Посреди лагеря стояли Плакальщики. Впереди – самый рослый, как обычно в черном капюшоне, со спрятанными в рукавах ладонями. За ним – еще четверо, с факелами в руках.
Подняв оружие, я дрожащим пальцем нашарил спуск. Все-таки они до меня добрались, теперь мне не ускользнуть.
Прежде чем я успел моргнуть, монах резким размашистым движением метнулся ко мне и уперся грудью в дуло.
Я нажал на спуск, но, прежде чем изогнутый кусочек металла успел дойти до упора, раздался треск. Дуло покрылось ржавыми пятнами, которые поползли в мою сторону, облепляя патронник и магазин словно лишай. Пятна сменились ямками, затем дырами, оружие развалилось на мягкие хлопья ржавчины и рассыпалось, превратившись в то, чем оно было на самом деле – горстью окиси железа и рыжей пылью на моих ладонях. Прошлым. Старым следом на земле.
Конец.
Мне конец.
Монах забрал Ка оружия, а теперь заберет мое.
Повернувшись к своим, он что-то быстро и неразборчиво сказал на каком-то старом языке, из которого я понял только «сам», «говорить» и «время». Я даже не сумел опознать, арабский это, арамейский, древнегреческий или латинский жаргон. Знал лишь, что часть звуков мне знакомы.
Плакальщик слегка подтолкнул меня и вошел следом в землянку, закрыв дверь.
Я сел. Здесь было так тесно, что почти невозможно стоять. Монах заполнял собой вход, заткнув его словно черный валун. Мне стало душно, как в мешке для трупов.
Втиснувшись за стол, он сбросил капюшон. Я судорожно вздохнул.
Он выглядел будто изваяние из маленьких кусочков потрескавшегося старого гранита. Словно живая, очень старая и выветрившаяся скала.
– Феофан… – прошептал я.
– Значит, ты слышал о Феофане, – проговорил он скрежещущим голосом, будто эхо со дна пещеры. – Нет. Я не Феофан. Я отец Иоанн. Притворялся католическим монахом, но на самом деле мое братство – орден Терний. Я его Великий Пресвитер. Уже много лет. То есть был, пока не умер. Я сделал все, как учил Феофан, и остался здесь. Здесь, в чистилище! Чтобы его охранять. Я хотел это сделать и сделал. Но… скажи мне, ложный спаситель, самозванец, похититель душ, – что со мной стало?! Во что я превращаюсь?!
Он протянул ко мне потрескавшуюся гранитную руку.
Собственно, он становился тем, чем себя ощущал и чем, по сути, был. Только и всего.
– Я не знаю, где книга, – сказал я. – Вся эта охота лишена смысла. Только недавно я сообразил, о какой книге идет речь. Михал наверняка ее нашел. Но я не знаю, что он с ней сделал. Скорее всего, отдал своему настоятелю. Он всегда поступал по правилам.
– Неважно! – крикнул монах с явными истерическими нотками в голосе. – Он не отдал ее настоятелю. Неважно. Скажи мне, что со мной происходит? Я превращаюсь в демона? Я Пресвитер! Я страж чистилища! Я не проклят! Я принадлежу к лику просвещенных! Я пережил свой гнозис, и все впустую! Явился сюда сам! Сам по себе! Не так все должно было быть!
– Добро пожаловать в Междумирье, – язвительно бросил я.
– Ты дьявол? Ты меня пленил?
– Я перевозчик. И ты прекрасно об этом знаешь.
– Я готовился к этому всю жизнь, – проговорил он по-старчески скрипучим, гранитным голосом. От всей его надменности не осталось и следа. – Я должен был сделать то, чего не достиг до меня ни один Пресвитер Братства Терний: перейти после смерти в чистилище и начать здесь служить. И я этого добился. Но я все равно измученный старик. Старик, который каменеет. Все, к чему я притрагиваюсь, распадается в пепел. Я здесь один. Один, среди темноты, пепла и пыли. Сперва я узнал о тебе, похититель душ, и понял, что ты друг монаха, укравшего книгу. Мне уже не хочется с тобой расправляться. Я хотел тебя здесь пленить и дать тебе то, чего заслуживает каждый, кто ради мамоны отменяет приговоры Всевышнего. Я хотел дать тебе терновый крест. Тот самый, который послал тебе во сне. Но я каменею и пленен в камне. В отвратительном материальном мире. Это должен был быть мир Духа, а он остается клоакой материи. Я все так же остаюсь творением увечного демиурга. И поэтому прихожу к тебе, похититель душ, и прошу. Нет – умоляю. Освободи меня отсюда! Освободи меня от камня и от этого ада. Умоляю! Я, Пресвитер Братства Терний, умоляю тебя, перевозчик. Освободи! Освободи мою искру и позволь ей вернуться к Духу.
Он сидел передо мной, склонив каменную голову, а я смотрел на него остолбенев. Сунув руку в карман болоньевой куртки, я нашел Ка сигареты и закурил. В Междумирье вкус у нее был точно такой же, как в реальности.
Старик сидел склонив голову и издавал странные скрежещущие звуки. Неужели смеялся? Издевался надо мной? До меня не сразу дошло, что каменный монах пытается плакать.
– Я думал, что встречу здесь Феофана, – сдавленно проговорил он. – Но он ушел. Написал в книге, что сделать, чтобы не попасть в чистилище, но я его не послушал. Меня погубила гордыня. Я хотел войти сюда так, как входил при жизни. Но после смерти всё иначе. Я пленен. Обречен. До меня дошло, что такое вечность. Умоляю, освободи меня.
