских гадов, погрязших в своей глазастой придонной жизни, собралось немного. Главным образом они топтались на втором уровне, там, где обитали белуха, косатка и чучело кашалота.
Кашалот не особо впечатлял, болтался с пустым выпуклым глазом, подвешенный на подржавевших тросах, белуха походила на большого лобастого дельфина, с хитрой зубастой мордой, этакий подводный бультерьер. Она любила публику, стучала головой в стекло и кривлялась, но народ возле белухи особо не задерживался. Меня тоже больше интересовала косатка, как и всех. Жизнерадостный кит-убийца.
Косатка обитала в огромном отдельном бассейне, одна стена которого была прозрачной и вогнутой, отчего при приближении представлялось, что ты немного внутри воды. В тот день косатка вредничала и не казалась, прячась в аквариумной дали. Мы подождали некоторое время, но так ничего и не дождались.
А потом меня забыли перед стеклом, всем было плевать, а я подлез под барьер и приблизился к прозрачной стене. Неожиданно она оказалась холодной и чуть шершавой на ощупь, я поводил по ней лбом и рассмеялся – щекотно. Бассейн передо мной был пуст, вода, прозрачная вблизи, зеленела в глубине. Я стоял один, смотрел, все спустились вниз и гладили песчаных скатов. Косатка не торопилась, но вдруг стало тихо-тихо, и я с ужасом понял, что косатка здесь. У меня за спиной. И если я пошевелюсь, она окажется рядом. Это снилось мне потом много раз, так что постепенно я стал сомневаться, было ли это на самом деле.
Вернулся в номер.
Позвонила мама, сказала, чтобы я был готов. Я не понял, а мама сказала, что она, кажется, акклиматизировалась. Я немного насторожился. Акклиматизированная мама подобна урагану, все кукульканы, занесенные на остров еще весной южным ветром, трепещут и стремятся убраться подальше.
В номере мамы звучала музыка, телевизор работал так, что под обоями перекатывались мелкие цементные камешки. Холодильник был открыт, мама вытаскивала из морозилки плоские синие контейнеры, покрытые инеем, и вставляла их в переносной автомобильный холодильник.
– Привет, – сказала мама. – Как вчера скатались?
– Нормально. Познавательно. Памятник на месте.
– А, команданте… Ну-ну. Народ Санта-Клары помнит своего освободителя. А мы ведь с тобой за мороженым едем.
– Куда?
– В Аламар. Там самое вкусное мороженое в мире.
– Это было восемнадцать лет назад, – напомнил я.
– Могу поспорить, ничего не поменялось.
Мама предложила мне поспорить на пятнадцать тысяч долларов, что мороженое ничуть не поменяло качества, я поспорил. Просто так.
– Есть вещи, которые не меняются, – заметила мама. – Весь мир может легко сорваться с оси, а мороженое из Аламара будет самое вкусное.
– Его наверняка делают из пальмового масла, – сказал я.
– Важно не из чего делают, а как делают.
Это удивительно. Обычно мама горячая противница пальмового масла и прочих Е 452. Но, видимо, ветер свободы. С ветром свободы хорошо и пальмовое масло.
– Важен мастер! Мастер может все…
Вот берешь из картонной бочки шмат пальмового масла, берешь голову молодого крокодила и полосу хребтового мяса, еще лука побольше, имбирь или какая-нибудь вырвиглазная редька, можно мед, три часа маринуешь, отгоняя койотов. Потом можно готовить, главное, жарить на углях и обязательно на открытом воздухе. Так вот, сыночка. Как-то раз, после возвращения с литературного фестиваля, мама решила приготовить бобра. В одном из суздальских подвальчиков ей подавали тушеного бобра в брусничном соусе, обложенного вязигой и еловой хвоей, с киселем. Вдохновленная мама позвонила знакомому охотнику и купила осеннего бобра. Битый бобер мрачной тушей лежал в нашей ванной три дня в холодной воде, мы ходили на него смотреть, а мама никак не могла к нему подступиться.
Закончилось тем, что на четвертый день бобер резко и качественно испортился. Он как-то размяк, увеличился в размерах и занял всю ванную, собрав в себя всю воду, бабушка, заглянувшая на огонек, сказала, что наш бобер похож на мужика. Ни о какой кулинарии речь больше не шла, мама к посконным рецептам утратила всякий ток, и теперь речь шла о том, кому это благовоние тащить на помойку. Отец немедленно уехал в Ярославль, и с бобром разбирался я. Думаю, весил он килограммов пятьдесят, когда я пер его вниз по лестнице, некоторые встречные смотрели на меня как на душегуба.
