Автомат вырубил электричество, и я оказался во тьме египетской, понятия не имея, где выключатель. Шарить на ощупь боялся, чтобы случайно не нажать на чей-нибудь звонок.
Щелкнув зажигалкой, я с трудом разобрал буквы на дверях. Здесь. Соседняя дверь, сколоченная из досок и скрепленная болтами, мало напоминала вход в чье-то жилище.
Я нашел выключатель, а потом нажал кнопку звонка, понятия не имея, что стану говорить, если она мне откроет вся растрепанная и окажется, что я вытащил ее из постели.
Позвонив в очередной раз, я приложил ухо к холодному деревянному покрытию дорогой бронированной двери.
При свете были видны нацарапанные на имитации ореха знаки – кружки, стрелки и большая звезда, вписанная в круг. Чем-то они напоминали символы зодиака. Ну да. Ведьма. Замки́ замка́ми, а пара оберегов не помешает. У меня дрожали руки.
Я несколько раз нажал на ручку – естественно, безуспешно.
Я позвонил снова. Свет погас в очередной раз.
Нашарив выключатель, я вспомнил, как Патриция за ужином торжественно клялась, подняв два пальца будто скаут: «Клянусь, что сделаю вторые ключи и спрячу. А если бы это была не Кристина, а я бы сама их потеряла? А если меня обкрадут? Тогда бы я оказалась в полной заднице».
Ящик с пожарным шлангом висел на стене, между ее квартирой и дверями на чердак напротив. Новый, из покрытой красным лаком стали, он скрывал видневшийся через круглое окошко намотанный на барабан расплющенный шланг, заканчивавшийся замысловатой насадкой, и какие-то краны. Ящик, однако, был заперт на висячий замок.
Что за кретинизм, подумал я. А если пожар?
В этом случае следовало разбить круглое окошко в дверце и вытащить шланг через него. Мне, однако, нужно было открыть ящик, хотя особого смысла это не имело. Скажем, она потеряет ключи от квартиры – а от этого замка́ ключи останутся?
Я дернул замок, и он вдруг открылся. Просто так. Он вообще не был заперт или просто сломался.
Внутри, однако, ничего не оказалось.
Я ощупал шланг, металлический барабан, на который он был намотан, стенки и дверцы.
Она не успела. Не сделала ключи и не спрятала. Фиаско.
Достав телефон, я снова набрал номер, как делал несколько раз по пути. И точно так же увидел сообщение «абонент занят». Никакого разговора слышно не было, но бронированная дверь вполне могла быть звуконепроницаемой.
Дверь выдержала бы таран. Попытки пинать ее и бить кулаками наверняка закончились бы появлением полиции.
Бесполезно.
Я грохнул кулаком по ящику, и внутри него раздался негромкий металлический звон. Открыв дверцу, я еще раз ощупал ящик. Проведя рукой по стенкам, угостил тумаком шланг и снова услышал негромкое «дзынь». Насадка. Красное конусообразное сопло из толстого пластика, снабженное шаровым краном и свесившееся в пол. Я пошевелил соплом, и оказалось, что оно легко отвинчивается. Сняв наконечник, я услышал, как внутри что-то гремит словно горсть монет. Ключи выпали мне на ладонь – современные, похожие на автомобильные, покрытые замысловатым узором из линий и углублений.
Дверь была заперта на один замок, зато на несколько оборотов. Изнутри. Мне пришлось отпереть, запереть и снова отпереть – лишь тогда отодвинулись все ригели.
Я вошел крайне осторожно, не зная, не получу ли внезапно чем-нибудь по башке. В глубине квартиры горел приглушенный свет, мигающий будто пламя свечей или масляных плошек. Толкнув спиной дверь, я услышал мягкий стальной лязг замков. Хорошо. Если она проснется и начнет вопить от страха, по крайней мере – не на весь дом.
Квартира была забита старьем. На стенах висели средневековые пергаменты, всю мебель покрывали переплетения орнаментов, маячившие в полумраке как извивающиеся змеи. Я шел будто полицейский, прижавшись спиной к стене и заглядывая за каждый дверной косяк, словно оттуда мог обрушиться удар.
Для крадущегося человека эта квартира была кошмаром. Покатая крыша, опиравшаяся на множество расположенных под разными углами балок и опор; под ногами путались абсурдные этажерки, заставленные фигурками и безделушками; повсюду клубились разросшиеся растения; везде, где ступала моя нога, что-то могло опрокинуться, рассыпаться или разбиться. Свет шел из-за угла, из главного помещения. Свет и неприятный арктический холод, будто из открытой холодильной камеры. Осторожно свернув за очередную балку, я угодил лицом в коллекцию альпийских коровьих колокольчиков, свисавших с потолка.
Заглушив ладонью их жестяной звон, я остолбенел.
Патриция лежала посреди гостиной – голая, широко разбросав руки и ноги, как человек с рисунка Леонардо да Винчи, среди десятков свечей и плошек, расставленных где попало. Голова откинута назад, черные волосы рассыпались по кругу, словно чернильное облако перепуганной каракатицы. Слепые белки закатившихся глаз. Следы густой белой пены вокруг рта, стекающие вниз по шее.
Я метнулся к ней, чтобы схватить ее в объятия, закричать, попытаться привести в себя. Чтобы хоть что-то сделать. Инстинкт.
