– Не представляешь, что это за бремя. Я вижу демонов, перевожу умерших на другую сторону, а утром должен отводить ребенка в детский сад? Я много раз пытался, и это всегда заканчивалось катастрофой. Слишком я странный. Либо меня боялись, либо пытались воспитывать, либо сбегали…
– Вот видишь. Так будет всегда. Впрочем, пока ты не выяснишь всю историю до конца, покоя тебе не видать.
– А что мне делать? Чертов Плакальщик едва меня не прикончил. Единственные, кто мог что-то знать, мертвы и находятся по ту сторону.
– А тот монастырь? Где умер старый миссионер и где все началось? Ответ наверняка там.
– Михал вел там расследование. Тот, молодой, Альберт, тоже. И они ничего не нашли.
– Но ведь они искали по эту сторону. Не в твоем Междумирье. – Она закусила губу. – Похоже, это значит, что я тебе верю. Хотела убедиться, в самом ли деле я сумасшедшая. А теперь все равно не уверена.
– Не надо было спрашивать мнения сумасшедшего.
Она допила сливовицу, посмотрела на пустой бокал, на дверь и едва заметно вздохнула.
Я знал, что скажу.
– Предпочитаешь желтую или зеленую? – спросил я.
– Что?
– Новую и неиспользованную зубную щетку. Желтую или зеленую?
– Но я…
– Я постелю тебе на диване, здесь, в гостиной. Желтая или зеленая?
– Зеленую… Но Кристина…
– Хрен с ней, с Кристиной! Она звонила? Нет? Значит, не вернулась. Будешь спать на вокзале?
Я ничего не пытался – слишком могущественным было то, что вибрировало между нами. Неестественным. Я боялся того, что за этим может последовать. Она сама вызывала опасения. Слишком быстро. Слишком странно.
Я стар. Не привык бросаться головой вперед во тьму, не зная, есть ли в бассейне вода.
Постелив ей на раскладном диване, я приоткрыл окно.
Ведьма в моем доме. Этого еще не хватало! Утром она уйдет и перестанет вносить смятение в мою жизнь. Может, оно и к лучшему.
Она села на постель, глядя на меня из-под челки, и мне снова показалось, будто ее глаза испускают фосфоресцирующее свечение. Забрав табак, папиросную бумагу и зажигалку, я сказал «спокойной ночи» и пошел в кухню, аккуратно задвинув дверь.
Она позвала меня. Тихо и как бы неуверенно.
– Что?
– Ничего… Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
– А впрочем… дай ту щетку.
Я принес щетки, обе в нетронутой герметичной упаковке. Желтую и зеленую. У меня бывают мимолетные знакомства с женщинами, так что дома есть щетки, презервативы, дамские трусики, футболки, колготки небольших размеров, несколько купальных костюмов, халаты, даже прокладки – все новое и в нетронутых упаковках. Я предусмотрителен и готов к любым вариантам.
Она вышла мне навстречу – босая, источающая тяжелый запах мускуса и древесной смолы, средиземноморского пляжа и лета.
Я мало помню.
Мы столкнулись зубами, внезапно и болезненно, налетев друг на друга как поезда, едущие по одному пути из точки А в точку В и из точки В в точку А.
Через точку G.
Она разорвала на мне футболку – так просто, надвое – и рывком выдернула ремень из брюк, а я оторвал ей все пуговицы на блузке. Она ударилась спиной о дверь, обхватив меня ногами, и что-то с грохотом рухнуло наземь. Мы перекатились по столу, свалив все на ковер, вывернутые наизнанку брюки запутались на моей ступне. Она схватила меня за трусы, не раздумывая надкусила их край и разодрала, оставив лишь резинку на бедрах. Я стащил с нее, не расстегивая, через голову лифчик, оторвал пуговицу на юбке.
Кресло уехало к стене, шахматный столик опрокинулся, рассыпав фигуры. С полки попадали разные мелочи.
Взрыв.
Губы, язык, грудь, сосок, ладони, бедро, ступня, ягодицы… Всё сразу, в каком-то безумном вихре, похожем на торнадо.
– Нет!.. Никогда! А-а-а! Да! Нет! Осто! О-о-ох! Зае!.. – хрипела она, упершись со всей силой руками в мои плечи, вдавливая меня спиной в пол и дико двигая бедрами.
Я ее понимал.
И я мало помню.
Не знаю, как долго это продолжалось, но долго. Очень долго. Без конца.
В конце концов пан Марциняк из соседнего дома начал колотить чем-то в стену.
Глава 5
Меня разбудили ругательства. Открыв глаза, я увидел на фоне окна Патрицию, одежду которой составляла моя рубашка, завязанная узлом под грудью. Повернувшись ко мне голой задницей и задрав одну ногу высоко на подоконник, она держала у уха телефон, изрыгая одно за другим замысловатые проклятия, нашпигованные формулировками, которые могли бы вогнать в краску сержанта – командира роты.
Гостиная выглядела так, будто в ней моряки подрались с летчиками.
– Так что, договорились? Зашибись, твою мать! – наконец рявкнула она и захлопнула телефон, а потом посмотрела на меня и улыбнулась.
– Хреновое утро? – спросил я.
– Синдромом Туретта я не страдаю, – объяснила она. – Зато у меня есть целая команда рабочих для моих садов. Ситуация такова, что они будут либо считать меня цыпочкой, мило улыбаться и делать, что захотят, либо бояться меня и делать, что полагается. Поэтому я старалась внятно им все объяснить.
