Да, доктор Митоя не любил и боялся американцев, и довольно частое общение с ними в последние годы не изменило этих чувств.
И сейчас, 18 марта 1954 года, он растерялся, увидев в своем кабинете сухощавого седого янки с усталым лицом, в куртке защитного цвета, заправленной в военные брюки. Когда же он, приглядевшись, узнал гостя, его растерянность и досада только увеличились. Впрочем, он сразу овладел собой и спокойно, не спеша поднялся из-за широкого стола. Гладкое лицо Митоя, обтянутое пергаментной кожей, ничего не выражало, а черные глаза под толстыми стеклами черепаховых очков разглядывали гостя с равнодушным недоумением.
— Позвольте представиться, — сказал американец. — Нортон, начальник Хиросимского отделения АВСС[22].
Доктор Митоя учтиво поклонился и прижал руку к левому боку.
— Я уже имел удовольствие встречаться с вами, мистер Нортон, — сказал он. — Кажется, это было два года назад, мы виделись у нашего министра здравоохранения господина Хасимото. Садитесь, пожалуйста.
Директор госпиталя прекрасно говорил по-английски, и только иногда мягкое «р», проскальзывавшее вместо непривычного для японца «л», выдавало, что этот язык не является его родным.
Нортон погрузился в кресло напротив Митоя и вытянул ноги. Митоя опустился на стул, пододвинул через стол гостю сифон и небольшой лакированный ящик.
— Содовая, сигареты, прошу вас.
— С удовольствием. А, «Лаки Страйк»! Совсем как в Штатах в добрые студенческие времена, не правда ли? Благодарю вас.
Американец закурил.
— Вы, конечно, не очень удивлены моим посещением, мистер Митоя, не правда ли?
— Во всяком случае, оно оказывает мне большую честь и доставляет удовольствие, — механически отозвался тот.
— Это после хлопотливого служебного дня? — рассмеялся американец. — Не будем тратить драгоценного времени на комплименты. С вашего разрешения я перейду прямо к делу.
— Прошу вас, мистер Нортон.
Но Нортон вдруг замялся. Его почему-то смущала зеленоватая полутьма над бумажным абажуром настольной лампы, голые стены, непроницаемое, как маска, темное лицо хозяина, сидевшего очень прямо по ту сторону стола.
— Коротко говоря, — немного резко произнес Нортон, — меня интересуют два пациента, поступившие к вам пятнадцатого… Но начнем по порядку, дорогой коллега. Как случилось, что рыбаки из Коидзу попали к вам? Кто их надоумил?
— Им посоветовал обратиться к нам мистер Тоои, городской врач Коидзу. Вам, оказывается, известно, что пациенты прибыли оттуда?
— Да, я это знаю. Кстати, как далеко этот Коидзу от Токио?
— В нескольких часах езды. Маленький приморский городок около Сидзуока. Так вот, доктор Тоои предположил сначала, что у них «бери-бери». Внешние симптомы были как будто налицо: потемнение кожи, нарывы, гнойные выделения и так далее. Но было и другое, чего Тоои объяснить никак не мог. У судового механика Мотоути прядями выпадали волосы. Больные не испытывали характерной для «бери-бери» ломоты в суставах. Они были очень слабы и отказывались от воды и пищи. В распоряжении Тоои не было почти никаких средств для производства необходимых анализов. Но он имел дело с «бери-бери» почти всю свою жизнь, и ему стало ясно, что болезнь рыбаков незнакома ему. Он послал двух пациентов: механика Мотоути и молодого рыбака Хомма — к нам с письмом.
— Двух?
— Да, остальные пока остались у него в больнице. Двадцать один человек.
— И вы, разумеется, сразу поняли, что это за болезнь?
— Нет, не сразу.
Митоя теперь не испытывал ни малейших сомнений относительно того, что Нортону прекрасно известно все о «Счастливом Драконе». Непонятно было только, чего он хочет от директора госпиталя. Но Митоя был терпелив и осторожен. Он выдвинул один из ящиков стола и, роясь в нем, продолжал:
— Никаких возбудителей болезни найти не удалось. Но сразу бросились в глаза два обстоятельства. Во-первых, необыкновенная бедность крови лейкоцитами, во-вторых, ненормальное содержание белка в моче. Это, конечно, ничего не объясняло, и я обратился к обстоятельствам, предшествовавшим заболеванию.
— Что сами пациенты думают о своей болезни?
— О, они ничего не могли сказать. Так же, как и я… тогда.
Нортон быстро взглянул на Митоя. Тот вертел в руках, складывая и разворачивая, листок бумаги, который он достал из стола.
— Вы хотите сказать, что теперь…
Митоя кивнул головой.
— Вот именно, мистер Нортон. Я вспомнил кое-какие газетные сообщения — кажется, это было полмесяца назад, если я не ошибаюсь, — и сопоставил симптомы таинственного заболевания с некоторыми явлениями, свидетелями которых оказались рыбаки во время своего последнего плавания, а также с данными одного документа, случайно сохранившегося у меня со времен войны. Это дало мне возможность сделать кое-какие выводы.
Наступило молчание. Нортон старался собраться с мыслями.
— Вы упомянули о некоторых явлениях, коллега, — сказал он. — Не откажите в любезности…
Доктор Митоя рассказал все, что ему было известно со слов рыбаков.
— …после этого на них посыпался белый, похожий на муку порошок — «пепел горящего неба», как они говорят. Он густо сыпался сверху, словно снег.
