Загремели засовы, и мгновение спустя борт опустился. В кузов ловко вскочил человек в коричневом, перетянутом поясом плаще и высоких сапогах. Увидев меня, он замер, подняв пистолет-пулемет «стэн».
Я почувствовал себя отчасти в кино, а отчасти – в сумасшедшем доме.
– Пан ротмистр! – заорал незнакомец. – У них был пленный! Докладываю – тут кто-то есть!
Второй конвоир, тот, с которым я сражался, со стоном поднялся, отчаянно пытаясь удержать опилки, которые струей сыпались из его разбитой головы и продырявленной груди.
– Почему я не умираю?! – прохрипел он. – Почему я не могу умереть?!
– Потому что ты давно мертв, – сказал я.
«Стэн» оглушительно затарахтел, рассыпая горячие гильзы. Конвоир превратился в облако опилок и пыли, но мужик продолжал методично стрелять, будто хотел разорвать врага в клочья или будто в его руках вместо оружия был огородный шланг, которым он хотел окатить свою жертву.
Я с трудом отполз назад и слез с грузовика.
– Эй, приятель, может, хватит? Похоже, с него достаточно.
Партизан поднял дымящийся ствол.
– Он готов вернуться, падаль. Если их как следует раскурочить, иногда они не возвращаются. Ты свободен, друг.
Лимузин стоял покосившись, упираясь радиатором в дерево; из-под капота поднимался густой смолистый дым. Вокруг стояли оборванные люди в разнообразных мундирах различных эпох, суконных камзолах, пятнистых камуфляжных куртках и гражданской одежде.
Я смотрел, как кто-то в рыжем мундире полевой пехоты и фуражке времен Первой мировой швыряет гранаты с деревянными ручками в кабину лимузина, рядом другой в серо-буром камуфляже и краковской шапке одобрительно наблюдает за ним, закинув на плечо ствол ППШ.
Снова раздался грохот, заставив меня присесть. Кто-то рассмеялся.
– Привыкнете, – сказал худой бородатый тип с аристократичными чертами лица, в конфедератке с длинным козырьком. Спрятав пистолет в кобуру, он протянул мне руку.
– Ротмистр Гром.
Я пошевелил руками.
– Ох, покорнейше прошу прощения! Слон, давай сюда какие-нибудь кусачки, бегом!
– Так точно, пан ротмистр!
Они разрезали проволоку. Поморщившись, я потер запястья.
Кровообращение возвращалось вместе с чувством, которого мне никогда не хотелось бы больше испытать. Я едва сдержался, чтобы не закричать.
– Они все еще шевелятся, пан ротмистр.
– Сжечь… – ответил Гром. – Сжечь эту падаль дотла.
– Все равно наверняка вернутся…
– Не рассуждать, исполнять! – Он повернулся ко мне и пояснил: – Если их сжечь, иногда они не возвращаются… Идем отсюда. Наверняка с вас хватило впечатлений.
Воистину. Я получил их столько, что даже не знал, что сказать.
В лесу, среди тумана, располагался лагерь. Столы и лавки из оструганных жердей, накрытые бревнами землянки в склонах холмов.
Я смотрел на это, все еще не зная, что сказать.
Они возвращались группами, смеясь и похлопывая друг друга по спине, ставили в сторону боевые косы, автоматы Шмайсера, «стэны» и ППШ, отстегивали сабли. Кто-то расставлял на столе жестяные миски. Один сидел на лавке, постанывая от боли, а товарищ вправлял ему сломанное предплечье, скрепляя его кусками жести, по которым небрежно постукивал молотком.
– Столько уже лет, в этом лесу… – проговорил ротмистр. – Мы тут одичаем… Прошу прощения, но ваша кровь…
Он дотронулся до моей куртки и взглянул на свои пальцы, испускающие рубиновое свечение.
– Я живой, пан ротмистр, – объяснил я. – Я все еще жив. ТАМ.
Он внезапно выпрямился.
– Не при солдатах! Идем. Поговорим у меня.
Мы вошли в тесную темную землянку, пахнущую грибницей и хвоей.
Щелкнула зажигалка, звякнуло стекло керосиновой лампы. В ее свете стали видны бревенчатые стены, покосившийся стол, койка с грудой лохматых шкур, вырезанный из корней крест на стене.
– Я живу в том мире, но умею переходить в этот, – объяснил я. – На сей раз меня похитили живьем, прямо с улицы.
Он покачал головой.
В свете лампы и без фуражки было видно, что под мундиром он состоит только из лица и рук. Остальное напоминало дым.
– Никто, даже они, не умеют такого. Нельзя пройти через эти ворота, если уже через них прошел. Это невозможно. Я не понимаю, как вы вообще могли тут оказаться.
Я объяснил ему, как я это делаю. Коротко и по делу. Без лишних подробностей.
– А остальные? – Я кивнул в сторону выхода. – Они не знают, что умерли?
– Многие знают, – признался ротмистр. – Или догадываются. Сами понимаете, тут тяжело погибнуть. Но сойти с ума или утратить человеческий облик… О, это вполне возможно. Так что мы поддерживаем боевой дух и дисциплину. Что нам еще остается?
– Вы ведете войну?
– А что еще можно в таких условиях? Если это ад, мы будем с ним сражаться, даже если Господь нас покинул. Даже если так, мы Его все равно не покинем. Знаете, мы специалисты по поражениям, но умерли красиво. Непокоренными. Бог, честь, Родина – эти понятия всегда актуальны. В этом мире тоже. Там нас победили, но здесь им это не удастся. Мы не сдадимся. У меня в отряде есть люди, которые сражаются со времен восстаний и раньше. Что нам остается? Пока есть ад, пока есть эти в черных плащах, спецы по исправлению мира с помощью приклада, пули и тюрьмы, – надо сражаться. А они тут есть. Но расскажите, что происходит в стране. Что с Польшей?
