Секретарь и мэр, втиснувшиеся было в лабораторию вслед за губернатором, попятились и встали за порогом.
— Итак, что такое «пепел Бикини»?
— Я читал, что это измельченный в порошок коралл, — сказал губернатор.
— Правильно. Вот он… — Симидзу взял со стола пробирку с белым порошком, похожим на мелкий песок.
Губернатор протянул было руку, но Симидзу мягким движением отвел пробирку в сторону.
— Простите, господин губернатор. На вас нет перчаток. С вашего разрешения я лучше просто расскажу вам о нем, а затем покажу под микроскопом.
Губернатор кивнул.
— Как изволите видеть, «пепел Бикини» напоминает тонкий белый песок, почти пыль. Рыбаки «Счастливого Дракона» утверждали, что падал он с легким шуршанием. Размеры частиц колеблются от 10 до 450 микрон. В основном они состоят из углекислого кальция — СаСО3. Под микроскопом при боковом освещении они представляются белыми кусочками с неправильной поверхностью, обладающей в некоторых точках особенно сильной отражающей способностью В общем, они похожи на крошки полупрозрачного стекла.
Губернатор нетерпеливо покашлял. Симидзу едва заметно улыбнулся и продолжал:
— На поверхности большинства частиц можно заметить по 2–3, иногда по 10 черных зерен величиной в 2–3 микрона. Микрохимический анализ показал, что это радиоактивные изотопы редкоземельных элементов…
— Редкоземельных…
— Да, да, редкоземельных элементов и некоторых распространенных металлов. Период полураспада для них довольно короток, и интенсивность распада весьма велика. Атомы, входящие в состав углекислого кальция, активны очень слабо, и приходится признать, что основным источником смертельного излучения являются именно эти черные вкрапления.
— Но откуда они взялись, эти редкоземельные… элементы?
— Это не что иное, как продукты деления, продукты ядерного распада, имевшего место при взрыве. Частицы непрореагировавшего урана, служившего как бы «запалом», «детонатором» для термоядерной реакции, частицы металла, из которого была построена оболочка бомбы, всевозможные вспомогательные устройства и прочее. В момент взрыва все это рассыпалось в пыль. А пылинки, зерна прилипали к частицам углекислого кальция, может быть, тонули в нем, пока он был в расплавленном состоянии, и теперь мы наблюдаем их…
— Значит, излучают именно они?
— Да. Именно они испускают альфа-, бета-, гамма-лучи, чрезвычайно вредно действующие на человеческий организм. Соблаговолите подойти к микроскопу.
Симидзу включил свет, повертел кремальеру и отодвинулся, давая губернатору место у стола. Губернатор, заложив руки за спину, склонился над окуляром. На темном фоне он увидел белые пятна с довольно мутными очертаниями. Приглядевшись, можно было различить на них черные точки.
— Это и есть излучающие зерна, — сказал Симидзу.
Губернатор поблагодарил, вытер лоб платком и отошел от микроскопа.
— Мы можем вернуться в ту комнату. — Симидзу бесцеремонно отстранил от двери секретаря.
— С радостью, — пробормотал губернатор. — Здесь очень жарко… Теперь я знаю, — сказал он, устроившись в кресле и отпив глоток воды, — что такое «пепел», физически. Не затруднит ли вас ответить, что он представляет собой политически?
Несколько секунд Симидзу с недоумением глядел на собеседника. Затем рассмеялся и провел рукой по стриженой голове.
— Кажется, я понимаю вас, господин губернатор. Ну… начать с того, что излучающие элементы «пепла» являются, как я уже имел удовольствие заметить, радиоизотопами с весьма коротким периодом. Мы и сотрудники других научных учреждений в течение полугода вели наблюдения за «пеплом», собранным на «Счастливом Драконе». Измерялась активность остатков «пепла» на баке, на средней палубе, в трюмах, в кубрике — одним словом, везде. И сейчас твердо установлено, что активность эта спадает с огромной быстротой. Соблаговолите взглянуть. — Он порылся в записной книжке и извлек оттуда листок бумаги. — Вот данные основных измерений. Возьмем измерения для левого борта. В конце марта активность составляла около пятидесяти миллирентгенов в час, в конце апреля — уже только шесть миллирентгенов, в середине мая — меньше трех, в июне — меньше одного. Видите? Правда, там «пепел» смывался дождем и уносился ветром. Но вот возьмем камбуз: для тех же дат мы имеем здесь соответственно 35, 8, 3, полтора миллирентгена в час. Вы понимаете, господин губернатор?
Губернатор покачал головой.
— Боюсь, что это слишком сложно для меня. Но я понял, что этот самый «пепел» быстро теряет активность, как вы ее называете.
— Совершенно правильно.
— И особенно серьезной опасности…
— Пожалуй, не существует. Если бы бедные рыбаки «Счастливого Дракона» знали, с чем они имеют дело… или, по крайней мере, имели обыкновение мыться с мылом не реже трех раз в сутки и не ели зараженную рыбу, для них дело ограничилось бы легким недомоганием или, в худшем случае, слабой формой лучевой болезни.
Губернатор встал.
— Благодарю вас, Симидзу-сан.
