— Все в навяз, все в навяз, — сокрушался он.
Его дела держались под строгим домашним контролем, так что он был вынужден кодировать имена знакомых дам. Так, Тамара Гавриловна кодировалась в его записной книжке как Гаврилов, и т. п.
Петя раз рассказал, как братан Федя учил своего десятилетнего Шурика:
— Ты его поддых бей и беги ко мне. Пока в силе, поддержу. Мать же урезонивала:
— Поддых не стоит. Ты в задницу норови.
Петя был неистощимый рассказчик.
— Дело было в Воронежской области, — гласила одна из его историй. — Ехал шофер в лесу ночью. Видит: посреди дороги тигр лежит. Он гудел, гудел, а тигр — ни с места. Поехал тогда по обочине и тигру по хвосту проехал. Тигр как рассердится и вдогонку... Шофер третью скорость включил, а тигр догнал, прыгнул в кузов и по кабине барабанить начал. Вытащил шофера и разорвал.
— В Воронежской области ведь тигров нет.
— Бывает, заходят...
Или вот другая история.
— Девушка была, машинистка. Сидела как-то на бульваре и книгу читала. Подошел человек в полотняном костюме и познакомился. Лет ему было сорок пять. Стали встречаться. Сказал, работает бухгалтером, получает 690 рублей. А потом предложил расписаться. Комнаты у него не было, угол снимал, но она согласилась. Только сказал, что свадьбу договорились справить у товарища. Приходит она, а дом-то семиэтажный! Поднимается на лифте, входит в квартиру, а там обстановка шикарная, картины. Тут и гости один за другим. Первый — полковник! Второй — генерал-майор! Ну а третий — аж генерал-лейтенант. Застеснялась, подбегает к жениху:
— Что это за комедия?
А он ей:
— Это все мои друзья.
Подводит к гардеробу:
— А вот и мой мундир!
А мундир-то генерал-лейтенанта!
— Я, — говорит, — тебя испытать хотел, полюбишь ли меня бедного.
Женщины ахали, а одна чертежница начинала ворчать:
— Подумаешь, черт какой нашелся! Генерал-лейтенант! Испытать захотел! Я б ему!..
Постоянным героем Петиных историй был некто Кеткин муж, имевший непреодолимую страсть ездить «на моторах», на что просаживал половину получки и «прогресс».
Рябоватому и худощавому Георгию Ивановичу Никулину было тогда лет пятьдесят. Это был несколько странный, но хороший человек. Никулин побывал в плену, после этого сидел, правда, недолго. На протяжении рабочего дня он практически ничего не делал: слонялся по ДЗЗ или даже спал, положив голову на стол. Работать начинал, лишь дождавшись ухода сотрудников. Тогда он садился за кульман и трудился до позднего вечера, пока за ним не заходила жена. Детей у него не было.
До меня в этой комнате работал еще легендарный Мандрыка, великий делец. На пару с приятелем он чинил магнитофоны. Он был механиком, и, если приглашали его первым, то проверял механическую часть и незаметно для владельца замагничивал головку или же выкусывал сопротивление. Окончив, говорил:
— С моей стороны все. Но здесь еще схема не в порядке. Я вам вызову товарища, он все сделает.
Придя домой, звонил напарнику:
— Так! Головку замагнитил, сопротивление выкусил...
Напарник делал то же с механикой, что Мандрыка с электроникой.
Среди женщин задавала тон злющая чертежница Чайковская, лет сорока пяти, муж которой ходил в начальниках. Чайковская была зла на весь мир, а особенно на мужчин.
— Мужики! — орала она. — Вонючие, противные!
Петя ехидно спрашивал:
— А что, ваш муж тоже вонючий?
Чайковская приходила в ярость.
— Я тебе, Петька, как врежу по лысине!
Когда по радио передавали симфоническую музыку, она сразу бежала его выключать, громко чертыхаясь:
— Вот, черти-то! Притворяются. Симфонии! Красоту находят! Так я и поверила!
Петя охотно ей поддакивал:
— Ха-ха-ха! Симфония! Ну и ну!
Тайком от начальства Петя подключал динамик радиовещательной сети к находившемуся этажом выше магнитофону. В ДЗЗ слонялось много артистов. От нечего делать они записывали блатные и полублатные песни, а также запрещенные к исполнению романсы.
Как-то раз в кино иду.
Все гудят диг-диги-ду,
Диг-диги, диг-диги,
Диги-диги-ду.
Посидел минуток пять,
Стал тут джазу подпевать:
Диги-диги, диг-диги,
Диг-диги-ду.
Из кино домой иду,
Все гудят диг-диги-ду,
Диг-диги, диг-диги,
Диг-диги-ду.
Граждане, да что это такое!
От диг-ду мне нет нигде покоя!
Или:
Мама! Я летчика люблю!
Мама! За летчика пойду!
Летчик в воздухе летает,
Много денег зашибает.
Вот за что я летчика люблю!
Мама! Я сторожа люблю!
Мама! За сторожа пойду!
Сторож спит, спокойно дышит,
Я ворую, он не слышит.
Вот за что я сторожа люблю!
Разумеется, был и «Гоп со смыком» с бесчисленными вариациями, было множество Вертинского и Лещенко.
Если начальство открывало дверь, Петя или Никулин незаметно отключали нелегальную музыку.
