– Нет. Сперва я позвонил вам.
– Умоляю, не звоните. У нее не эпилепсия… То есть да… Это вроде приступа, но они ей только повредят. Вы к ней прикасались?!
– Нет…
– Пожалуйста, не трогайте ее! Никуда ее не переносите и, умоляю, никуда не звоните! Господи! Не пытайтесь разбудить, иначе убьете!
– Мелания, она парит над полом.
– Что?! Умоляю, ничего не делайте! Я сейчас приеду! Боже, я живу в Варшаве… Буду через два часа! Уже еду! Ничего не делайте, прошу вас!
Она отключилась.
«Буду через два часа». Почти триста километров за два часа. На вертолете или все же на метле?
Я сидел и смотрел, как девушка парит посреди испещренного символами пола, покрытая изображениями причудливых знаков, с широко раскинутыми ногами и черными как смоль волосами, плавающими вокруг головы будто пятно вылитой в воду туши.
Два часа. Я должен ждать два часа?
Достав свой телефон, я проверил голосовую почту, прекрасно зная, что услышу, но все равно меня пробрала дрожь.
«Сообщение получено сегодня в один час двадцать семь минут».
– По-о-омоги… Умоляя-а-аю… Это я-а-а…
Пронзительный хрип, откуда-то со дна преисподней. У меня вспотели ладони.
«Сообщение получено сегодня в два часа двенадцать минут».
Только что.
– Помоги… Умоляя-а-аю… Могильно-о… По-омоги…
Могильно.
Встав, я спрятал телефон, забрал телефон Патриции и отправил Мелании СМС. Мелании, мчавшейся со средней скоростью в сто сорок семь километров в час:
«КЛЮЧИ В ШКАФЧИКЕ С ПОЖАРНЫМ ШЛАНГОМ МЕЖДУ ЭТАЖАМИ».
Домой я добрался за рекордное время.
Сполоснув лицо холодной водой в ванной, свернул самокрутку и выложил в ряд на полу мои талисманы. Тесак, обрез, горсть замшелых гильз, тщательно выбранных на разных армейских рынках. Шлем, плащ.
Вставив компакт-диск в проигрыватель, я позволил зазвучать бубнам, барабанам и колокольчикам.
Я почувствовал, как ритм начинает меня затягивать. Засасывать в себя.
Разведя миниатюрный костер в большом чугунном воке, бросил в огонь несколько кусочков смолы, после чего брызнул в него спиртом. А потом взял бутылку моей настойки и начал танцевать. Я чувствовал, как освобождается мое сознание, превращаясь в бело-синюю, отутюженную ветром пустыню, будто ледяной фирн где-то на берегах Енисея. Размеренный ритм бубна понес меня словно скачущий галопом конь.
Я иду к тебе.
Скоро буду.
Скоро…
Глава 6
Я был ураганом, а за мной мчался огонь. По крайней мере, так я себя ощущал, что к лучшему. Чаще всего переходил в Междумирье совершенно спокойно, с чувством обреченной меланхолии. Я делал то, что следовало делать, или не делал ничего и возвращался домой. Однако несколько раз оказался в краю Полусна, охваченный яростью, жаждой мщения и желанием убивать. Тогда под моими шагами трескались тротуарные плиты. По ту сторону все зависит от того, в каком состоянии твой дух, а не мышцы.
Марлен тоже это чувствовала и рвалась вперед, словно гусарский конь. В Могильно.
Где бы оно ни находилось.
Я ехал, рассекая тьму. Пепел и пыль оседали серым слоем на моем тяжелом плаще танкфюрера и на баке мотоцикла.
Состояние было примерно такое, как у разъяренного человека, едущего ночным автобусом. Если он устал, раздражен или болен, к нему со всех сторон лезут чудовища, облепляя, цепляясь и дергая за рукав. «Молодой ты еще, как я погляжу. Так что отвали». Или он притягивает к себе взгляд путешествующей тем же маршрутом людоедки: «Чего уставилась, курва? Что-то не нравится? В рожу не хочешь?» Однако, когда он охвачен яростью, а в его жилах течет бензин и серная кислота, может, в лучшем случае, мечтать о поводе для драки. Пьянчужки вежливо смотрят в окно, а людоедка что-то бормочет себе под нос, глядя под ноги.
Примерно так и здесь.
Поэтому ничто и никто не пытался меня задержать по дороге в Могильно. Я проезжал мимо причудливых, полных карикатурного вида халуп деревушек, мчался через дикие, исхлестанные клубами пыли поля, проносился через городки. Казалось, таинственная лихорадочная жизнь Междумирья замирает при моем приближении: стихают шепоты и необычные шорохи, тени сливаются с мраком, запираются ставни и гаснет свет. Стоило мне проехать, как вокруг наступала тишина.
В эту ночь я сам стал призраком, всадником Апокалипсиса. Кем бы ты ни был, лучше не пытайся меня остановить. Прошу тебя. Для твоего же блага.
Я еду в Могильно, где бы оно ни находилось.
По эту сторону известно, чего ждать. Всегда. Есть дорожные знаки, указатели, таблички с названиями населенных пунктов. Здесь – необязательно. Не каждый из этих предметов обладает сильным Ка, не каждый имеет значение. Иногда они попросту не существуют.
Приятной зеленой таблички с отражающими свет белыми буквами «Могильно» я не дождался. Табличка была белая, а черные готические буквы гортанно кричали «Мёгельнвальд».
Я прибыл на место.