— Всегда рад быть полезным вашему превосходительству.
Садясь в «Фиат», губернатор обернулся.
Симидзу стоял на пороге и, щурясь от солнца, поглаживал ладонью круглую стриженую голову.
Механик Мотоути
Письма приходили со всех концов света. На них были разноцветные марки с изображениями неизвестных людей, событий и животных, городов, гербов и памятников, черные, синие и красные штемпеля. Беря в руки конверт, исписанный странными, незнакомыми знаками, Мотоути старался представить себе того, кто надписывал и посылал его. Прямые строчки латинских букв вызывали в его воображении образы веселых моряков с иностранных судов, заходивших иногда в Коидзу; причудливая арабская вязь — смуглых людей в белых одеждах, каких можно было видеть в некоторых американских кинобоевиках восседающими на верблюжьих горбах; сплошные заборы индийского письма напоминали о старике-меняле, встреченном когда-то в детстве. Но приходили переводчики, и все менялось. Письмо из Англии писала группа преподавателей средней школы. Письмо из Австралии — старый профессор-химик. Большой конверт с маркой, на которой было изображено удивительно красивое здание, утопающее в зелени, пришло из загадочной России — его прислали студенты. Индиец оказывался юрисконсультом профсоюза, араб — священником. Письма были короткие и длинные, высокопарные и сдержанные, но все они, эти сотни конвертов различных цветов и размеров, заключали в себе одни и те же слова: призыв стойко держаться и пожелания скорейшего выздоровления, возмущение виновниками взрыва и стремление навсегда запретить ужасное оружие, предотвратить угрозу миру. Порой отправитель, по-видимому, увлекался и забывал, к кому он обращается: письмо содержало конкретные предложения по международному контролю над атомной энергией или гневное требование наказать ответственных за «гнусное преступление», как будто больные рыбаки были членами парламента или министрами.
Сознание того, что их судьба волнует сотни и тысячи людей, придавало пациентам профессора Удзуки бодрость и уверенность, не позволяло впасть в отчаяние. «Вы не одни в вашей беде! Весь мир скорбит вместе с вами!» — читали они в письмах.
Мотоути видел, как таяло и исчезало отчаяние в запавших глазах капитана Одабэ, как весело смеялся исхудавший, похожий на безбородого старичка Хомма. Даже сэндо Тотими, безразличный ко всему, кроме денег, и тот оживлялся и прекращал свои бесконечные арифметические упражнения, когда приходил служитель с почтой.
Месяц назад государственный секретарь Андо потребовал от США уплаты двух с половиной миллиардов иен в возмещение убытков за ущерб, причиненный Японии взрывом на Бикини. И с тех пор Тотими старается подсчитать, сколько достанется ему и что можно будет сделать на эти деньги. Вот он лежит на своей койке, опухший, небритый, шевелит губами и загибает забинтованные пальцы. Деньги для него — все. Мотоути и раньше не очень уважал своего начальника лова, а теперь, проведя с ним в одной комнате полгода, окончательно возненавидел его. Из них четырех Тотими был наименее пострадавшим (вероятно, благодаря своему амулету), но стонал и жаловался он так громко и так нудно, что доводил до бешенства даже спокойного, застенчивого капитана Одабэ. Даже Хомма, пятнадцатилетний мальчишка, и тот спрашивал себя: как это можно было слушаться и уважать такую скотину, как Тотими? А что касается самого Мотоути… Ах, если бы он мог подняться с постели!
Дверь тихонько скрипнула. Мотоути скосил глаза и увидел Умэко, старшую дочь Кубосава, подругу своей сестры. Вот уже месяц, как девочка жила в госпитале, ухаживая за отцом. Врачи считали, что ее присутствие благотворно действует на его здоровье.
Умэко хорошо знала Мотоути и часто навещала его. Бледная, осунувшаяся, отчего глаза ее стали очень большими и еще более темными, в белом больничном халатике, она казалась совсем взрослой.
— Ну что, Умэ-тян? — вполголоса спросил механик.
Умэко на цыпочках подошла и присела на край постели Мотоути.
— Папе опять плохо, — прошептала она. — Совсем плохо. Он опять потерял сознание. Я подслушала, врачи говорят, что надежды мало. Неужели он умрет?
Глаза ее налились слезами, она опустила голову, перебирая дрожащими пальцами завязки на халате.
Мотоути закусил губу и промолчал.
Хомма спросил тихо:
— А что говорит Удзуки-сан?
— Не знаю… — Голос девочки задрожал. — Его там не было. Но все равно, другие врачи тоже что-то понимают, не правда ли?
— Понимать-то они, конечно, понимают, но в этих делах лучше всего разбирается профессор Удзуки, — прохрипел сэндо. — Американцы тоже кое-что понимают, но от них ничего не узнаешь. Они трещат на своем языке так быстро, что разобрать ничего невозможно…
Он с ожесточением взбил подушку, перевернул ее другой стороной, чтобы было прохладнее, и снова лег.
— Ничего, Умэ-тян, — сказал Мотоути. Его костлявая рука легла на плечо девочки. — Ничего. Не надо так… отчаиваться. Ведь Кубосава-сан не впервые теряет сознание, правда?