Эту историю тут же легкомысленно продали иностранным корреспондентам. Мне сразу стало ясно, что это вздор. Во-первых, Липавский был совершенно неизвестен, и чего ради нужно было устраивать это покушение, когда не устраивали покушений на Лернера или Польского, также имевших машины? Имел машину и Солженицын. Во-вторых, т. н. покушение на Липавского было бы на самом деле покушением не на него, а на толпу невинных людей при выезде из переулка на бульвар, причем, поскольку скорость машины там не могла быть высока, шансы на гибель водителя были невелики. Ни один здравомыслящий сотрудник ГБ этого не стал бы делать. В-третьих, как бы Липавский дерзнул ехать домой, в Болшево, на ручном тормозе?
Короче говоря, такую клюкву можно было продать только такому доверчивому и доброму человеку, как Виталий, который никогда не имел машины и в конце концов оказался ее жертвой в Израиле. Я сказал Рубину: «То, что говорит Липавский, просто невозможно». Зная Виталия, я абсолютно уверен в том, что он не мог передать Липавскому о моих подозрениях. Но его квартира прослушивалась. Во всяком случае, Липавский стал избегать меня. Я не раз ловил на себе его испуганный взгляд. Расцвет его провокационной деятельности был уже после моего отъезда, пока во время дела Толи Щаранского не выяснилось, что Липавский — штатный сотрудник ГБ. Я гордился тогда тем, что от моего внимания не ускользнул этот подозрительный человек. Жизнь, однако, показала, что Липавские были среди моих близких друзей, причем очень давно. У каждого из нас был свой Липавский.
132
10 июля Веру неожиданно вызвали в Черемушкинский райком к тому самому Олегу Книгину, у которого я был в конце 1972 года. В кабинете у Книгина сидел еще кто-то, не произносивший ни слова. То, что явился и я, Книгина неприятно удивило. Он не нашел ничего лучшего, как отговаривать ехать в Израиль. Этого никто еще делать в отношении меня не пытался. У меня не было сомнений, что идеологические органы решили провести эту операцию в пику ГБ.
Не знаю до сих пор, то ли это была общемосковская акция, то ли затея только идеологических органов, то ли здесь проявил собственную инициативу первый секретарь Борис Чаплин, сын первого секретаря ЦК ВЛКСМ Николая Чаплина, погибшего во время чисток. Это был редкий и, может быть, единственный случай, что сын жертвы сталинских чисток сделал партийную карьеру. Книгин не преминул на это сослаться;
— У Бориса Николаевича отец пострадал в период культа личности. Если бы ваш отец был жив, — поднял глаза к небу Книгин, — о, какое положение он бы имел!
Он обратился к Вере и призвал ее поставить интересы общества выше семейных. Я резко оборвал Книгина и посоветовал ему не вмешиваться в наши дела. Тут он перешел во фронтальную атаку:
— Вы едете в фашистскую страну.
— Я требую, чтобы вы прекратили говорить таким образом о государстве Израиль. Это арабские режимы, которые поддерживает СССР, — фашистские и антикоммунистические. Израиль — страна демократическая.
— А разве вы не знаете о трагической судьбе палестинских беженцев?
— Давайте сначала обсудим проблему народов Северного Кавказа, крымских татар, а также Восточной Пруссии.
Книгин не выдержал. Он картинно встал и, вытянув руку вперед, воскликнул:
— Я горжусь, что мне приходится бороться с такими людьми как вы.
Выйдя из кабинета, я решился на очередной ход конем. Я отправил письмо на имя Брежнева, Андропова и т. д., где писал, в частности:
«...О. Г. Книгин ухитрился превратить ответственное мероприятие в своего рода грубый провокационный акт... прикрываясь борьбой за «государственные интересы»... В общем, О. Г. Книгин проявил себя недалеким и некомпетентным работником, умудрившимся породить конфликт там, где его вовсе не должно было быть. Я убедительно прошу партийные и иные организации впредь не передавать столь сложный и щекотливый вопрос, как эмиграция евреев из СССР, некомпетентным инстанциям и, в особенности, таким некомпетентным лицам, как О. Г. Книгин».
Я также воспользовался телефоном Сазонова.
— А, это вы, Михаил Самуилович! Вы меня извините, но нам пришлось тогда прибегнуть к аресту...
— Меня интересует другое. Книгин вызвал меня с вашего ведома? Меня никто еще не пытался разубеждать. Это ни к чему не поведет.
Сазонов замялся:
— Я не в курсе дела.
Едва ли не в тот же день Книгин, вызвав и Алика Гольдфарба, злобно сказал: «Ну и тип у вас этот Агурский».
Через пару недель я получил открытку, в которой меня приглашали в Черемушкинский райком. Я не знал, что делать. А вдруг мою жалобу передали самому Книгину? Я все же позвонил в райком. Секретарша была крайне любезна:
— Вас вызывает к себе секретарь райкома.
— Я не знаю, приду ли я.
— Мы вас очень просим прийти, — любезно попросила секретарша.
— А Книгин будет?
— Книгина не будет.