– Ты что это? – мама поймала меня за шею. – Ты как-то странно выглядишь, я вижу…
– Да нет, это… короче, дворец памяти обрушился на меня своими стремительными водопадами.
– А… вы этим бобром меня всю жизнь теперь попрекать будете, – угадала мама.
Она приложила ко лбу холодильный контейнер, тут же отдернула, на лбу у нее отпечаталась белая пятерка.
– Да я не про бобра… Мы сейчас едем?
– Сейчас. Видишь же, собираюсь. Я звонила Лусии, хотела пригласить Аню, но она опять занята сегодня, – мама заряжала холодильник синими ледяными обоймами. – У них что-то там…
Мама прищемила палец, ойкнула.
– Неотложное, – мама подула на палец. – Можно подумать, мир рушится… Что это у тебя на руке? Родинка?
– Комар куснул, – пояснил я. – Чешется.
Мама немедленно выдала мне антисептический гель и велела использовать. Я использовал. Щипал немного этот гель, зато запах мятный.
– Давно укусил?
– Вчера. Или позавчера…
Мама тут же принялась меня осматривать, пощупала под мышками лимфатические узлы, заставила высунуть язык, оттянула веки и изучила радужную оболочку. Суставы на пальцах прощупала, пальцы гнулись.
– Все вроде нормально, – сказала мама. – Хотя…
Еще раз в глаза мои слазила. Пощупала лоб.
– С этими комарами лучше не шутить, – сказала она. – У моей подруги в Доминикане ребенка укусил комар, так потом денге у него нашли.
– У комара?
– Не смешно. Надо шутить веселее.
Мама достала из холодильника еще два контейнера с хладагентом и вогнала их в холодильник, как магазины в штурмовую винтовку.
– Готово. Нам пора. Аламар ждет.
Мама навесила холодильник мне на плечо. Он был легче бобра, и лифт в этот раз работал. А кондиционер в машине не работал, залезать в разогретую банку не хотелось. Мы опустили все окна и ждали, пока внутри хоть немного простынет. Но вентиляторы лишь гоняли сухой воздух.
На углу показалась ореховая женщина под руку с народной женщиной, обе веселые и в поисках утренних жертв, завидев нас, сделали вид, что мы им категорически неинтересны, и перебрались на другую сторону улицы. Смеялись, размахивали руками и сигаретами, громко разговаривали, подбираясь на расстояние коммерческого броска.
Мама, разумеется, многолетним опытом филолога прозрела эти наивные маневры островитянок, быстро втолкнула меня в машину, сама впрыгнула за руль, мы поехали. Ореховая и народная женщины дружественно махали нам вслед, опять не обиделись. А я как-то к ним привык, куда ни пойдешь, их встретишь, наверное, тут рядом живут. Веселые тетки. Я подумал, что сегодня продавщицы были как никогда близки к успеху, из приличия к их настойчивости я купил бы орехов и сфотографировался бы с народницей за пять куков. Но судьба не сложилась, не повезло.
Мы поехали по направлению к тоннелю под бухтой, но въезжать в него не стали, мама свернула направо, дальше по набережной в сторону порта.
– Аламар недалеко, – сказала мама. – Там красиво. И полезно.
Для моего сенсорного бэкграунда. Потому что еще год-два, и передо мной неотвратимо ляжет дальнейший, усеянный корягами и рогатками, но, в принципе, умеренной тернистости жизненный путь, естественный отбор живо затянет мои глаза спасительной катарактой, и уже чисто не посмотреть, только в полшага и в пол-огляда, так что дыши, сыночко, дыши, собирай в пузырек молочные зубки, потом вспомнишь, потом скажешь спасибо.
– Почему в Аламар? – поинтересовался я.
– Там был городок для совслужащих, – ответила мама. – Восемнадцать лет назад никого уже здесь не оставалось, а магазинчик еще работал, и в нем мороженое. Самое лучшее!
– А поближе никак?
Мама закрыла глаза. Прилив воспоминаний, на мое жалкое предложение она не обратила внимания.
– За дорогой следи, – посоветовал я.
Мама открыла глаза.
– В городе есть известная мороженица, называется «Копелия», туда сразу с завода поставляется ящиками. Неплохо, но там все местные тусуются, народу полно всегда, а кондиционеры не работают. Так что мы всегда ехали в пригороды и покупали, потому что одно и то же…