– Сперва позволь мне перевести партизан, – потребовал я.
– Мы же их убили.
– В чистилище? Или, вернее, в Междумирье? Шутить изволишь. Может, несколько и перешло, но остальные сейчас поднимутся. Побитые, разорванные, но поднимутся. Я хочу их перевести. Они мне заплатили, и я перед ними в долгу.
– И что с того, что заплатили? Переведи меня! Я тоже тебе заплачу.
– Ты еще не заплатил. Сперва они.
– Ты уже получил свое, похититель душ.
– Вряд ли это знание тебе теперь пригодится, старик, но запомни – для наемников честь порой значит больше, чем для идейных фанатиков. Впрочем, тебе все равно не понять. Хочешь, чтобы я тебе помог? Тогда посодействуй. Ты велел похоронить меня живьем, сукин сын!
Он опустил голову и какое-то время молчал. Капитулировать нелегко.
– Согласен.
– Иди наверх и скажи своим дружкам в халатах, что и как. Я жду.
Партизаны входили по одному, иногда по двое, опираясь друг на друга. У них был такой вид, будто их сожрал, а потом высрал тигр.
– Пять царских золотых, под грушей в поле…
– У меня ничего нет, пан поручик. Совсем ничего.
– Не страшно, друг. Ротмистр уже за вас заплатил.
Так продолжалось довольно долго.
– Теперь переведешь меня, перевозчик?
– Обол, старик. Ты должен оставить позади тот мир.
– Мои братья поставили на моей могиле Терновый крест. Знак нашей веры. Он не принадлежит католикам. Он наш. Забери его. Под слоем железа – золото. Это могила Пресвитера. Золото внутри. В душе. Символ. Забери его. Он твой.
– Я не кладбищенская гиена, черт побери. И не стану грабить твою долбаную могилу, будь в ней хоть алмаз Кохинор. Придумай что-нибудь получше.
– Все, что у меня было, принадлежало ордену…
– Какому на этот раз? Думай.
Он опустил голову. Я решил ему помочь. Может, положение мое и лучше, но каждый блеф когда-нибудь заканчивается, а монах был сильнее.
– Мне нужна книга.
Он поднял потрескавшееся гранитное лицо.
– Ты же говорил, что не знаешь, где она!
– Я в самом деле не знаю. Но найду ее. Кто-то прячет, кто-то находит. Мне нужна книга. Если не будешь со мной откровенен – не перейдешь. Ты должен признать, что она моя. Она мне нужна.
– Но без нее… орден…
– Станет ничем. И хорошо. Вы мне здесь ни к чему. Тут и без того, можно сказать, обитель отверженных, еще не хватало дьяволов-любителей, которые станут ее превращать в ад. Оставь суд Божий Богу, дедуля! Такова моя цена. Ты отдаешь книгу и велишь своим приятелям в гоблинских костюмах, чтобы оставили меня в покое и проваливали. Они должны забыть о книге и убраться из моей страны. Либо прикажи меня прикончить, сделай из моей жопы космодром и сиди себе тут. Развлекайся до упаду. У тебя будет куча времени. Весь пепел, вся пыль – все твое.
Мы молча сидели в полумраке.
Очень долго.
– Орден уходит корнями в начало третьего века от Рождества Христова, – сказал он. – Я черпаю из знаний, которые старше, чем ваша Церковь. Подумай, что хочешь уничтожить.
– Обол.
– Согласен. Книга твоя.
– Иди и скажи своим дружкам.
Он вышел из землянки. Я остался ждать, борясь с несмелой надеждой.
Затушив сигарету в банке из-под тушенки, я встал и перевел его. У меня не было никакого желания к нему прикасаться, но так полагалось. Чтобы все закончилось.
– Иди к свету, – сказал я, на этот раз не слишком убежденно.
Я вышел наружу, прямо в туман. И в хоровое оглушительное карканье сотен воронов, обсевших все деревья.
Прямо на четырех Плакальщиков, стоявших перед входом. Что ж, я ухожу. Вы получили, что хотели, теперь отправляйтесь в свои тела, лежащие в чистеньких постельках в гостиничных номерах.
– Стой, похититель душ! – услышал я на ужасном ломаном английском, с явным французским или, может, бельгийским акцентом.
Плохо дело.
– Уходите! Вы слышали волю Иоанна Пресвитера! Вы ошибались. Теперь уходите.
– Это он ушел. Теперь я Иоанн Пресвитер. – С жутким акцентом и топорной грамматикой это прозвучало как заявление африканского полковника «Now I am the president». – Ты самозванец. Похититель душ. Кто дал тебе право освобождать души из чистилища? Ты служишь мамоне! Служишь дьяволу! Смотри! – Они расступились, и я увидел лежащий на земле большой крест, достававший длинной перекладиной до глубокой ямы посреди поляны. Крест, полностью покрытый шипами. – Уно пеккато, унус спинус.
Один грех – одно терние.
За спиной у меня находилась глухая пустая землянка. По сторонам и впереди – Плакальщики. Они были лишь людьми. Я видел, что у них течет неоновая кровь, как и у меня. Двоих я убил. Но они были очень сильны. И их – четверо, а я один. К тому же без оружия.
У меня оставалось лишь Ка смешного дешевого перцового баллончика, который я украл у несчастного охранника в больнице. Маленькая жестянка со сжатым сгущенным соком перца чили.
В умелых руках – смертельное оружие.
Они прыгнули ко мне вдвоем, с обеих сторон одновременно. Я пнул первого в колено и сумел освободить одну руку, но второй выдернул меня из глубокого входа в землянку будто котенка.