Я последовал его совету и связался с ведущим научно-исследовательским институтом станкостроения — ЭНИМС. Начальником отдела программного управления был Владимир Григорьевич Зусман. Я начал с ним переговоры об аспирантуре. Зусман охотно согласился поддержать меня. Я подал в ЭНИМС документы и стал ждать 1-го октября, начала экзаменов. На сдачу экзаменов в аспирантуру полагался месячный отпуск. Но назначенный срок неожиданно отложили.
ЭНИМС официально объявил о приеме пяти аспирантов: трех в очную аспирантуру и двух в заочную. На эти места поступило пятнадцать заявлений: четырнадцать от евреев и одно от армянина. Способные русские, если они и оказывались в станкостроении, не нуждались в ЭНИМСе. Они могли пойти в гораздо более привлекательный учебный институт или в Академию Наук.
Замдиректора ЭНИМСа Прокопович стал тянуть с экзаменами, желая избежать приема одних евреев. Не зная этого, я усиленно готовился к экзаменам, причем преимущественно по электротехнике и электронике.
Но одновременно, в попытке вовсе вырваться из техники, я решил подать документы на сценарный факультет ВГИКа.
В конце концов наступили экзамены и там, и там.
В ЭНИМСе меня ждал сюрприз. Прокопович непринужденно заявил: «Учтите, конкурс очень серьезный. Есть только одно место, причем в заочную аспирантуру».
Итак, экзамены были бесстыдным фарсом. Прокопович воспользовался оттяжкой, чтобы провести в аспирантуру без экзаменов русских из промышленности. Зусман был в отъезде, и его отдел на экзаменах представлял его заместитель Маркин. Вместо того, чтобы, как было условлено, спрашивать у меня электротехнику и электронику, меня стали экзаменовать по механике и гидравлике, к которым я не готовился, и поставили четверку. По марксизму и немецкому я получил пятерки, но все было предрешено. В заочную аспирантуру приняли того, кто уже работал в ЭНИМСе.
Во ВГИКе дела шли по тому же образцу. Нужно было написать сценарий и сделать критический анализ показанного на экзамене фильма. Заранее решив не писать сценарий на идеологическую тему, я написал сценарий мультипликационного фильма об игрушечном тигре, волшебным образом ставшем большим. Изощренные экзаменаторы поняли уловку, и рецензию мне пришлось писать на фильм, который не давал схитрить, а именно, на новое кино «Коммунист». Пришлось кривить душой, то есть поступить так, как пришлось бы делать всю жизнь, если бы меня все же приняли.
Главным экзаменом было так называемое собеседование, на котором присутствовало человек пятнадцать, в том числе маститый сценарист Габрилович, великий мастер эстетизации новейших установок партии и правительства. Я неплохо прошел собеседование, хотя, конечно, меня не взяли. В коридоре меня остановил преподаватель ВГИКа Маршак: «Вы человек способный. Зачем вам ВГИК? Вы и так сможете продвинуться. Вы же понимаете, выходцев из интеллигенции (это было кодовым названием евреев) не принимают. Пишите сценарии и показывайте мне. Я охотно помогу».
Я решил воспользоваться его советом и стал искать работу, которая позволила бы иметь много свободного времени. По существу, я решил поставить точку на своей технической карьере. Работу эту я мыслил как промежуточный этап к желаемой свободе. Меня звал в ЭНИМС Зусман, раздраженный историей с экзаменами, но я, пообещав, не пошел к нему.
Я нашел работу за два дня, поехав по объявлению в производственно-технические мастерские (ПТМ) Выставки Достижений Народного Хозяйства — ВДНХ, где требовались инженеры по звукозаписывающей аппаратуре. С трудом добрался в село Отрадное, где размещался паршивый барак — там было конструкторское бюро ПТМ. Вид у барака был отталкивающий, но когда я узнал, что средняя зарплата там в два-три раза больше того, что я получал раньше, сразу согласился. И вот, вместо того, чтобы последовать совету Маршака, я увлекся зарабатыванием денег. Почти полгода ездил я в Отрадное в битком набитом автобусе, на конечной остановке которого был огромный секретный институт космической электроники. И хотя все приглядевшиеся мне пассажиры не произносили ни слова о характере своей работы, было очень легко определить, чем они занимались, по технической литературе, которую они читали в дороге.
Работа моя состояла в проектировании динамических стендов для различных павильонов ВДНХ. В частности, мне было поручено спроектировать управление к «Хлопковому полю» в узбекском павильоне и к «Солнцу» в павильоне «Машиностроение».
Начальником КБ ПТМ был Моисеев, человек явно уголовного типа, а со мной в комнате сидела супружеская пара идиотов. Супруг-идиот был одно время советским консулом в Алжире, когда тот был еще частью Франции. Там он прожил год или два в полной изоляции, не зная никакого языка, и решительно ничего не делал. Не сомневаюсь, что он был изгнан с дипломатической службы за невероятную глупость. Жена его была под стать супругу и к тому же на работе при всех устраивала семейные сцены.
