их покусывая, прежде чем горячий язык вошел во влажные глубины ее рта.
С удовлетворенным вздохом Кэтлин подставила губы его все более страстным поцелуям. Она запустила пальцы в его густые черные волосы и, надавив на затылок, прижала его рот к своему.
Руки Рида гладили ее тело — плечи, тонкую талию, изящный изгиб стройных бедер. Ее никогда не переставало удивлять, как руки, огрубевшие от физического труда, могут ласкать ее с такой нежностью, доставляя несказанное удовольствие. Длинные сильные пальцы находили все чувствительные точки на ее теле, заставляя каждый ее нерв вибрировать от наслаждения. Мозолистые ладони и успокаивали, и возбуждали ее. Подобно великому художнику Рид своими руками создавал полотно с бесподобной гаммой цветов и ощущений.
Затем его губы оторвались от ее теплых, припухших от его жарких поцелуев губ и скользнули по щеке к шее; его теплое дыхание щекотало ей ухо, губы медленно, словно пробуя ее нежную кожу на вкус, переместились к плечу и пульсирующей жилке у основания шеи.
Кэтлин нежно гладила его плечи, слегка царапая их длинными ногтями. Опустив голову, Рид захватил ее сосок теплыми влажными губами, и их закружила в причудливом огненном хороводе наслаждения. Erg черные как смоль волосы создавали удивительные контраст с ее белой кожей, прорезанной кое-где голубыми жилками. Он долго сосал, прихватывая губами сначала один ее сосок, потом другой.
На секунду тело ее напряглось и снова расслабилось, когда его пальцы нашли и стали любовно ласкать крошечную точку — средоточие чувственности — между ее бедер. Казалось, по жилам у нее разлился жидкий огонь, и она изогнулась всем телом в молчаливой мольбе об окончательном свершении. Бедром она ощущала его горячий и твердый член — доказательство его страсти.
Его рот скользнул по ее животу, а потом он жадно, как измученный жаждой путник к колодцу, приник к ее рту. Не желая продлевать сладкую муку, Кэтлин обхватила дрожащей рукой его член и ввела его туда, где все давно ждало этого гостя.
Их тела сплелись и задвигались в ритуальном танце любви. Она отвечала на каждое его движение, чувствуя, что он проникает ей в самую душу, ставя на ней отметку, как на своей собственности. Их движения становились все более бурными, слова любви перемежались вздохами и стонами наслаждения.
И вот наступил момент, когда им показалось, будто земля разверзлась под ними, и их затянуло в горячую, но не сжигающую сердцевину вулкана. Волны наслаждения накатывали на них, накрывая с головой. Потом они лежали обессиленные и довольные в объятиях друг друга.
— Кажется, у меня нет сил сделать даже одни движение, — шепнул Рид ей в ухо, когда обрел способность говорить.
Кэтлин вздохнула:
— У меня тоже. Но ведь постель не постелена, простыни валяются на полу.
— Потом постелем, — лениво предложил он.
— М-м-м, — протянула она, уже наполовину погрузившись в сон.
— Я люблю тебя, — тихо сказал он, положив голову ей на плечо.
80
Припухшие от любовных ласк губы изогнулись в улыбке.
— Я тоже люблю тебя, — и она крепче прижала его к себе, не желая расставаться с ним даже во сне.
Кэтлин не поехала в Саванну провожать Рида. Их прощание прошло в уединении их спальни, где они в последний раз занялись любовью. В ушах у нее звучало его обещание скоро вернуться, а на губах горел прощальный поцелуй, когда она одна поднялась по лестнице на третий этаж и стала у окна, вглядываясь в даль в надежде увидеть «Кэт-Энн», когда тот будет проплывать мимо Чимеры вниз по реке Саванне к океану. Но вот фрегат скрылся из виду на изгибе реки, и она поняла, что в последующие несколько месяцев ей предстоит близко познакомиться с одиночеством.
Дни Кэтлин были заполнены до краев; она постоянно была чем-то занята, поскольку только устав до смерти, могла заснуть в своей, ставшей теперь одинокой, спальне. По вечерам она без сил падала на их огромную кровать и мгновенно проваливалась в сон. Это был единственный способ, позволявший бороться со слезами. Но и при этом она часто просыпалась среди ночи, прислушивалась, словно надеялась услышать рядом дыхание Рида, протягивала руки, которые обнимали только пустоту.
Осень в Чимере была напряженным временем — убирали урожай, закладывали в кладовые подготовленные для длительного хранения фрукты и овощи. Коптильня заполнялась окороками, вырезками, ростбифами, отбивными, бараньими боками, тушками индеек и цыплят, тоже прошедшими специальную обработку. Фрукты сушили на огромных решетках или складывали в специально отведенное для них место в погребах, вместе с картофелем и луком.
В дни, когда дел было немного, Кэтлин ездила в Эмералд-Хилл, где Кейт продолжала обучать ее искусству выращивания лошадей. Кэтлин была способной ученицей; от природы наделенная любовью к лошадям, она с удовольствием и интересом слушала наставления бабушки. Кроме того, они с бабушкой помогали вновь прибывшим ирландским иммигрантам освоиться на новом месте, обучали работе на плантации.
