дал, товарищ Сталин!»
После этого Сталин заперся наедине с Николаевым, и через несколько часов Николаев стал давать показания.
Я узнал, что Исаак, брат Израиля, который много способствовал страданиям нашей семьи, был давним стукачом и посадил немало людей. Вероятно, именно он настучал в 1947 году на Зяму Рубенчика, который почти одновременно с отцом нелегально пробрался в Москву. Кое-кто из старых больных евреев собрался было бить Исаака, но так и не довел свое желание до исполнения.
Василий Васильевич Парин дал мне прочесть перепечатанную и даже проиллюстрированную рукопись, которую он, Даниил Андреев и Лев Раков составили в привилегированной Владимирской тюрьме, и даже смогли ее оттуда вынести. Рукопись называлась «Новейший Плутарх» и состояла из пятидесяти юмористических биографий вымышленных людей. Там действовал опричник Данила Хрипунов-Иголкин, отличившийся тем, что просидел на игле целый пир, тем самым заслужив милость царя Ивана Грозного. Был там Цхонг, первый президент республики Карджакапта, политическая программа которого состояла в хождении босиком, освобождении домашних животных и строительстве в столице храмов всех религий, кроме протестантских.
В ряде биографий меня удивила религиозная тенденция, хотя и замаскированная иронией. Это исходило от Даниила Андреева, биография же Цхонга, написанная Раковым, была пародией на него. Перу Андреева принадлежали биографии создателей сект, например основателя секты «акселерантов», которые должны были как можно скорее кончить самоубийством, чтобы перейти в лучший мир.
Я очень заинтересовался Даниилом Андреевым, сразу же предположив, что рассказы «Новейшего Плутарха» вовсе не единственное, что он написал. Василий Васильевич не отнесся к моей просьбе свести меня с Андреевым с энтузиазмом. По его словам, Андреев был болен, а жена его враждебно относилась к попыткам установить с ним контакт... Сам Василий Васильевич написал, в частности, биографию злосчастного биохимика, который без должной проверки давал неграм средство для депигментации, которое охотно покупали негры-богачи, несмотря на протесты коммунистов, — эти хотели решить расовый вопрос другими средствами. Через пять лет все депигментированные негры стали зеленеть из-за непредвиденных последствий действия лекарства. Злополучный биохимик ничего не мог сделать и скрылся от клиентов. Тогда они образовали «Лигу зеленых мстителей» и стали искать биохимика по всем углам планеты. Еще через пять лет бывшие зеленые негры покраснели, потом вернулись в исходное состояние. Парин, Андреев и Раков пригласили участвовать в сборнике guest stars. Араб, сын имама Дальнего Востока из Харбина, написал историю о китайском губернаторе Гонконга, который во время опиумной войны задержал на целый день захват города англичанами исполнением крайне воинственного танца иероглифов. Задержка произошла потому, что английский адмирал очень удивился при виде танцующего губернатора.
Пленный японский адмирал написал замысловатую историю странствующего японского актера, а пленный немецкий генерал-полковник — историю герцога, имевшую скрытую антитоталитарную направленность.
45
Но кто ломает дверь?
Зачем, рыча, как дикий зверь,
Провинциальный анархист,
Уволенный семинарист
Ворвался в камеру судьи?
Ощущение освобождения и раскованности, восторжествовавшее было весной и летом 1956 года, разбудило во мне интерес к политической мысли, лежавшей за пределами официальной ортодоксии. Я бросился читать Реклю и Кропоткина, которые всегда стояли у нас дома. Меня поразил уже тогда образ общины, где можно было сочетать физический и умственный труд. Это так отличалось от унизительного изматывающего труда машинного раба, который я испытал на себе, что образ промышленного производства современного типа как неоспоримый идеал померк для меня навсегда.
В рамках этих идей я воспринимал и то, что представлялось как новый югославский опыт. Мне казалось, что Югославия приближается к тому, о чем я читал у Кропоткина. Это было полным заблуждением. Но я был не одинок в нем. Бросалось в глаза также сходство между югославской теорией и платформой рабочей оппозиции.
Но все это еще отнюдь не означало моего разрыва с официальной системой и ее идеологией. Интерес к левым радикальным идеям был все еще поиском новых путей в рамках существующего.
46
Картину унесли,
Но веянье весны
Еще касалось лиц,
Весной 1956 года Надежда Васильевна предложила мне посетить художника Фалька. По ее словам, это был замечательный художник, живший в уединении. Его не выставляли. Меня это предложение взволновало. Она уже говорила обо мне с Фальком, так, что мое посещение не стало для него неожиданностью.