Я рассказал. Коротко и в общих чертах. Не знаю, все ли он понял.
– Мы иногда пробираемся в городки, до нас доходили слухи, – сказал он. – Я надеялся, они правдивы. Независимость, говорите? Европа… Странные времена. Жаль, я этого не видел.
Достав бутылку и две стопки, он откупорил пробку.
Покачав головой, я перевернул свою стопку вверх дном.
– Не стоит, – сказал я. – Я жив. Впрочем, это неэтично.
– Только негодяев, – пояснил он. – Мы пьем только подлецов, негодяев и свиней – заверяю вас. Я тщательно за этим слежу.
– Тем более. Мне что, пришлось бы ощутить жизнь подлеца?
– Это весьма поучительно, – заверил он. – Поднимает боевой дух и укрепляет хребет. Точно нет?
– Точно.
Я вкратце изложил ему, чем занимаюсь.
– Как это – можете нас перевести? – спросил он, подняв брови. – Из ада?
– Это не ад, а нечто промежуточное, – объяснил я. – Место на полпути. Вы должны пойти дальше, туда, где ваше предназначение. Это мир чудовищ. Вы и без того слишком долго тут торчите.
– Вы говорите о спасении души?
– Только об освобождении. Спасение душ – не моя область. Я не строю из себя Бога, пан ротмистр, я лишь перевозчик и не знаю, что дальше. Пожалуй, вам остается только мне поверить. Сколько можно торчать на пересадочной станции? Но я только перевожу. Такой уж талант-самородок.
– А в чем подвох?
– Обол, – объяснил я. – Нужно оставить позади тот мир, и символ этого – обол. Нечто, оставшееся там и имеющее ценность. Лучше всего деньги. Может быть, даже грош, лишь бы он находился там, в мире живых. Без этого просто не получится.
Он надел фуражку.
– Поговорю с людьми. Ждите здесь. Нам нужно посовещаться. Это непростое решение.
Ротмистр вышел, а я остался один, глядя на мерцающий огонек керосиновой лампы. Что с ним происходит, когда он гаснет? Загорается в другом мире?
Наконец скрипнула дверь, и заглянул Гром.
– Они будут заходить по одному. Это те, которые помнят и сумели что-то спрятать. За тех, кто решился, но у кого ничего нет, возьмите деньги моего отряда. Они должны быть в лесу, возле Хлевиска… Я покажу где.
Я сидел за столом, и ко мне один за другим входили посетители – иногда странные, иногда гротескные, а иногда трагические фигуры. Все, однако, выглядели будто старые поломанные марионетки. В них было что-то от не раз чиненных игрушек. Я чувствовал, как у меня жжет в глазах.
– Это на земле деда, которая должна была стать моей. Где дорога идет вдоль лесочка и насыпи, на три локтя в землю золото в горшке зарыто. Немного, но что есть, то есть. Если дадите карту, пан поручик, я покажу. Пан ротмистр все мне объяснил.
– Был у меня дом, но русские его спалили, как барина повесили. Но там дорога идет к такой часовенке, и где в полдень на Вознесение тень упадет, там и копать. Три талера серебряных там спрятано.
– Понятия не имею, что уцелело. Но знаю, что на черный день всегда было припрятано немного денег в тайнике под порогом. Нужно поднять средний кирпич и сдвинуть. Там должна быть железная коробка.
– А, пан поручик… На том свете как оно будет? Родителей своих встречу? Что-то боязно.
– Не знаю, сынок. Наверняка встретишь. Но хуже, чем тут, не будет точно.
Не знаю, сколько это продолжалось, но прежде чем меня полностью оставили силы, раздались выстрелы, крик и яростная канонада, а затем взрывы гранат.
Гром забежал лишь на секунду, схватить стоявшую у стены большую немецкую штурмовую винтовку.
– Сидите тут и не высовывайтесь! Мы их задержим!
– Пан ротмистр! Я вас переведу!
Он покачал головой.
– Мне людей тут бросить? Да вы что! Впрочем, я все равно остаюсь.
– Зачем, ради всего святого? Ваше место по ту сторону.
– Мое место здесь. Пока здесь творится ад, я не отступлю. Похоже, уже просто не могу иначе.
Он выбежал наружу, в оглушительный грохот выстрелов, взрывов и криков.
Долго я выдержать не мог. Хуже всего в такой ситуации сидеть словно крыса в норе и ждать приговора.
Стрельба сперва напоминала яростное стаккато, потом все реже, и наконец стали слышны лишь одиночные выстрелы.
Все более редкие.
Я окинул взглядом землянку в поисках какого-нибудь оружия и нашел немецкий пистолет-пулемет МП-40, несправедливо именуемый шмайсером. До сих пор мне доводилось видеть подобные ему только в кино. Схватив его и удивившись, что он такой длинный и громоздкий, я оттянул затвор и поискал что-то вроде предохранителя.
Осторожно приоткрыв стволом сколоченную из досок дверь, я выглянул из землянки.
Лагерь усеивали тела, над которыми поднимался туман и клубы дыма. Они лежали повсюду, неподвижные и исковерканные. Чем ближе к землянке, тем их было больше, а у порога возвышался настоящий завал из трупов. На ступеньках я нашел лишь согнутую как рогалик штурмовую винтовку и фуражку с орлом.