Частенько Кэтлин можно было увидеть работающей рядом с ними в поле — длинные стройные ноги обтянутые бриджами, медно-рыжие волосы завязаны в узел или убраны под широкополую соломенную шляпу. Кэтлин и раньше не боялась тяжелого физического труда, а теперь работала до полного изнеможения.
Вечера она нередко проводила за письменным столом Рида, прилежно приводя в порядок все счета и бумаги — занятие, которому не было конца. Часто она опаздывала к ужну, а иногда и вовсе не ужинала, хотя всегда старалась пообедать вместе с Изабел и уделить какое-то время Катлину и Андреа, перед тем как их укладывали спать, чтобы хоть как-то компенсировать отсутствие отца. Она часто брала детей с собой к Кейт или возила в Саванну в гости к кузену Тедди. Находила она время и для совместных вылазок в лес за ягодами, и для прогулок вдоль ручьев и по полям Чимеры, и для посещения конюшен, где дети могли посмотреть на лошадей и поиграть со щенками и котятами.
Кэтлин старалась уделять побольше времени и Изабел, помогая этой нежной девушке привыкнуть к ее новому дому в Чимере. Спустя две недели после отъезда Рида Мэри уехала в Саванну к Сьюзен, и теперь две подруги могли вести долгие разговоры наедине, чем они и не преминули воспользоваться.
Физически Изабел полностью оправилась от того, что пришлось пережить. Она набрала свой прежний вес и стала вновь похожа на ту юную девушку, которую когда-то знала Кэтлин. Но Кэтлин понимала, что глубокие душевные раны подруги еще не зажили. Лицо ее часто принимало печальное выражение, на лбу появлялись морщины. Она редко улыбалась, а когда это случалось, улыбка всегда получалась грустной. Кэтлин неоднократно заставала Изабел погруженной в мрачные и тяжелые, судя по всему, мысли, с отсутствующим выражением лица и глазами, полными боли. Подчас тонкие черты ее лица искажала гримаса страха, а хрупкое тело начинало непроизвольно дрожать.
Изабел избегала говорить о своем муже, и Кэтлин не заводила разговоров на эту тему. Зато они часто говорили о годах учебы в пансионе для молодых барышень миссис Босли. Они смеялись, вспоминая о своих розыгрышах, жертвами которых становились школьные подруги и сама миссис Босли. Обе получали удовольствие, вновь переживая то счастливое время.
— Помнишь, как Фрэн Каррингтон решила, что она беременна, потому что кавалер поцеловал ее во время рождественских каникул? — со смехом спросила Кэтлин во время одного из таких разговоров. — Как же она переживала!
Изабел улыбнулась:
— Да, а потом, когда она слегла с простудой, она чуть не умерла от страху, узнав, что старая миссис Босли собирается вызвать к ней доктора Фробишера.
Кэтлин покачала головой с выражением комического отчаяния на лице.
— Господи, какими наивными и молодым мы тогда были!
— Глупыми и благостно невинными, — согласилась Изабел со вздохом сожаления.
Кэтлин озорно улыбнулась, и ее глаза заискрились, как хрусталь в лучах света.
— А помнишь, как мы стащили панталоны Босли и вывесили их в окне башни? — задыхаясь от смеха, проговорила она.
Изабел тоже расхохоталась:
— А я и забыла об этом. Никогда не видела, чтобы кто-то краснел так, как тогда бедняжка Босли. У нее лицо приобретало все оттенки красного цвета поочередно. Я думала, у нее будет разрыв сердца.
— Ну, когда она узнала, кто сыграл эту шутку, я все же пожалела, что этого не случилось! — воскликнула Кэтлин. — Клянусь, у меня на коленях до сих пор остались отметины после того, как она в наказание заставила нас три недели подряд каждый день отскребать полы.
Изабел нахмурилась, но потом снова заулыбалась:
— Да, но ты отомстила Синтии Оберли за то, что она наябедничала про нас, помнишь?
Кэтлин громко засмеялась:
— О Господи, да! Жаль, что я не видела ее лица, когда она, проснувшись, обнаружила, что ее длинные белокурые волосы выстрижены на макушке, — от смеха слезы потекли у нее по щекам.
Изабел раскачивалась взад и вперед, тоже заходясь от смеха.
— Да нам и не нужно было ее видеть. Ее визг раздавался по всей школе. Я была только рада, что Босли не смогла обвинить в этом нас.
Кэтлин кивнула.
— Все знали, что это мы сделали. Босли просто не смогла этого доказать.
— Так же, как она не смогла доказать, что мы подмешали синей краски в ее крем для лица, — захихикала Изабел.
Кэтлин схватилась за бока от смеха.
— Целую неделю она ходила с голубыми морщинами, — еле выговорила она. — Это было даже лучше, чем когда мы пробрались в прачечную и подсыпали в крахмал порошок, вызывающий зуд.
Теперь и Изабел буквально плакала от смеха.
— Я чуть не умерла со смеху, глядя, как все чешутся, стараясь делать это как можно незаметнее.
— Как и подобает леди, — добавила Кэтлин, подражая манерному выговору миссис Босли.
— Ты была неисправима! — сказала Изабел.
— Я! — взвизгнула Кэтлин. — А кто придумал намазать дверные ручки маслом, а в день экзамена склеить страницы в книге миссис Босли и вылить чернила из чернильницы и налить туда лимонный сок?