ВДНХ долгие годы был местом, где сколачивались миллионные состояния. По сравнению с тем, что я увидел тут, ВНАИЗ со всеми Фалинскими померк в моих глазах. Говаривали, что если всю огромную площадь ВДНХ застелить деньгами, потраченными на нее, то образовался бы толстенный слой. Здесь не было фиксированных зарплат и не было их потолка. Платили по нарядам. Слесарь низкой квалификации, делавший макеты, получал зарплату в шесть-семь раз(!) превышающую средний уровень зарплаты советского рабочего. Но поступить туда можно было либо по протекции, либо за крупную взятку, но опять-таки по протекции. Чтобы удержать золотые места, рабочие вступали в партию, и их нельзя было уволить. Квалифицированные рабочие обычно неохотно вступают в КПСС, чтобы сохранить за собой право найти более высокооплачиваемое место, ибо членство в партии ограничивает свободный уход. На ВДНХ все было наоборот.
Естественно, рабочие регулярно платили начальству большие взятки.
Самые лихие деньги имели художники-оформители. Художник Васильев, никому не известный за пределами ВДНХ, отсидел даже в тюрьме за рвачество, после чего как ни в чем не бывало вернулся на выставку. Он в 54-55 годах зарабатывал сказочные деньги, по 60 тысяч рублей в месяц, то есть примерно в 50 раз (!) больше, чем средний инженер или учитель. Именно он сделал эскиз «Солнца», который мне надо было автоматизировать.
ВДНХ была и синекурой для провалившихся республиканских начальников. Директором узбекского павильона был тупой Абдурахман Абдурахманов, бывший председатель Совета Министров Узбекской ССР при Сталине. После смерти Сталина он получил синекуру на ВДНХ. Когда выставку посетил Гарриман, они поздоровались, зная друг друга со времен войны. Абдурахманов был огромного роста бай с продолговатым внушительным лицом. Полагаю, что он сделал карьеру на своей внешности. У него был кабинет, устланный дорогими коврами и носивший отпечаток азиатской роскоши.
В 1961 году он был назначен послом в Того, где пробыл недолго, и, я почти уверен, выполнял роль азиатского фасада, за спиной которого работал кто-то более сообразительный.
Другим опальным начальником был бывший первый секретарь Армении Арутинов, получивший в синекуру армянский павильон. Ему было около шестидесяти лет. Он имел сводню, регулярно поставлявшую ему девочек-подростков, в изобилии бродивших по выставке. Арутинов угощал их дорогим коньяком и щедро одаривал. Однажды сводня доставила ему девочку из Новгородской области. Родители ее, местные начальники, узнав об этом, пожаловались. По закону совращение несовершеннолетних в СССР наказывается весьма сурово. Арутинов отделался годом, и я не уверен, действительно ли он этот срок отбыл.
Самым большим из моих стендов было «Солнце». На огромной торцовой стене павильона «Машиностроение» электрики смонтировали 6000 лампочек на расходящихся лучах. Надо было, чтобы лампочки мигали в такой последовательности, чтобы имитировать бегущий свет, разливающийся во все стороны от солнечного диска. То же самое нужно было обеспечить и на «Хлопковом поле» Абдурахманова. Там лампочки имитировали движение воды в арыках. Несмотря на всю примитивность идеи бегущего света, его реализация была профессиональным секретом хапуг, оформлявших Москву по праздникам. Специальной аппаратуры для управления бегущим светом не было, и проверить его эффект можно было лишь на реальной установке. Все зависело от характера чередования включающихся лампочек. Единственная брошюра, выпущенная на эту тему, содержала заведомую дезинформацию. Праздничная иллюминация делалась в рекордно сжатые сроки, когда не бывает времени на эксперименты, и если бы кто-то новый попытался вылезть конкурентом, он не успел бы наладить свою дорогостоящую установку и провалился бы. А иллюминация давала сказочные доходы.
Главным инженером ПТМ был Вишневский, маленький энергичный еврей, похожий на орангутанга. Попал он туда и был вовлечен в систему коррупции не по своей воле. В лучшие времена он был завпроизводства первого ракетного завода в Москве, главным конструктором которого был сын Берии Сергей, а директором — Елян. Он был толковым производственником, но его уволили в начале 1953 года.
Вишневский тяготился выставкой и с грустью вспоминал прошлую работу. Ко мне он относился с симпатией, однажды пригласил к себе домой и потом жаловался на бездельника-зятя.
Главным электриком ПТМ был Позин, тоже еврей, с серьезным и умным лицом. Как он туда попал, не знаю, но это был бессовестнейший хищник. Я, будучи sancta simplicitas[28], явно стал ему мешать, и он решил меня выжить. В самом деле, я не делился деньгами ни с ним, ни с Моисеевым. Я был также помехой для привлечения со стороны тех, с кого Позин брал взятки.
Через месяц-два после своего прихода он откровенно сказал мне, что я здесь мешаюсь, но я намека не понял.
Как-то я порекомендовал ему своего приятеля на работу по совместительству, на что Позин, интеллигентно улыбнувшись, спросил:
— А с ним коммунизм можно строить?