Фальк жил в своеобразном доме стиля модерн на набережной около снесенного храма Христа Спасителя, где одно время собирались строить Дом Советов. Пройдя по длинному коридору с дверями по обеим сторонам (я обратил внимание, в частности, на имена Крымова и Рождественского), я попал к Фальку. Собралось с десяток гостей. Фальк показывал картины по воскресеньям. Это была мистерия, в которой священнодействовал он. Размеренно двигаясь, высокий и сутулый Фальк, которому было тогда далеко за шестьдесят, ставил очередную картину на мольберт, и гости молча и долго смотрели на нее.
Другим участником действа была его жена Ангелина Васильевна, преподавательница немецкого в Автомеханическом институте. Ангелина Васильевна была много моложе Фалька. На столе был хлеб и лук.
Говорили, что у Фалька была еще одна жен», Майя, у которой он тоже принимал гостей, но об этом я узнал позже, ибо мир его почитателей был поделен между двумя квартирами, и тот, кто бывал в одной, не бывал в другой. Я потом сталкивался с подобными разделенными мирами.
Фальк долго жил во Франции и вернулся в СССР перед войной. Сразу после войны началось гонение против формализма. Фальк стал bete noire[18] советской художественной критики и едва не сел.
Получив приглашение бывать у Фалька, я едва мог дождаться следующего раза, и всякое посещение его мастерской было для меня праздником. Я видел там известного коллекционера Костаки, а однажды — большого поклонника Фалька Святослава Рихтера.
Летом я защищал дипломный проект, и мне нужно было сделать добрый десяток чертежей. Места для этого не было, и тут Н. В. предложила мне занять на время ее комнату, ибо летом она отдыхала в Абрамцево.
Я не знал, как и благодарить ее. Почти два месяца я прожил в комнате, в окружении книг ее отца, книг Достоевского, Мережковского, Гершензона, Блока, рассматривая картины, рисунки и репродукции. В июле я навестил ее на даче, где она жила со своей ближайшей подругой Еленой Дмитриевной Танненберг у скульптора Бориса Королева, но не в доме, а в совершенно непригодном для жизни сарае, другую часть которого снимала жена известного артиста Всеволода Аксенова-Арди. Были люди, которые платили за право жить в Абрамцево любые деньги.
47
Шел слух: наделяют евреев землей...
В СТАНКИНе уже ранней весной начались странные маневры. Мне делали туманные намеки на аспирантуру, как и Саше Михневичу, но в конце концов в аспирантуре оставили Леву Кудрявцева, парня прилежного, но не хватавшего звезд с неба. Его отец был секретарем райкома в Смоленской области, но решающую роль в том, что он остался в аспирантуре, сыграло не это. Он, по-видимому, был одним из осведомителей в нашей группе. Мне на это намекали и раньше, но как-то Лева завел со мной прямо-таки провокационный разговор: «Правда, все у нас паршиво?» Почувствовав неискренность, я что-то промычал и уклонился от разговора.
Многих студентов вызвали на «собеседование». Меня тоже. Были и другие евреи с разных факультетов. Нам сказали, что нас, возможно, распределят в «ящик» (был даже назван его номер), характер которого не раскрывали. Сразу было видно, что успеваемость не была критерием отбора в этот ящик. Но когда отбор был окончен, оказалось, что ни один еврей туда не попал. Этот ящик оказался Министерством среднего машиностроения (то есть атомной промышленности), точнее, его заводами.
Наступил день распределения, который всегда обставляется торжественно и чреват неожиданностями. Когда подошла моя очередь, я вошел в кабинет Третьякова, где сидело много знакомых и незнакомых, от которых зависело мое будущее. У меня глаза полезли на лоб, когда я услышал, что меня направляют в научно-исследовательский институт... звукозаписи, ведь я уже успел привыкнуть к мысли, что мне придется работать в станкостроении. Эдуард Кузнецов пишет, что человек может приучить себя к мысли жить в крысиной норе. Это случилось со мной в СТАНКИНе, где, прижатый в угол, я примирился с тем, что обречен работать технологом на заводе, и стал даже едва не гордиться этим. Поэтому предложение идти в совершенно другую область, на первый взгляд даже более интересную, разбивало иллюзию полезности, нужности и чуть ли не какого-то превосходства станкостроения.
Я пытался протестовать, сказав, что я инженер-технолог, на что Третьяков заявил, что СТАНКИН готовит инженеров широкого профиля. С места поднялся здоровенный мужчина и с вдохновением стал говорить о том, что в этом институте создаются аппараты, в которых должна обеспечиваться исключительно высокая стабильность скорости протягивания магнитной ленты.
Я было опять закапризничал, но секретарша дирекции отчаянно зашептала: «Дурак! Соглашайся! Хорошее место!»
Я и согласился...
Тем летом в Москву приехал Тито, который для меня и для многих других был символом правды и справедливости. В день его отъезда я впервые пошел в Институт звукозаписи, чтобы узнать, когда должен выйти на работу.