Нормальный человек. Ведь так проводят время нормальные люди? Сидят в кресле с пультом в руке и переключают каналы. Или перестают переключать и что-нибудь смотрят. Когда это случилось? Когда телевидение превратилось в кладбище древностей и говорильню для самодовольных имбецилов? Я начал опасаться, что сам не заметил, как миром завладели инопланетяне. Может, новых фильмов больше нет, так как пришельцы располагают скромным запасом, уцелевшим от предыдущей цивилизации, и потому все время крутят одно и то же? А пустоты заполняются бессмысленным бормотанием безмозглых жертв похищений.
Я попробовал найти программу, которая когда-то мне нравилась, но пропала. Пока я пробегáл по всем каналам, мне пытались продать бритву для одежды (что бы это ни значило), полностью абсурдные кухонные приборы и уродливый велотренажер, на котором можно, крутя педали, одновременно размахивать руками. Напоминавшая куклу Барби ведущая была полна энтузиазма, граничившего с экстазом и истерией. Неужели пришельцы не знают, для чего нужен велосипед? Или о том, что можно делать отжимания? Стерев эту программу, я углубился в кропотливую процедуру настройки частот. По мере того как я нажимал кнопки, один за другим появлялись одни и те же каналы, только на разных языках. Бритву для одежды мне предложили по-немецки, по-венгерски и, кажется, по-шведски. Я решил вернуться к этому вопросу, как только окажется, что моя одежда отращивает усы.
А потом я, похоже, вторгся в зону редко используемых частот, поскольку везде натыкался на белый шум. Кошмарный, сверлящий уши звук, похожий на шкворчание жира, и картинка, напоминающая мерцающий белый гравий.
Я только что положил пульт на столик, чтобы свернуть самокрутку, когда среди гипнотически роящихся червячков появилось черное пятно – веретенообразная размытая клякса, слегка похожая на человеческий силуэт, а трещащий, будто электрическая дуга, голос вдруг произнес: «Пеккатор! Пеккатор! Пеккатор!»
Я окаменел с прилипшим к краю папиросной бумаги языком. Положив самокрутку на столик, выключил телевизор. Белый шум отличается тем, что он хаотичен, а мозг не справляется с хаосом, и в конце концов человек начинает слышать в нем якобы осмысленные слова.
Почему-то сегодня мне больше не хотелось ничего смотреть.
Ежи – настоящий маньяк. Якобы у него есть мифическая семейная жизнь, но я не уверен, удачная ли. Почти всегда его можно поймать либо на факультете, либо, если тот закрыт, в библиотеке. Если он каким-то чудом сидит дома, создается впечатление, будто он только и мечтает о том, чтобы все бросить и утонуть в старых бумагах. Так было и на этот раз. Я морочил ему голову дома, добавляя никому не нужной работы, а он радовался, словно я купил ему дельтаплан. Назвать такого книжным червем – слишком мало. Это был книжный тираннозавр.
– Погоди, запишу. Как его звали?
– Феофан или Феоций из Либелы. Между сто девяностым и двести пятидесятым годами. Якобы он оставил некий трактат, возможно в виде писем. Мистик, сидел в пустыне в гробнице. Похоже, копт или грек, но сидел в Абиссинии.
– Ты взялся за историческую культурологию? Я думал, это не твоя область.
– Нет, – уклончиво ответил я. – Мне нужно проверить одну ссылку. Извини за беспокойство, посмотри, когда будет время, ничего срочного. Если хоть что-нибудь о нем найдешь – хорошо.
– Успокойся, это весьма любопытно. Сейчас загляну в «Форестер».
Ну да. Весьма любопытно. Благодарю тебя, Боже, за маньяков. Для Ежи «весьма любопытным» могло быть действие протектора на шинах.
Побрившись, я надел свежевыглаженные брюки, черную рубашку и модный пиджак.
А потом вызвал по телефону такси.
Выходя из дома, я не стал гасить свет.
Идея заключалась в том, чтобы поехать в какой-нибудь клуб и поискать себе девушку. В конце концов, я должен становиться нормальным человеком?
В итоге идея оказалась неудачной.
Во-первых, была середина недели, и большинство девушек занимались чем-то другим. Во-вторых, визит в клуб для кого-то в моем возрасте – лучший способ заработать депрессию. Я не стар, но с первого взгляда ясно, что мне там не место. Вокруг – дети, еще хуже моих студенток. Музыка – тоже для детей. И даже алкоголь казался инфантильным. Терпеть не могу выражения «молодежный клуб» – оно ассоциируется у меня с коммунистической организацией, чуть ли не сияя от пропагандистского лицемерия, и никак не сочетается со случайным сексом в туалете или кокаином.
Заведение было настолько паршивым, что прямо-таки хотелось назвать его «модным», но это словечко было уже не в моде. Теперь клуб именовался «джаззи», что звучало еще глупее и неадекватнее. Отчасти он был стерилен, как приемная дантиста, а отчасти оформлен в духе заброшенности и отсутствия какой-либо атмосферы. Я сидел у бара, с трудом терпя кошмарную хаотичную музыку и чувствуя себя ветхозаветным патриархом, несносным растрепанным дедом, Феофаном, который слез со своего катафалка, кутаясь в истлевший саван, и вдруг пошел развлечься, воняя плесенью и затхлостью, окруженный роем мух.