Я был удивлен свободой слова, царившей в комнате. И снова, и снова я подчеркиваю, что советское общество не безмолвное и никогда не было безмолвным. Разумеется, слова не выливались в действия, но слова были всегда. Более того, в комнате царил настоящий необузданный маккартизм, и не в переносном, а в прямом смысле слова. Травили коммунистов! Задавала тон Чайковская, которой вторили чуть ли не все.
Во время венгерских событий Чайковская особенно распоясалась:
— Вот они, ваши гады-коммунисты! Все их ненавидят!
Меня это злило, и хотя я в душе полностью сочувствовал мятежным венграм, но — венграм-коммунистам. Имре Надь — коммунист. Это не восстание против коммунизма.
— Знаем! Все готовы оправдывать! — злобно наскакивала Чайковская при сочувствии остальных. Лишь Никулин помалкивал.
Но моим узким кругом во ВНАИЗе были Пуссет, Кондратьев и Ральф.
Льву Григорьевичу Пуссету, математику польского происхождения, было за пятьдесят. Он был автором монографии о теоретических основах магнитной записи.
Виталий Ральф окончил МАИ в начале 50-х годов и был распределен на авиационный завод. Оттуда его выгнали в разгар дела врачей. С большим трудом он устроился в бюро технической информации. В один прекрасный день в его комнате появился начальник бюро с новым сотрудником. Новичок сел за отведенный стол и, увидев на нем чужой портфель, демонстративно сбросил его на пол. Все оторопели.
— Я не разрешу держать на своем столе чужие вещи! — твердо заявил он. Затем отправился к окну и открыл форточку.
Последовали протесты.
— По советскому законодательству полагается проветривать рабочее помещение, — категорически отрезал новичок.
Тут же начался вселенский гвалт:
— Хам! Хулиган! — завопили женщины и побежали звать начальника.
— Мы не можем работать с этим типом!
Начальник пытался урезонить новичка.
— Вас необходимо снять с работы, — отрезал тот.
— Не вы назначили и не вам снимать! — обозлился начальник.
Выяснилось, что новичок был клинический псих. Из этого тухлого бюро и пришел Виталий во ВНАИЗ. Он был добродушный толстяк и тоже принадлежал к партии открывателей форточек.
Вася Кондратьев был отличным инженером. Он все время пытался уйти из ВНАИЗа, но был начисто лишен дипломатических способностей. Пошел раз устраиваться на работу и сказал, что он руководитель группы.
— А сколько у вас человек в группе?
— Я один, — честно ответил Вася и погубил себя. Что ему стоило сказать: четверо?
В конце концов он все же нашел хорошее место.
ВНАИЗ был учреждением небольшим. Там работало 150-200 человек. Все знали друг друга, и нравы царили свойские. Развлекались, чем могли. Молодой механик, здоровенный Женя Гецелевич, хвастался обжорством. Механик Пашка Грачев подзадорил:
— А вот двадцать пирожных не съешь!
— Еще как съем!
— А вот и не съешь!
— Давай спорить!
— Давай!
Гецелевич обязался слопать двадцать пирожных за полчаса, выпив не более двух стаканов воды. После работы в буфете ДЗЗ собрались десятка два болельщиков. Принесли магнитофон. Гецелевич приобрел пирожные с кремом. Сожрав семь пирожных, он сильно замедлил темпы. Выпил стакан воды. Кто-то шепнул:
— Нельзя съесть двадцать пирожных. Умереть можно. Пашка знает это.
Напряженность возрастала. Когда Гецелевич дошел до двадцатого пирожного, ему оставалось только восемь минут. Он выпил второй стакан. Глаза его выкатились, а лицо побагровело. Откуда ни возьмись, появилась перепуганная начотдела кадров.
— Гецелевич! Немедленно прекратите безобразие! Вы не знаете, чем это грозит!
Гецелевич, не долго думая, сдался, но потом взял реванш, съев на спор двадцать шашлыков.
Однажды механики ВНАИЗа устроили состязание, кто больше выпьет водки. Победителем считался тот, кто выпьет больше всех, вернувшись домой без чужой помощи, хоть на карачках. Победителем оказался механик, выпивший 1200 граммов!
ВНАИЗ вообще был не дурак выпить. Когда резко повысили цену на водку, замглавного инженера Бостельман сочинил экспромт:
Товарищ, верь!
Взойдет она,
На водку старая цена!
Механик Сандак (как явствует из имени, еврей) всегда ходил полусонный. Раз, сильно зевнув, он вывихнул челюсть. Его отвезли в больницу и вправили челюсть. Обрадованный Сандак радостно засмеялся и... снова ее вывихнул.
Самым колоритным и оригинальным во ВНАИЗе был акустик Тер-Осипян. Он официально считался третьим ухом СССР. Тер-Осипяна приглашали во всякого рода акустические комиссии. Повсюду имеется особая нужда в людях абсолютного слуха для оценки акустического качества помещений, музыкальных инструментов и т. п. В журнале «Америка» даже была статья о первом ухе в США.
Тер-Осипян был маленький армянин с колючими усами, в кепке, которую никогда не снимал, и в невообразимо грязном мятом костюме, в котором он даже спал. Вместо пояса Тер опоясывался монтажным проводом, скручивая его в жгут. Тер не мылся, и у него водились вши и блохи. Он знал несколько языков, в том числе итальянский.