И остановился в полушаге, с таким ощущением, будто проглотил собственное сердце, видя, как из моего рта вырываются клубы пара.
Патриция парила в воздухе – невысоко, может в десяти сантиметрах над полом, словно лежала на невидимом матрасе. Голый паркет под ней, освобожденный от свернутого рядом ковра, покрывали тщательно нарисованные разноцветными мелками символы. Как у Леонардо. Круг, в круге – пятиконечная звезда, описывающая растопыренный силуэт, а вокруг – символы странного алфавита, которые и инженер из Флоренции вряд ли бы сумел изобразить. Одно запястье Патриции оплетали четки, бусинки которых свисали вниз, покачиваясь под левитирующим телом. Телом, тоже покрытым символами, нарисованными чем-то жирным – губной помадой, пастелью, может, карандашом для глаз. Замысловатыми, отчасти похожими на знаки иврита, отчасти – на скандинавские руны, а отчасти – на наскальные рисунки из пещер. Солнечные символы, отпечатки ладоней, глаза, спирали. По всему телу. Странный алфавит покрывал каждый сантиметр ее кожи.
Очень осторожно протянув руку, я коснулся ее шеи. Она была холодна, но жива – я ощутил под пальцами легкие удары пульса в шейной артерии. Торчащий конусообразный сосок левой груди тоже подрагивал каждые несколько секунд, словно датчик сейсмографа – медленно, но размеренно. Грудная клетка едва заметно вздымалась, наполняясь воздухом самое большее раз в минуту.
Нормальный человек в таких ситуациях звонит в скорую. Процедура, вбитая в голову раз и навсегда; одна из тех, что обуславливают жизнь в социуме. Пусть этим займется кто-нибудь другой, мне не справиться. Неважно, что пациентка левитирует, а законы гравитации отправились погулять; неважно, что повсюду – следы странного ритуала. К тем, кто без сознания, вызывают скорую. Пусть сделают ей укол. Подключат ее к электричеству. Пусть привяжут ее к койке, но все будет нормально.
Вот только я – чокнутый и не могу считать себя приспособленным к жизни. Давно привык, что в таких случаях предоставлен самому себе. Скорую можно вызвать к кому-нибудь с переломом ноги, почечным камнем, инфарктом или отравлением. Но не к левитирующей ведьме, погруженной в глубокий транс.
Что бы тут ни происходило, речь явно шла о чем-то мощном. Свисавшие с полок маятники и похожие на ветровые колокольчики украшения слегка покачивались и звенели; среди безделушек и сосудов то и дело раздавался треск, похожий на электрические разряды. Воздух был сухим и наэлектризованным; мои волосы шевелились, будто я стоял у огромного экрана.
Пульсирующий сигнал, доносившийся из лежащей в стороне трубки старомодного аппарата, действовал мне на нервы. Может, она боялась, что внезапный звонок вырвет ее из транса? Или пыталась до меня дозвониться, прежде чем это случилось?
Я положил трубку на рычаги.
Кого-то, однако, следовало известить. Кого-то, кто знал, что тут происходит и как помочь. Наверняка не теток – тогда кого? «Моя двоюродная сестра Анастасия – сумасшедшая нимфоманка». Не стоит. «Мелания. Тоже та еще мятежница». Что ж, позвоним Мелании-мятежнице.
Телефон стоял в прихожей, на причудливой этажерке в стиле модерн. Я обшарил ящики в надежде найти записную книжку, но обнаружил лишь пачки перемешанных счетов, гвоздь и кусок пеньковой веревки, завязанный в замысловатые узлы и украшенный разноцветными нитками. С ума сойти.
Я поднялся на высокую антресоль, где стояла огромная кованая кровать из железных прутьев, и, вдыхая пряно-морской запах Патриции, обшарил тумбочку. Платочки, всякие мелочи, пачка презервативов, тюбики, фонарик. Скукожившийся высохший лимон, утыканный гвоздями. Ладно, я же ни о чем не спрашиваю. Записной книжки, однако, не было.
Следовало успокоиться и мыслить логически.
Вернувшись в прихожую, я нашел на тумбочке ее сумку, похожую на докторский чемоданчик. Внутри обнаружился телефон. Клавиатура была заблокирована и звонок выключен, но аппарат, слава богу, работал и не требовал пин-кода.
Аппарат был странный, такого я никогда в руках не держал, так что разблокировка клавиатуры заняла минуту с лишним. Еще пять ушли на поиски меню и записей в телефонной книге. А потом я нашел имя «Мелатонин», больше всего похожее на «Мелания».
Я рискнул, неуверенно поглядывая на настенные часы: было двадцать минут третьего. Если окажется, что я звоню в аптеку, просто разъединюсь.
У Мелании был приятный, чуть гнусавый голос, в данный момент полусонный и недовольный.
– Что стряслось, цыпа? – неохотно спросила она. – Бессонница замучила? Часов нет?
– Это Мелания?
– Кто говорит?! – на этот раз в голосе прозвучал страх. Похоже, сон как рукой сняло.
– Я друг Патриции. Она позвонила мне и попросила о помощи. Я у нее дома. Она без сознания.
– Как это – без сознания?!
– То есть без чувств, – объяснил я. – Лежит на полу, раскинув руки и ноги, на каких-то символах, повсюду горят свечи, у нее закатились глаза и изо рта идет пена. Она страдает эпилепсией?
– Вы звонили в скорую?! – крикнула Мелания.