Я с трудом поднялся с гостевого дивана, чувствуя себя основательно побитым.
– Приготовить тебе завтрак?
– Только кофе, – попросила она. – И что-нибудь от головной боли. В такое время я не в состоянии есть.
Следовало что-то сказать. Хоть что-нибудь.
Она смотрела в окно.
– Позор, – заявила она.
Я ожидал вовсе не этого.
– Просто отвратительно. Что там у тебя творится?
– Что?
– Сплошное скопище сорняков и мусора. Вейгела выглядит как страшилище, повсюду разросшиеся до невозможности спиреи, какие-то замученные вишни, сливы по колено в крапиве, лопухи под стеной, засохшие бородавники… Кошмар. А там что – сад камней или строительный щебень? Тебе срочно нужен озеленитель.
Я улыбнулся.
– Знаешь какого-нибудь недорогого?
– Оставлю тебе мой номер. Позвони как можно скорее, пока эти джунгли не заползли в дом и тебя не задушили.
Она выпила кофе и ушла, поцеловав меня на прощание.
Забравшись под душ, я обнаружил у себя в спине осколки стекла. Раньше я их не замечал.
Позавтракав, я сел в машину и в очередной раз поехал в Брушницу. Полицейский автомобиль, скорая и лента исчезли. Теперь там стоял небольшой микроавтобус, а над распотрошенным замком в монастырской калитке мучились двое техников в синих комбинезонах.
Миновав их, я двинулся вдоль стены, внимательно разглядывая кирпичи. Тщательно нацарапанный острым инструментом знак, изображавший нечто, похожее на вписанную в круг букву V, был невелик и не привлекал внимания, напоминая символ производителя, выбитый на угловом кирпиче.
Я присел, сделав вид, что зашнуровываю ботинок, и заслонил эту часть стены со стороны техников. Они, казалось, были полностью погружены в мир контактов, микропроцессоров и тоненьких, сплетенных в разноцветные жгуты проводов. Жаль, но, боюсь, с этим замко́м уже ничего не сделаешь.
Я толкнул кирпич, но тот держался крепко. В конце концов я достал перочинный нож и всунул острие в щель. Кирпич сдвинулся вместе со слоем строительного раствора. Я расшевелил его как сломанный зуб, и мне удалось вытолкнуть его вбок, открыв темное отверстие. Сунув руку внутрь, нащупал небольшой сверток, упакованный в множество слоев пленки и оклеенный липкой лентой.
Мой обол.
Спрятав сверток в карман, я вернул на место кирпич и пошел дальше, чтобы не проходить снова мимо калитки. Обошел всю территорию монастыря, блуждая по узким грязным переулкам, мимо каменных зданий с низко расположенными окнами, облупившимися дверями и провалившимися, обитыми обычным рубероидом крышами. Повсюду стояли лужи, поперек улочек между крышами неряшливо свисали порванные и как попало натянутые провода.
Патриция.
Кто, во имя всего святого, называет ребенка Патрицией?
Выйдя на площадь с другой стороны собора, я вздрогнул, глядя на ведущую к входу лестницу. На ней не стоял черный, скрытый под капюшоном монах – вообще никого, но мне было не по себе, словно я недавно подрался здесь с футбольными болельщиками.
Патриция. Почти как «партиция» – название части компьютерного диска.
Сев в машину, я уехал не оглядываясь. Был сыт по горло монастырем в Брушнице, самим городком и в особенности колокольней.
Может, мне в самом деле стоит что-нибудь сделать с тем садиком?
Вернувшись домой, я вздремнул, дописал до конца статью, прибрался в разоренной гостиной. Найдя на полке порванные черные стринги, какое-то время сидел в кресле, бездумно уставившись на них. А потом понюхал.
– Если это правда, – сказал я вслух, – и ведьмы существуют, то, будь у тебя хоть сколько-нибудь мозгов, держись от них подальше. Даже если вчера с одной такой потрахался. А может, именно поэтому.
Я сделал себе чаю, вымыл посуду и начал расхаживать по дому, не в силах собраться с мыслями.
Меня знобило, я чувствовал себя разбитым, вероятно, даже больным.
Позвонил Ежи.
– Нашел-таки я этого Феофана! О нем крайне мало известно, но есть кое-что любопытное.
– Ну?
– Это был мудрец, который занимался жизнью после смерти. Судя по имеющимся сведениям, именно он первым сформулировал концепцию чего-то вроде чистилища, но иного, нежели рефригериум или Авраамово лоно. Строго говоря, определение чистилища ввел Иннокентий Четвертый в апостольском послании «Sub Catholicae» от шестого марта тысяча двести пятьдесят четвертого года, а доктрина была принята на ферраро-флорентийском соборе. Нечто подобное упоминается у Григория Турского и в «Диалогах» святого Григория Великого, только у них это был узкий мостик между преисподней и небом. Из этого следует, что твой Феофан жил на тысячу с лишним лет раньше. К сожалению, это лишь обрывки и слухи, к тому же малодостоверные. Он никогда не входил ни в какой канон, и вообще о том периоде мало известно. Можно считать, что он принадлежал к коптской церкви, хотя, по сути, это были секты. Он действительно написал трактат о жизни после смерти, по просьбе некоего Грегориуса из Неа-Макри, но о нем ничего не известно, кроме названия – «О тернистом пути». Текст пропал. Послушай, теперь самое интересное: все это всплыло значительно позже.