Подумав, я решил пойти. Был в этом известный риск, но телефонный разговор меня приободрил. Секретарша смотрела на меня с интересом и без враждебности. Приняла меня полная немолодая женщина, секретарь райкома по идеологии. Без тени эмоции она сказала:
— Вы жаловались на Книгина?
— Жаловался.
— Он действительно перегнул. Не надо было ему вас убеждать. Но почему вы говорите, что он «некомпетентный»?
Я почувствовал вдохновение:
— Конечно, Олег Григорьевич человек компетентный, но не в этом вопросе. Этот вопрос специальный. Он требует информации, опыта и такта.
— Мы вас больше беспокоить не будем, — пообещала секретарь.
133
От Оскара Рабина я узнал, что недалеко от моего дома в Беляево-Богородском художники устраивают выставку на открытом воздухе. Я взял с собой Татку и Веньку, не ожидая большого скандала. По дороге я обогнал группу местных жителей.
— Подумаешь! К станку их надо!
— Но они же художники, а не рабочие, — не вытерпел я.
— А зачем они художники, раз не позволено?
Первое, что мне бросилось в глаза — это бульдозер, сгребавший картину Оскара. Народу было не так уж много, зато собрались корреспонденты и дипломаты. Кругом сновали и громилы. Тут-то я и засек главного организатора погрома. В плаще, в резиновых сапогах, с видом глубокого торжества и даже какого-то одухотворения стоял не кто иной, как мой друг, компетентный во всех вопросах, кроме еврейского... Олег Книгин. Вот откуда дул ветер! Меня окликнули по имени и отчеству. Еще один близкий друг был здесь... «Александров», которого я не видел с памятного ареста 25 мая.
— Вы ничего лучшего не могли придумать? — спросил я.
— Это не мы! — немедленно отмежевался «Александров». — Мы так не сделали бы. Мы бы разрешили, а потом бы раздолбали.
— А что, этот идиот Книгин здесь всем командует? — «Александров» засмеялся.
— Михаил Самуилович! Ну сами вы пришли сюда, это ладно. А чего вы детей привели? Не нужно их в эти дела вмешивать.
Вот тут я сразу послушался совета ГБ и быстро прогнал Татку и Веньку домой. Что правда, то правда: не стоит. Но ведь я не знал, что здесь произойдет...
Через несколько дней власти разрешили беспрепятственно провести огромную выставку для всех желающих на открытом воздухе в парке Измайлово, явно по сценарию коллег «Александрова», после чего в «Вечерней Москве» вышла разгромная рецензия на почти все, что там было выставлено. Для меня был ясен конфликт между ГБ и идеологическим отделом.
134
Вскоре Осипов был снова арестован, и я получил повестку явиться на Лубянку по его делу. На допросе меня спросили, откуда Осипов доставал деньги на «Вече». Я ответил, что этот вопрос меня удивляет. Почему обращаются именно ко мне? Откуда я могу это знать? Следствию, вероятно, очень хотелось бы доказать, что Осипов получал деньги на русский националистический журнал от сионских мудрецов. Кроме того, заметил я, на издание рукописного журнала вообще не нужно денег. Он делается на чистом энтузиазме — авторы гонораров не получают. Деньги, конечно, там были. Нужны были деньги на разъезды, нужны были деньги на машинисток. Кто-то их Осипову давал, но из своего же круга националистов, и спрашивать об этом у меня было чистой провокацией.
Когда следователь дал мне протокол на подпись, я потребовал записать мое особое мнение. Тот всячески уклонялся от этого. Тогда я сказал, что считаю арест Осипова результатом внутренних интриг в советском руководстве, и что Осипов — их жертва. Я был уверен, что используя Осипова, хотят кого-то дискредитировать: Шелепина или Полянского. Шелепин был снят почти одновременно с судом над Осиповым, хотя для того, чтобы его убрать, было использовано и то, что он персонально был замешан в убийстве украинского эмигрантского лидера Бандеры.
135
Я узнал от минчанина Наума Альшанского, что он давно переписывается с Юрием Жуковым. Жуков был не просто одним из ведущих журналистов «Правда». До сих пор это одна из ключевых фигур советской идеологической и политической жизни. При Хрущеве он одно время был даже министром — председателем Государственного Комитета по культурным связям с заграницей. И тогда и теперь — кандидат в члены ЦК. К тому же он был близким сотрудником Суслова и Пономарева.
В феврале 1953 года Жукову было поручено первым обрушиться на Израиль в поисках предлога для разрыва дипломатических отношений и поставить вопрос о его праве на существование. Именно Жуков в сентябре 1968 года начал обвинять международный сионизм в том, что тот спровоцировал чехословацкие события.
Все это я знал, но тем не менее пожелал вступить с ним в переписку. Меня разбирало любопытство, почему он индивидуально и быстро отвечает Альшанскому. Кроме того, я стремился к дальнейшей эскалации своего противостояния с системой. Это также давало мне, по моим расчетам, дополнительный иммунитет, ибо переписка все же исключала карательные действия, которых я с нарастающим беспокойством опасался. Из анализа арестов