Несколько извивавшихся на пустоватом танцполе девиц вогнали меня в ужасное настроение – то ли тоску, то ли жалость, то ли похоть.
Следовало пойти в какой-нибудь паб для мотоциклистов – пожалуй, это самое подходящее для меня место. Дело в том, что, пока человек заработает себе на «харлей», «родстер» или «Хонду-Голд Винг», он, как правило, успевает выйти из щенячьего возраста, так что там сидело полно таких, как я. Личностей, которых англосаксы называют «muttons» – баранина. Вроде среднего возраста, но решительно отказывающихся вступать в ряды солидных пожилых граждан. Когда мужчина после сорока не превращается в собственного отца, он вызывает раздражение и презрение. Среди типов с татуировками на руках, тронутыми сединой бородами и конскими хвостами на голове, прячущих жировую прослойку под тяжелыми кожаными косухами, я чувствовал бы себя гораздо лучше. Среди исповедующих веру во вторую молодость и ветер в развевающихся волосах. Вот только свободных девушек там было словно кот наплакал, а те немногочисленные, что имелись, становились добычей того, кто только что выбрался из-под руин супружеской катастрофы и исцелялся с помощью стального коня своей мечты с сидящим позади светловолосым ангелочком, обнимающим его на поворотах за пояс. Их воспринимали так, как доберман воспринимает свежую кость, поэтому искать там мне сегодня было нечего.
Я заказал себе водки, но у них была только травяная настойка с перцем, на вкус напоминавшая маринад для заготовки дичи. Что ж, ничего не поделаешь. На стойке стояли пепельницы, так что имелся шанс, что ни с кем не случится припадок при виде самокрутки. В случае чего сделаю вид, будто это марихуана.
Музыка и ритм походили на звуки сломавшейся соломорезки. Слова песни состояли из монотонно повторявшегося уже пятнадцать минут двустишия.
Я решил, что пора прекращать жаловаться на судьбу и заняться чем-нибудь продуктивным. В конце концов, я пришел сюда не ради удовольствия – это был этап терапии, которая должна сделать меня нормальным гражданином мира. Следовало поступить так, как поступали обитатели этого мира для удовольствия и с целью поиска самки своего вида. Выпив две стопки, я пошел танцевать. Первый этап процедуры. Беспардонно, со всей увлеченностью танцевать.
Танцевать, но не быть навязчивым или докучливым, а великодушно вести остроумную и интересную беседу, делая вид, что тебе все равно.
И мне на самом деле было все равно.
Во время танца можно установить зрительный контакт, постепенно затягивая нить взаимной симпатии, превратить сольные выступления в дуэт, а затем перейти к ничему не обязывающему предложению угощения и беседе. Процедура. Если пройдешь ее с соответствующей дозой спонтанности и удастся произвести хорошее впечатление, ты достиг цели. Нужно сориентироваться – когда вызываешь благосклонность, а когда – неприязнь. Выглядеть заинтересованным, но не отчаявшимся.
Проделывая все это, я ужасно себя чувствовал – отчасти как глухарь в брачном танце, а отчасти как полинявший самец гориллы, с ревом бьющий кулаками себя в грудь. Клоунада. Кошмар.
В конце концов я вернулся к бару выпить еще стопку маринада, чувствуя себя крайне глупо, но не более.
– Круто танцуешь, – сказала коротко подстриженная брюнетка с серыми глазами. – Может, познакомимся? Пойдем еще спляшем, а то те двое – какие-то деревенщины.
Невероятно.
Просто невозможно поверить.
– Может, сперва чего-нибудь выпьешь?
– Супер!
Заказав ей что-то разноцветное и достаточно экзотическое, я запустил цепную реакцию. Мне казалось, что это будет сложнее. По крайней мере, было сложнее, когда я находился в соответствующем возрасте.
Через пятнадцать минут она была моя. На вид она производила впечатление глупенького создания, которое по непонятным причинам решило меня соблазнить. Может, проститутка или приманка у громил, которые в соответствующий момент лишат меня бумажника и часов. Во всяком случае, что-то с ней не так, но меня, собственно, это нисколько не волновало.
– Работаешь в кино? – спросила она.
– С чего бы?!
– У тебя такой вид. Суперстиль.
Поводом для этого суперстиля являлось, к примеру, то, что я надел абсурдный белый пиджак с черными японскими иероглифами на спине. Я купил его под воздействием идиотского порыва, а потом стыдился носить. В нем я выглядел как якудза из аниме. Вдобавок на моем запястье сверкал «Таг Хоер», и я не раздумывая платил за любую выпивку. Вне всякого сомнения – суперстиль. В мерцающем свете не было видно, как я краснею. Что я тут делаю?!
Что ж, терапия должна причинять боль. Все лучше, чем унылый загробный мир, бродящие там призраки, пепел и пыль. И как раз появлялся повод обо всем этом забыть. У моей возлюбленной были изящные ноги и плоский мускулистый животик. Чего еще желать? У нее почти отсутствовали грудь и мозги, но вряд ли стоило об этом сожалеть.
Вот только мне было стыдно.