Потом я сразу оказался у форта, на мостике над рвом, а как оказался, не помнил. Я понял, что не очень себя нормально чувствую, в виски била кровь, очень неприятное ощущение, будто кто-то пытался выдавить из моей головы по теннисному мячу, один справа, другой слева, слева явно больше. Хорошо бы еще поспать до вечера, отдохнуть хорошо, вечером в шесть часов встречаюсь с Анной возле памятника. Во рву плавали бутылки, прозрачные пластиковые бутылки, зеленые и коричневые стеклянные бутылки, мелкие желтые пузырьки, и еще много другой дряни в зеленой жиже, которой стала вода. Я стоял на мостике, ведущем в форт, и смотрел на бойницу, думал – неужели находились такие дураки, что пытались штурмовать его? А вообще, он мне не понравился, этот бастион, игрушечный, с закрытыми глазами его можно взять.
Я перебрался через мостик. Надо было сразу к «Кастилье» ехать, зачем я сюда приперся, непонятно. Я определился с направлением и двинулся в сторону гостиницы. Вокруг ограды квадратного зеленого парка до сих пор кисли барыги с пластинками и книгами, один барыга подкатил ко мне и впарил монету с Сьенфуэгасом под видом редкой монеты с Че Геварой. За три кука, но в хорошем состоянии, хотя, по правде, монета была тертая.
Зря я ее купил, остальные барыги тут же ко мне привязались и не отставали до конца парка, пока я не скрылся в улочке. Мне казалось, я уже тут бывал, во всяком случае, арматурные штыри в низких подоконниках встречались.
Мимо на велосипеде прокатили два пацана лет по двенадцать. Один крутил педали, рулил и умудрялся зажимать под мышкой удочку, второй сидел на багажнике и держал в руках здоровенную рыбу, большую, глазастую, болотного цвета. Рыба была неуклюжая, пацаны то и дело останавливались и пересаживались поудобнее, устраивались сами и рыбу устраивали, смешно, казалось, что рыба с ними в компании, отправилась куда-то со своими друзьями, третьим номером, два пацана и рыба, и время заполдень. Солнце повисло над улицами, и народ попрятался под козырьки, под зонтики и по ресторанам. Меня останавливали четыре раза ресторанные зазывалы, предлагали пообедать, только я никак не мог понять, мне это надо или нет. Хотелось посидеть в прохладе, но на воздухе, холодного выпить и бутерброд. Пару раз дружелюбного вида парни предложили «такси, сигара, чика», но я мотал головой, чесал руку, и парни отставали.
Я шагал по улице. Заблудиться тут было сложно, шагай вперед – и выйдешь к гостинице, так нарочно придумано для сквозняков и вентиляции, чтобы дышалось.
Родители сидели за столиком спиной ко мне. Я их сразу узнал по затылкам, затылки у них очень похожи, хотя волосы разные.
Квадрат, обтянутый сеткой, внутри разная техника: мотоциклы, скутеры, мопеды, каракаты, стадо велосипедов, прикованных друг к другу. И тут же сбоку, под привешенным к дереву зеленым фонарем кафе, построенное из ящиков и полиэтиленовой пленки. Пахнет поразительно вкусно, народу много, все едят и смеются. Мне захотелось к ним, сесть рядом и слопать гамбургер, но я вдруг понял, что так уже не получится. Что теперь по-другому.
Мама пила воду с лимоном, а отец пил «Cristall» из зеленой бутылки.
– Не думала, что тут будет так много людей, – сказала мама. – Улицы забиты. Откуда здесь столько туристов? Нет, я понимаю, старый город, Хемингуэй… Но так много? Почему?
Отец засмеялся, было видно, как вздрагивают его плечи.
– Господь – ироничный чувак, – сказал отец. – Любит качнуть.
– Что качнуть?
– Квадрицепсы, – ответил отец. – И маятник.
– При чем это? Я тебя о туристах спрашиваю.
Мне тоже захотелось воды. Мятного лимонада, или еще как. Лучше гуавового сока со льдом.
– Туристы обладают некоторым надсознанием, – сказал отец. – Примерно как муравьи. Ты знаешь, проводили опыты с целыми колониями – в окрестностях муравейника случайным образом разбрасывали куски сахара. Постепенно муравьи научались собираться в тех местах, куда должен был упасть сахар. То есть сахар еще не падал, а они его ждали…
– Ты думаешь, что здесь упадет сахар? – перебила мама.
– Нет, сахар – это пример, не обязательно сахар. Просто люди… Они собираются.
– Куда?
Отец не ответил. У него явно проблемы с почками, его уши выглядят слишком бодро и гладко, слишком гладко, иногда, при определенном стечении света, они возмутительно блестят.
– Тебе в отпуск надо, – сказала мама. – Ты торчишь здесь слишком долго. И здесь слишком жарко. За два дня мозги вскипают, а ты тут давно вскипаешь.
– Да я в порядке…
– Ты не в порядке, – возразила мама. – Тебе не хочется домой – это плохой признак.
Я вдруг понял. Что мне не хочется домой. Да, это остров. И я, наверное, в отца. Ничего, пройдет двадцать лет, и я тоже начну видеть панцирных щук гораздо чаще.
– Мне кажется, ты… чересчур увлекся.
Мама допила лимонад.
В один из дней, скорее всего, утром, панцирная щука улыбнется и мне. Да ладно, чего там, рано или поздно панцирная щука улыбнется каждому.
– Чем?