— Совершенно верно. — Американец удовлетворенно кивнул. — Порошок, похожий на муку… Значит, 1 марта они находились в районе Маршалловых островов, вы сказали?
— Конечно, это только мое предположение, мистер Нортон. Но ясно одно: несчастные рыбаки случайно оказались в той части океана, где ваши соотечественники испытывали какую-нибудь ужасную военную новинку. В результате характерная болезнь: выпадение волос, нарывы на теле, слабость, уменьшение числа лейкоцитов. Я обратился к одному старому документу, он сохранился у меня с тех времен, когда я работал с жертвами Хиросимы и Нагасаки. — Митоя мельком посмотрел на бумагу, лежавшую перед ним на столе. — Вот, пожалуйста. Это история болезни некоего Асадзо Тадати, умершего в начале сорок шестого года. Симптомы совпадают полностью. Интересуетесь?
Нортон покачал головой.
— У меня в отделении огромный архив подобных бумаг. Должен признать, что ваша логика безупречна. И ваш вывод?
— Несомненно, они поражены жесткой радиацией.
— Но интересно, — продолжал Нортон, — что вы думаете об этом пресловутом пепле? Какую он играет роль?
— Право, не знаю, мистер Нортон. Вы слишком многого хотите от меня. Я ведь всего-навсего обыкновенный терапевт… Хомма, их мальчишка-кок, привез нам немного, граммов пятьдесят. Обыкновенный известняк, ничего больше.
Рука Нортона с сигаретой остановилась на полпути ко рту.
— Известняк… — медленно проговорил он и вдруг торопливо закивал головой: — Да, разумеется, известняк, мел, кораллы… И вы не заметили в нем ничего особенного?
— Особенного? Нет. А вы полагаете, что он, этот известняк, имеет какое-нибудь отношение…
— О-кэй, коллега. — Нортон притушил сигарету в пепельнице и выпрямился. — Теперь мне все совершенно ясно, и я могу рассказать вам, что случилось.
Доктор Митоя удивленно поднял реденькие брови.
— Дело в том, — продолжал Нортон, — что вы оказались очень недалеко от истины, предположив, что ваши рыбаки явились жертвой мощного радиоактивного излучения. Но это не была жесткая радиация, то есть гамма- и нейтронное излучение в момент взрыва, хотя, возможно, ваши пациенты могли пострадать и от нее. Вы, очевидно, читали в газетах, что первого марта на небольшом атолле в районе Бикини было проведено испытание нового сверхмощного вида вооружения — термоядерной, или, как ее чаще называют, водородной, бомбы.
Митоя молча кивнул.
— Чудовищной силы взрыв, — продолжал Нортон после минутной паузы, — измельчил в порошок атолл, поднял миллионы тонн этого порошка в воздух и разбросал на сотни миль вокруг.
— «Небесный пепел», — пробормотал Митоя.
— Это и был «небесный пепел», совершенно верно. Но самым страшным оказалось то, что этот пепел не просто известковая пыль. Температура в миллионы градусов, возникшая в момент взрыва, придала элементарным частицам — продуктам термоядерной реакции — такие скорости, что они получили возможность проникать в ядра атомов всех веществ, находящихся в районе взрыва. В ядра атомов солей океанской воды, газов, из которых состоит воздух, в ядра атомов, входящих в состав коралла и материалов, из которых была построена оболочка бомбы. Как правило, всякий атом, ядро которого захватило постороннюю частицу, становится радиоактивным. Теперь вы понимаете, коллега? Излучение непосредственно от взрыва могло и не угрожать рыбакам, поскольку оно поглощается на сравнительно недалеких расстояниях от эпицентра. Но масса радиоактивной коралловой пыли, осыпавшая их с неба, оказалась для них роковой. По виду она ничем не обнаруживала своих страшных свойств. И несчастные вдыхали ее, поглощали с пищей, она забивалась в уши, в глаза, в складки кожи… а ведь известно, коллега, что рыбаки в плавании не отличаются чистоплотностью, и они не смывали ее, вероятно, в течение нескольких дней. Они плыли домой, а радиация делала свое дело, и только теперь ее действие стало сказываться в полной мере. В клетках живого человеческого организма под ударами смертельного излучения рушится молекула за молекулой…
— Мне все ясно, мистер Нортон, — прервал его Митоя. Он морщился, словно от боли. — По-моему, это очень похоже на преступление.
Нортон насупился.
— Вы понимаете, коллега, мне не приходится оправдываться. Это большая неприятность. Очень большая. Но, по-моему, вы сгущаете краски. Преступление… Я бы сказал, несчастный случай. Вашим рыбакам просто не повезло, вот и все. И если это вас утешит, пострадали не только они. Проклятой пылью были осыпаны все близлежащие атоллы, в том числе два или три обитаемых. Поражено более двух сотен туземцев и несколько американцев. Американцев, коллега! Правда, их сразу отправили в госпиталь на Кваджелейн, и их состояние, кажется, уже не вызывает опасений. Если бы капитан «Счастливого Дракона» догадался подать сигнал бедствия, с его экипажем тоже все было бы в порядке. И потом, кто виноват, что они забрались в запретную зону? Не смотрите на меня так, будто я виноват во всем случившемся. Конечно, наши военные проявили известную неосторожность. Поверьте мне, я никогда не был сторонником этих… этих экспериментов. Но наше дело — лечить, а не разбираться в сложных и спорных политических вопросах.