Селение спало под тяжелыми замшелыми крышами: накопившиеся за века крестьянские призраки попрятались во мраке. Тут была всего одна улица. Сбросив скорость, я прокатился вдоль дороги. Изба за избой, некоторые сгоревшие, словно обугленные скелеты, с обвиняюще торчащей в небо трубой. Магазин эпохи Герека – плоский уродливый павильон из бетона, древняя корчма с названием на криво висящей доске над дверью. И никаких следов монастыря.
Проехав через селение, я развернулся и покатил назад, треща мотором.
Не стоит со мной играть. Не сегодня.
Распахнув пинком дверь избы, я шагнул в затхлую густую тьму, пахнущую старым сеном, капустой, пылью и клопами. Пусто. Я прошел через кухню, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Стол, стулья, покрытая кафелем туша кухонной плиты, у стены – кровать с большим кровавым пятном на смятой постели. Со скрипом подались двустворчатые двери в комнату.
А если изба еще тех времен, когда не было монастыря?
Посреди комнаты я увидел висельника. Самоубийцу. Опрокинутый стул, беспомощно свисающая голова; вытаращенные, налитые кровью глаза; торчащий из посиневших губ распухший язык.
Не сегодня.
Одним движением выхватив тесак, я рубанул по натянутой веревке. Труп рухнул на пол как большой наполненный водой пузырь. А потом начал неуклюже подниматься.
– Найн… Найн… – хрипло пробормотал он. Наступив ему на грудь, я взвел курки обреза. Никогда не пойму логику этого мира. С чего мертвому висельнику бояться ружья?
– Найн! – крикнул он. – Ихь хабе киндерн, херр официр! Нихьт шиссен!
– Где монастырь? – процедил я. Откуда мне знать, как «монастырь» по-немецки? – Айн кирх. Клостер? Во ист?
– Ихь ферштее нихьт, херр официр, битте… битте…
– Во?!
Я оставил его в покое. Может, если бы я его пристрелил, он стал бы разговорчивее.
– У леса… – донесся до меня шепот в кухне, со стороны окровавленной кровати. Я остановился.
Посреди смятой постели лежал новорожденный, весь покрытый кровью и слизью, неловко шевеля конечностями. Его глаза ярко светились грязно-зеленым. И он говорил со мной по-польски.
– Монастырь у леса, по дороге направо… – Он зловеще захихикал и заполз в логово из забрызганных кровью тряпок.
– Спасибо, – ответил я и вернулся к мотоциклу.
Открыв одну из висевших на заднем колесе сумок, я достал Буссоль. Не знаю, почему я не подумал об этом раньше. Не знаю, чем она была в прошлой жизни, но ей явно много лет. Отчасти она напоминает компас, а отчасти – складную астролябию. Открыв коробку, я установил ось и увидел, как латунные кольца вращаются в разных плоскостях, образуя сферу из подвижных элементов. Стрелка начала дрожать, затем вращаться на циферблате, пока не показала направление. Как правило, она вела меня туда, где что-то происходило. Где появлялось Ка заблудившегося умершего или случались аномалии. Но я опасался ей доверять.
На этот раз у меня не было выбора. Я вынужден довериться Буссоли и указаниям маленького призрака, шептавшего мне по-польски из постели.
В конце концов я нашел нечто, походившее на монастырь – из красного кирпича, окруженное большим четырехугольником стены. Видны крыши, небольшая башня колокольни. Внутри мерцал огонь и слышался крик Патриции.
Я съехал с дороги, подпрыгивая на выбоинах, и, пробираясь сквозь траву, двинулся вдоль стены. Затормозив и опершись рулем о кирпичи, вскочил на седло, оттолкнулся от него и перекатился через стену на другую сторону. В один миг, не раздумывая.
Я свалился на кладбище – среди могил, крестов, ангелов и кустов кипариса. Посреди двора пылал большой костер, с гудением выбрасывавший в небо искры. Он горел по кругу, а внутри этого круга я увидел столб с извивающейся человеческой фигурой и услышал крик. Мгновение спустя я уже мчался как разъяренный носорог, перепрыгивая на бегу через могилы и размахивая обрезом. Оглушительно трещавший костер был сложен из сухих серых веток, утыканных большими шипами. Терновые кусты горели словно ракетное топливо, но весили мало. Пинками раскидав препятствие, я почувствовал, как острые тернии распарывают ногу, а снопы искр оседают на лице и бороде, в волосах.
Ворвавшись в огненный круг, я метнулся к столбу, на котором висела худая фигура, чье лицо скрывало облако черных волос, будто чернильное пятно перепуганной каракатицы. В них и на белом порванном балахоне, который был на ней, вспыхивали, будто рубиновая пыль, искры.
Я перерезал ремни на ее запястьях, и она обхватила меня за шею. Продолжая резать удерживающие ее у столба путы, я услышал шепот. Шепот Патриции.
– Ты приехал, приехал за мной… Наконец…
Ее пахнущие дымом волосы окутали меня, словно живые создания, клубок тончайших змей. Они обвились вокруг моей головы, обмотали шею. Мы уперлись друг в друга лбами – и вдруг я увидел ее лицо.
Страшное, чужое лицо старухи, с пылающими золотистыми глазами и поперечными зрачками, как у козы или осьминога. Я увидел частокол кривых сломанных зубов и ощутил пахнущее прогнившим воздухом подмокшего склепа дыхание.
– Что с тобой случилось?! – выдавил я, дернув головой и пытаясь высвободиться из клубка змей, острых, как стальная проволока, и тонких, как шелковая нить.