– Оторванностью от дома. Это опьяняет, я понимаю – сиротство, блаженство, черные скалы… Хайдеггер и Кьеркегор воют на краю Земли…
– Лучше потом про это поговорим, – отец закрыл глаза, откинулся в кресле. – Как-то не хочется сейчас про Кьеркегоров. Может, еще бутербродов закажем?
– Давай.
– А как у тебя дела, кстати? Как с рукописью?
– Рукопись встала, – отмахнулась мама. – Лусия занята сейчас, ей не до переводов. А я и рада…
– Что так?
У мамы с почками все в порядке.
– Работать не хочется, – призналась мама. – Настроение ленивое. Хочется смотреть.
– Смотреть, свистеть, играть на маракасах, – отец маракасно покривлялся. – Кстати, о маракасах. Как тебе Анна?
Я придвинулся поближе, выставил ухо из-за дерева.
– Интересная девочка, – сказала мама после некоторого раздумья.
– Непростая девочка, – сказал отец.
– В их возрасте все непростые, – заметила мама. – Быть простым не модно.
– Я не об этом. Я о родителях.
– Что родители? Нет, конечно, бабушка Лусия…
– Ее отец сегуросос.
– Ну?
– Здешний эфэсбэшник.
Мама помолчала, обдумывая.
– Это хорошо или плохо? – спросила она.
– Смотря куда качнется, – ответил отец. – Все дело в аэродромах.
– Каких аэродромах? – не поняла мама.
– Запасных. Если есть запасные, то может и сыграть. Вот я и говорю – интересная Анна девушка. Впрочем, наш остолоп…
– У нас хороший мальчик, – тут же возразила мама.
– Хороший. Я и говорю, хороший.
– Ты думаешь… – мама сделала паузу. – Думаешь, им что-то…
Отец пожал плечами и снова приложился к бутылке, на этот раз наподольше.
– Нет, откуда здесь столько народу? – усмехнулся он. – Ольга-Ольга, я думал, ты догадливее.
– Чего догадливее? Что тут смотреть? Олимпиаду они, что ли, проводят?
– Олимпиада… – отец снова глотнул. – Тут все гораздо, гораздо веселее любой Олимпиады, уж поверь.
– Нет, я не понимаю, что тут делают все эти туристы?
– Они ждут, Оля, они ждут.
Я снова потрогал руку. Чечевица превратилась почти в вишню, разрезанную пополам, и цвета примерно такого же, и гладкая. И когда я ее трогал, по руке разбегались электрические колючки. И болело, корни проросли глубоко, мясо дергало, и я чувствовал, как грызет локоть и подбирается к плечу.
– Чего они ждут? – спросила мама.
Отец шепнул ей что-то на ухо.
– Да?!
Даже по спине было видно, что мама удивилась.
– Проверенная информация, – сказал отец. – Сегодня утром прибыл фельдъегерь…
Отец посмотрел вверх и бровями подкрепил.
– Думаю, не сегодня завтра объявят.
– Как интересно! – в голосе мамы послышалась филологическая жадность. – И что… – мама оглянулась, но меня не заметила. – Что они будут делать?
– Не знаю. Что тут делать… Наш, конечно, прислал самолет, но…
– Что но?
Теперь огляделся отец.
– Да ничего. На всех самолета не хватит. И надувных матрацев. Да и на море неспокойно.
Отец замолчал и снова оглянулся. Прошептал:
– Ничего поделать уже нельзя, они разбирают со складов оружие…
Мама немножко подпрыгнула, но отец тут же успокоил:
– Да не беспокойся ты так, это же Куба! Военный мятеж не мешает туристическому сезону! Варадеро будет варадерить при любой погоде.
Но мама, кажется, собиралась беспокоиться, она вскочила, и отец едва успел ее поймать за ремень. Мама дернулась еще раз, но отец придержал ее за плечи и немного придавил в скамейку, чтобы не подпрыгивала.
– Это не опасно? – спросила мама. – Мы тут…
– Да я пошутил, мать! – рассмеялся отец. – Пошутил, не дергайся! Все хорошо. Все под контролем. Все в порядке. И это уж давно не опасно, в двадцать первом веке живем.
Отец стал гладить маму по плечу.
– Кажется, ты дурак, – сказала мама. – Ты дурак и сын твой дурак, у него такие же дурацкие шутки. Угораздило же меня…
Отец поцеловал маму в макушку.
– Одна ты у нас умница-благоразумница! Все-то ты видишь, все-то ты знаешь, все-то ты понимаешь.
И снова поцеловал.
– За это и люблю.
Мама отмахнулась. Отец позвал официанта, велел принести два хот-дога и еще одну бутылку «Cristall».
– Как прошло вчера на кладбище? Удачно?
– Не. Не знаю… Куда-то все кошки подевались. Как будто… сбежали все.
– Надеюсь, тебе не пришлось кормить собак? – сочувственно спросила мама.
Глава 12Кафка идет в биоскоп
Я рано проснулся и вышел из отеля тоже пораньше. То есть как рано, четыре часа дня было, два часа проспал, а мы договаривались в шесть в самом начале набережной увидеться, там, где Прадо упирается в море и памятник, там все сидят, сняв кеды и пошевеливая пальцами.
Я вышел пораньше, а лифт не работал, как и раньше. И служебный не работал, и никаких предупреждающих табличек на лифтах не висело. Я спускался по лестнице, никого не встречал, отель вымер точно. На четвертом я вышел на этаж и прошел по галерее вокруг атриума. Я смотрел вниз и видел, что кафель вокруг фонтана выложен в виде белой звезды Хосе Марти, а наверху поблескивал купол, перекрывающий двор, а на предпоследнем этаже на перилах сидели голуби или воробьи здешние, только крупные.